Романтическое диво.

Смогу я после этого жить с ней?

Главный вопрос: сможет ли она?

Правда: я — смогу.

Мне легко представить себе, как сегодня вечером она придет ко мне после йоги, оставит сумку на кухне, попытается переодеться к ужину с Пламами в Бруклине. Посмотрит мне в лицо и скажет: «А ты немного обгорел, да?»

Каждый раз, спрашивая, как у меня прошел день, она игриво намекает, что я провел его с одной из своих юных студенток. Обычно я ей подыгрываю. Сегодня — не стану. Просто покидал днем мячики с Харланом.

Она выходит из кухни, останавливается по дороге в спальню, потом поворачивается ко мне.

«Знаешь, у меня, кажется, не очень хорошие новости».

Я смотрю на нее, делая все, чтобы взгляд оставался серьезным и не слишком удивленным.

«Ты хочешь сказать, про нас». Мне представляется, что «нас» — безопаснее, чем «него».

«Типа, да».

Про ланч я не пророню ни слова, однако и идиотом прикидываться не стану. «Я все знаю». «Да?»

Я беру паузу — дабы убедиться, что выбрал верное направление.

«Это серьезно?» — спрашиваю я.

Она смотрит на меня и поджимает губы, как будто никогда не рассматривала вопрос в таком ключе.

«Не знаю. Может, да. А может, и нет. Пока рано говорить. Просто решила, что ты должен знать».

Она хотела было включить свет в коридоре, но так и не двинулась с места.

«Сложно все это».

Меня в ней всегда восхищало одно: все восемь месяцев нашей совместной жизни сложные признания она делала, соблюдая вежливость.

«Знаю, — говорю я. — Для меня это тоже непросто. Ты как, не передумала идти сегодня ужинать?»

Она качает головой. Но прежде, чем уйти переодеваться, поворачивается, смотрит на меня, набирает воздуха в грудь: «Спасибо».

«Не за что».

Говорят, знаки присутствуют всегда, прямо у тебя перед глазами, но их, точно звезды в небе, невозможно сосчитать, а расшифровать и подавно. Кроме того, знаки ничем не лучше оракулов. Они говорят правду, только если не обращать на них внимания. Неделю примерно назад мы спали рядом, наши стопы соприкоснулись, потом колени, потом бедра, и, даже еще полностью не проснувшись, мы предались любви, слишком рано и слишком поспешно, и тут она сделала необычную вещь: запустила пальцы мне в волосы и принялась потирать мне череп с таким свирепым самозабвением — а мы в это время целовались, — что мы, не сдерживаясь и просто об этом не думая, кончили одновременно. Понятия не имею, сколько времени это длилось и с чего началось, не помню, обменялись ли мы хоть словом до или по ходу. Не было ни прелюдии, ни завершения, ни следа, ни пятна, один вакуум. Мы даже глаз не открыли. Бродячие кот и кошка совокупились в самый глухой ночной час и утекли во тьму сразу после. Я в полном ступоре тут же снова уснул, и она тоже, спиной ко мне, а я, как всегда, закинул на нее одну ногу. Она проговорила, что ей это нравится, и, постанывая, провалилась в сон. В то утро мы оба опоздали на работу. А самое странное — на следующий день мы ни единым, даже самым случайным словом не обмолвились об этой ночной истории. Возможно, я ее просто придумал.

Впрочем, нечто все-таки удивило меня в той упрямой свирепости, с которой мы вторгались друг другу в тело. Она все теребила мои волосы, будто бы вознамерившись их вырвать. Я приписал это особому виду нашего секса — спросонья, алчно, без тормозов. Дошло до меня, только когда я брился. Она занималась любовью с чьим-то чужим телом, в чужом ритме, не в моем.

Или вот еще: недавно возникшее у нее пристрастие к своеобразной салатной заправке, состоявшей из нескольких капель обычного уксуса, не бальзамического, щедрой дозы лимонного сока и всего лишь одной столовой ложки масла. Вот только лимоны требовались из рощ Сицилии, а соль — из солеварен Трапани в западной Сицилии. Мне не пришло в голову спросить, откуда она столько знает про сицилийскую кухню или кто надоумил ее смешивать cavolo nero[8] с анчоусами и пармезаном и, понятное дело, лимонным соком. Такому не научишься из книг или в «Ренцо и Лючии». Этому учат в холостяцком логове в многоквартирном доме, за обедом или ужином. Он наверняка не женат.

И вот еще поездка на Сицилию, о которой мы много говорили, потому что ей хочется посмотреть весь остров, а не только переполненные пляжи и острова, куда ездят все. Она хочет видеть Эриче, Агридженто и Рагузу, Ното и Сиракузы, горный городок Энна, где император Фридрих II Гогенштауфен построил свой летний дворец. Я понятия не имею, откуда ей столько известно про кукольный театр в Сиракузах, про крошечный остров Ортиджа — его название, сообщает мне она, происходит от греческого названия перепелки, и все благодаря полубогине, которая бросилась в воду и обернулась перепелкой, а та стала островом, а тот стал... Я не потрудился спросить, откуда эта внезапная тяга к Сицилии. Мне было бы очень приятно провести несколько недель на островах, подальше от материка.

Точно я знаю одно: Мод, которая по временам выглядит такой тихоней, любит приключения. Женщина с тонким предплечьем и точеным локтем, который с такой изысканной грацией опирается на огромное зеркало у нее за спиной, жаждет развлечений, романтики, свежего, нового дуновения жизни. Уверен, что поначалу она этому противилась, так и вижу, как он делал заходы снова и снова, пока она не сдалась.

«Посмотри вокруг», — говорит он в ресторане.

«Да, и что?»

«Ты посмотрела вокруг?» «Да».

«Кто самая красивая, умная, волевая женщина в этом ресторане? Да что я говорю? Самая неприступная».

«Ну, наверное, вон та», — говорит она, указывая на женщину, явно сделавшую пластическую операцию и увешанную драгоценностями.

«Вот и нет».

«Так кто?» — спрашивает Мод. Ей это наверняка очень нравится.

«Женщина, которая сидит у большого зеркала и знает, что мужчина, сидящий с ней рядом, с большим трудом удерживает руки на столе».

«Что ты такое говоришь».

«Очень хочется тебя обнять».

А я с ней когда-нибудь говорил так? Когда она была рядом, не приходилось ни взбираться на балконы, ни бороться за ее внимание; не было неуемного азарта, соперников, двери, которую нужно сдернуть с петель или, наоборот, запереть на задвижку в стиле Фрагонара: я просто вошел к ней в спальню после того, как мы в первый раз поиграли в теннис. Двери всегда были открыты, все случилось настолько естественно, настолько легко — как в ту самую ночь, в полусне. Мы перешли через мост и даже не посмотрели на воду внизу.

Нравится мне то, что я чувствую в этот пятничный полдень. Если разобраться, то, что я увидел, не так уж страшно, не так уж плохо, даже не интересно. Я что, серьезно буду вести себя как ревнивец? Лазать в ее электронную почту, хватать телефон, пока она в душе, пытаться выяснить, какие эсэмэски она пишет, ворочать в голове факты и домыслы, чтобы понять, как они встречаются, где, когда? Какая банальщина!

Я закатываю рукава, снимаю галстук и вхожу в парк, шагаю мимо конной тропы к теннисному павильону. Если повезет, найду партнера, даже если Харлана нет. Приятно будет посмотреть, кто сегодня играет, поболтать с завсегдатаями, которых я не видел со Дня благодарения, выпить что-нибудь безалкогольное, покидать мячик час-другой, а потом полежать на траве, пока не придет время отправляться домой, принимать душ и идти к друзьям ужинать.

Смотри на вещи здраво. Подумай о том, насколько безы-сходнее ситуация у этого продавца-грека. А тут вовсе не конец света.

Надо же — к моему приходу Харлан уже забронировал корт и дожидается меня в павильоне. «Ступай переодевайся», — говорит он. Его задиристый тон мне нравится. Он напоминает о том, что есть другие, более насущные вещи, кроме ситуации с Мод. Мне не хочется про нее думать. Снимая часы, я рассуждаю: пока все в порядке, никакой боли, травм, так, безобидные синяки, на ногах стоим крепко. Слегка задета гордость, конечно, но не сердце. Эта мысль приходит мне в голову, когда я обматываю лентой ручку ракетки, — так случается бинтовать голень, запястье, собственное эго. Все у нас хорошо.