― Ну, с Богом, ― тихо произнёс Арсений и нажал «Отправить». Сообщение улетело Романовскому.
«А как же теперь быть с рецензией? ― Воскресенского уносил новый поток мыслей. ― Если Романовский решит меня взять, то о его спектакле надо написать как-то… мягко что ли. И получается, опять всё буду хвалить. Новикова снова изойдёт желчью. Да и фиг с ней. Ради такой должности можно и потерпеть. К завтрашнему вечеру уже так или иначе всё будет ясно. Романовский может и в течение пары часов прочитать сообщение и дать ответ. Ну, хорошо, может и не сразу ответит. Нужно подумать. Такие решения быстро не принимаются. Но суток вполне достаточно, чтобы определиться, так ведь? А если он прочитает и не ответит? Или ответит вежливым отказом? Что тогда делать? Держаться намеченного курса? Господи, да что я несу?! Возьмёте к себе в театр ― напишу добрую рецензию, не возьмёте ― злую. Фу, как это низко! Напишу объективную, напишу, как есть. Если спектакль действительно будет достойный, напишу, как есть. Будут недостатки ― честно о них скажу. В конце концов, в независимости от того, возьмёт меня к себе Романовский, или нет, он даже больше меня уважать начнёт, если я впервые не побоюсь назвать вещи своими именами».
В дверь постучали. Сеня слегка вздрогнул.
– Да, да!
Из-за двери выглянула Маша.
– Всё ещё сидишь? ― с тенью сочувствия спросила Барановская. ― Иди уже домой. Не засиживайся.
– Да, скоро уже пойду. Только статью закончу.
Маша опустила взгляд вниз и увидела, что на полу всё ещё были разбросаны рабочие бумаги Воскресенского.
– Ты что, до сих пор так и не убрал? ― у Барановской чуть не вырвался нервный смех.
– Ох, совсем забыл! ― Воскресенский максимально прочувствовал всю неловкость момента. ― Да просто заработался, сейчас уберу.
Маша недоумённо округлила глаза.
– Ладно, я ключи оставлю на тумбочке в прихожей. Будешь уходить, отключи, всё закрой, поставь на сигнализацию. Не забудь ключи отдать на вахту охраннику. До завтра. ― Барановская ещё раз бросила взгляд на разбросанные бумаги и, покачав головой, закрыла за собой дверь.
Сеня ещё какое-то время посидел в задумчивости, а затем встал и начал медленно собирать листы. Взяв бумаги под мышку, он вышел из кабинета и направился на балкон. Закурив сигарету, Воскресенский сел на стул и начал изучать этот внушительный архив. Какие-то мероприятия уже были давно отработаны и пресс-релизы потеряли свою актуальность, что-то только предстояло осветить, но чем дольше он перебирал эти «письма счастья», тем сильнее нарастало чувство раздражения и отделаться от него Арсений уже никак не мог. И вот на глаза попался пресс-релиз премьерного «Тартюфа», который состоится уже завтра, 20 августа. Решил проверить сообщения. Вдруг Романовский уже прочитал? Открыл соцсеть. Да, главреж прочитал, но ничего не ответил. И был уже оффлайн. В этот момент внутри Воскресенского что-то щёлкнуло ― очень ощутимо и болезненно. Свои дальнейшие действия он не мог себе объяснить. Сеня решил просто поддаться порыву ― странному, возможно где-то истеричному. Докурив сигарету, он ещё раз взглянул на свои рабочие бумаги и резким движением отправил их с балкона, а затем задумчиво наблюдал, как весь этот культурный архив последних трёх месяцев красиво разлетается по севастопольскому проспекту, утопающему в вечерних огнях.
Глава 3. Полемика об этике и профессионализме
Даня нажал кнопку «Стоп» на диктофоне и внимательно посмотрел на Арсения.
– Прям так выкинули всё с балкона?
– Прям так и выкинул, ― Сеня слабо улыбнулся. ― Не беспокойтесь, никому на голову это не улетело. Проспект был практически пустой.
– Хорошо, что ваш редактор успела уйти и бумаги на неё не полетели, ― Даня чуть не засмеялся.
– Ну, я парень без башни, конечно, но не совсем же идиот.
– Ну, знаете ли…, ― Даня продолжал улыбаться, ― пресс-релизы, летящие с балкона на голову главного редактора по сравнению с тем, что вы устроили на выставке в нашем театре ― это невинная детская шалость.
– Ну что я могу на это сказать, ― Воскресенский встал с кровати и, подойдя к окну, начал сканировать улицу невидящим взглядом. ― До того срыва мое эмоциональное состояние было вполне устойчивым, но… где-то глубоко начал созревать нарыв. На посту редактора раздела культуры SevMedia я в какой-то момент начал задыхаться, как будто что-то внутри сдавливало. Слишком много людей стало вокруг, все от меня чего-то хотели. Как будто загоняли в угол, всей толпой шли на меня, тыкали в лицо своими пресс-релизами. И вот я уже буквально вжат в стену, кричу не своим голосом, а они всё идут и идут нескончаемым потоком, как в фильмах ужасов про зомби.
– Арсений, может, когда у вас началось такое восприятие профессии, уже тогда нужно было уходить? ― в голосе Волкова зазвучало беспокойство, ― Не мучать себя?
– И куда бы я пошёл? Опять таскать коробки с книгами? Тогда мне ещё как-то хотелось доказать себе, что не сломаюсь, выдержу. Хотя выгорание уже подкрадывалось. Скрывать не буду. А тут меня еще начинают какие-то длинноногие фифы тыкать носом в мой непрофессионализм, мою мягкотелость. Приятного мало.
– А профессионализм по-вашему это… ― находить в спектаклях недостатки и…уделять им большую часть рецензии? ― Даня искренне хотел понять, без малейшего желания обидеть.
– Послушайте…, ― Сеня резко повернулся к Волкову, ― у меня не было стремления кого-то намеренно задеть или унизить. Просто так получилось. Тогда всё сыграло роль: и молчание Романовского на сообщение, и моё предвзятое отношение к спектаклю, нелюбовь к Мольеру, дурное настроение в конце концов, с которым я шёл на премьеру. И дело не в подходе ― хвалить или ругать спектакль. Я просто чувствовал, что делаю что-то неправильно, не туда иду в своих рецензиях. Понимаете? Я читал на досуге питерскую и московскую театральную критику и тональность тех рецензий не всегда была дружелюбной. Мне казалось, так и нужно.
– Но… там же наверное писали люди с большим опытом…, ― Даня боялся подобрать не те слова, чтобы не вывести Сеню из себя, ― а вы только начинали и… может надо было выбрать для себя другой путь? Ругать спектакль, не имея крепкого театрального бэкграунда ― это как выйти на минное поле. Вы же это понимаете? Чтобы не сесть в лужу, каждое осуждение или даже резкое слово в адрес постановки должно быть подкреплено железобетонными аргументами. Ну, это как я вижу, хоть я и не критик.
– Судя по тому, как вы рассуждаете, учились на юридическом?
– Нет, что вы, я только журналист. Просто мне кажется, если бы вы в той рецензии выбрали немного другую тактику, всё бы завершилось не настолько драматично.
– Знали бы вы, какую тактику по отношению ко мне выбрала наша театральная тусовка, чтобы в очередной раз доказать своё величие и неприкосновенность, ― Арсений вернулся на кровать и посмотрел на Даню. ― Да, мне хотелось немного блеснуть эрудицией, да, у меня недостаточно опыта, но так нельзя с людьми. Человек только вступает на эту театрально-критическую стезю, будь она не ладна, а его за несколько ошибок обвиняют в тотальном непрофессионализме, смешивают с грязью и навсегда отбивают не только желание писать о театре, но и писать вообще. Хотя скажу честно, я даже не считаю это ошибками. Это было моё мнение. Но в той яме со змеями, куда я угодил, не может быть своего мнения. Выскажешь ― сожрут и не подавятся. Так они и сделали.
– Арсений, что они сделали? ― Даня с участием посмотрел на Сеню и похоже начал проникаться своим собеседником.
– Говорю же ― сожрали. Уничтожили, растоптали, смешали с грязью. Хотя, по сути, не их надо винить. Они лишь подхватили волну. А главную гранату кинула Алла Ильинская. Когда рецензия вышла на SevMedia, она разместила её у себя на странице, подписав: «Есть такая замечательная буква в русском алфавите! БЭ ― бЭстактность!». Аллочка обвинила меня в бестактности, а более матёрые сторожилы театрального дела ― в непрофессионализме. Тонна говна ровным слоем распределилась по всем 85 комментариям. А вы рецензию читали?
