Но сегодняшний вечер он хотел провести с Никией. Она не знала, куда именно он отправляется, потому что Грэсли не хотел говорить ей об этом и попросил Мэрдона молчать тоже. Наслушавшись от него всевозможных страшилок, он опасался, что фантазия у Никии гораздо обширнее, чем у Мэрдона, и не желал подвергать ее волнениям. Хотя, весь ужин на террасе под светом искусственных звезд, она пыталась узнать от него подробности о его командировке, применив все свои чары, чтобы одурманить его сознание. Но когда ему это стало надоедать, он закрыл ее прекрасный рот поцелуем и больше они уже ни о чем не говорили. В один из самых чудесных моментов у Грэсли промелькнула мысль, что он так неистово еще никогда не обладал ею, как будто делал это в последний раз, словно прощался с ней навсегда. Но эта мысль скоро улетела, так как Никия умела очень искусно гасить в нем любые абстрактные размышления, приводя его в состояние полной отрешенности от бренного бытия. Если бы у него имелись крылья, Грэсли сказал бы, что они летали вместе. Такой телесной легкости после взлета на ту самую высоту, с которой тебе понятно всё об этой жизни без всяких слов и формул, и ты становишься слаб и нежен до предела, он еще не испытывал. Это Грэсли и называл легкостью.

Потом он стоял у окна и смотрел на звезды, а звезды смотрели на него, так ему казалось. Никия в это время плескалась под душем и пела какую-то детскую песенку. Он не знал, почему она это делала всякий раз, и песенка была одна и та же. Как-то он даже спросил ее об этом, и она засмеялась, так и не ответив на его вопрос, но ее смех в тот момент был настолько звонким и открытым, что он подумал: «Так могут смеяться только дети». И на самом деле в Никии как будто сохранился ее внутренний ребенок, который встречается у всех, но он прячется, а вот Никия не могла спрятать его от Грэсли. И теперь он тоже чувствовал себя счастливым. Может быть, предстоящий момент разлуки острее сделал его чувства, но таким открытым он себя не помнил.

– Ты будешь скучать по мне? – зачем-то спросил он Никию.

– Я буду считать дни, часы, минуты, сидя в кресле, и не сдвинусь с места, пока ты не откроешь дверь и не предстанешь предо мною.

– Не надо таких жертв. Мне достаточно просто знать, что ты меня ждешь.

Он подошел к ней и, взлохматив ладонью ее пушистые, мягкие волосы, прижал ее растрепанную голову к своей груди, и поцеловал ее в макушку, как делала его мама, когда он был совсем маленьким.

Грэсли сравнительно быстро добрался до границы, которая теперь существовала между некогда единым государством. Многие считали ее условной, так как не могли еще до конца поверить, что подобное разделение может как-то затронуть их устоявшееся представление о едином народе. Кто и когда внушил им такую мысль, Грэсли не знал, но сам он всегда чувствовал эти различия, и они были связаны не столько с языком, сколько с менталитетом. Но когда он пытался донести до оппонентов, насколько опасна сложившаяся ситуация на западных окраинах, на него смотрели кто с удивлением, кто с иронией и только за редким исключением были те, кто искренне хотел знать, что там происходит. Однако даже сам Грэсли не представлял себе, что на самом деле это носит уже необратимый, по многим параметрам, характер.

Неожиданности начались сразу при пересечении границы. Его поразило большое количество военных, форма которых имела свои особенности, по крайней мере, он никогда не видел таких шевронов, нашивок со странными знаками, имевшими, по всей видимости, свою символику, значение которой ему было неведомо. Они стояли так, словно вросли в землю: неподвижно и с какой-то напряженной решительностью, он бы сказал, пугающей, как будто окаменевшие статуи. Двое из них, наверное, старшие по званию, находились рядом с воротами, по краям которых была натянута металлическая проволока, уходящая куда-то далеко, и где она заканчивалась – неизвестно. Всё это навивало нехорошие мысли, так как было непонятно, что это: лагерь для отбывающих свой срок заключенных или территория опасная для жизни по причине радиации или химического заражения. Один из охранников потребовал у него документы (это было сказано именно таким тоном), но тот, кто стоял рядом с ним, как будто не понимал или делал вид, что не понимает языка, когда Грэсли обратился к нему.

– Вы не можете пересечь нашу границу, потому что не владеете государственным языком, – отрапортовал он, даже не глядя на него, а куда-то в сторону, словно там находился тот, кто подавал ему знаки или каким-то другим образом руководил им, хотя, правильнее было бы сказать – управлял.

– Каким языком? – переспросил Грэсли, не веря своим ушам. Какого государства?

– Вы представляете угрозу для населения этой территории.

– Так уточните все-таки: территории или государства. И в чем заключается угроза? Я – ученый, химик, и меня интересует всего лишь химический состав почвы, в целях научных исследований.

– Это представляет государственную тайну.

Голос, произносивший все эти слова, был абсолютно без эмоций, как будто это речь робота, записанная на магнитофон, и при нажатии кнопки вылетают определенные фразы, а стоявший перед ним тип просто открывает рот. Жуткое ощущение, – отметил он про себя. С таким же успехом можно разговаривать со стеной. Вдоль всей ограды стояли вооруженные солдаты, глядя на которых можно было подумать, что все они близнецы. Может, конечно, ему это показалось, но такого обмана зрения за ним не наблюдалось раньше. Что давало повод так думать? Естественно, не одинаковая форма, его поразили именно лица, казавшиеся одинаковыми, или выражение их сбивало его с толку, потому как оно точно было одинаковым, то есть, ничего не выражавшим вообще. Такое трудно представить, но так и было. У него промелькнула мысль, что они ненастоящие, вроде манекенов, и нужны только для создания массовости. Те, что были перед ним – это актеры, а там дальше – массовка. Воображение его разыгралось, и он стал думать, что снимается какое-то кино: сейчас режиссер махнет рукой, и всё закончится. Откроются ворота, и его пропустят на территорию. Но ничего подобного не произошло. Это была реальность, в которую ему не хотелось верить до последнего, а именно – до того момента, когда металлический голос произнес: «Следующий». Он отошел в сторону, но не очень далеко, чтобы иметь возможность слышать, как будут разговаривать с другими прибывшими, которые тоже попытаются перейти этот рубеж. Как он и предполагал, всё произошло по схеме: те же вопросы и те же ответы с той стороны, хотя, набор слов прибывших был разным, но это не имело никакого значения. Удивило его то, что один из этой очереди все-таки прошел. И причина заключалась в том, что он говорил на каком-то странном языке, которого Грэсли не знал, но некоторые слова были понятны ему, потому как походили на знакомую речь, но казалось, что они каким-то образом переделаны, перекручены. Его не покидало ощущения абсурда всего происходящего. Однако он попытался пойти другим путем и попросил встречи с тем, кто является главным в этом шапито, как называл про себя всю эту проверку с утверждением на причастность его к угрозе. Чего они боялись, и что на самом деле им угрожало, понять было невозможно.

Нет, он не ошибся в своих предположениях, потому что на свой вопрос:

– Могу ли я поговорить со старшим по званию?

Он услышал уже знакомый ему текст:

– Вы представляете угрозу…

И дальше, как по писаному. Тупик. Получалось, что его командировка, еще не начавшись, уже закончилась. С этим он смириться не мог и потому решил, что отправится в другую сторону – на восток, на юг, к чертовой бабушке, но назад с пустыми руками не вернется. Это было бы полным поражением, а отступать он не привык. Хорошо, что можно было хотя бы уехать из этого гиблого места, потому что стрелять в спину тому, кто «представлял угрозу» они еще не додумались, к счастью. Но может быть это потому, что он и не пытался туда проникнуть, а если бы попробовал это сделать, то неизвестно, что из этого получилось бы. Глядя на их лица и глаза, не выражающие ни единой мысли, он физически чувствовал некую опасность, исходящую от этих существ.