Он в удивлении смотрит на меня – ещё бы, наверное, раз дружит с Балериной, он невероятно хорош, не привык, чтобы ему отказывали. А я не привыкла соглашаться на какие бы то ни было предложения. Вот и всё. Вот и решили, чего стоять?

– Убери чёлку с лица, – вдруг выдаёт Ангел, – я хочу посмотреть на твои глаза.

– Не на что там смотреть, – отвечаю, – глаза как глаза.

– Глаза у всех особенные, – улыбаясь, говорит он.

– Но не у всех же они есть, – пытаюсь пошутить, но у меня, как повелось, ничегошеньки не выходит.

– Но у тебя они есть, – отвечает незамедлительно, – дай посмотреть.

– Иди-ка ты на хрен.

Но Ангелу, видимо, наплевать на все мои возражения. Пальцы-щупальца пробегаются по плечам, по щекам, и вот он уже по-хозяйски приподнимает мои волосы, пристально вглядываясь в моё лицо.

– А глаза у тебя, – говорит спустя пару секунд, – цвета солнца. Красивые. Я прав?

У меня дар речи пропадает будто. Осознаю, что не знаю, как на это всё ответить. Ударить, конечно, хочется, но больше – сказать что-нибудь. И в итоге решаю выбрать самое верное и самое простое – отвечаю правдой, отвечаю тем, что думаю:

– Я уже говорила, куда ты можешь идти.

Он улыбается – и опускает руку:

– Такие глаза красивые, а слова такие грубые.

Я смеюсь. Не сдерживаясь, смеюсь, почти до кашля, а когда осознаю, что смеюсь по непонятной ему причине, становится ещё веселее. Рядом со мной стоит Ангел в человеческом обличии, говорящий со мной самым настоящим грязным человеческим языком. Чистый и невесомый.

Меня сгибает пополам от колик.

– Ты чего? – то ли удивлённо, то ли испуганно, он ко мне наклоняется.

В голове проносятся бегущей строкой слова, услышанные утром.

«Гадить только умеешь, ей-богу, каждым словечком своим гадишь…»

– Глаза мои, – всё ещё смеясь, выдаю я, – это уродство моей души.

И тут уже смеяться начинает он. Так искренне и так радостно, что я невольно засматриваюсь на него.

– Всем бы такое уродство, – в конце концов отсмеявшись, заключает он.

– Каждому своё, – развожу руки, – не всем же должно так везти.

Он улыбается в который раз за эти несколько минут – и я вдруг понимаю, что эта улыбка что-то будит во мне живое.

– Это справедливо? – спрашивает, уставившись на меня.

– Нет, – отвечаю, пожимая плечами.

– Тогда, – говорит, чуть подумав, – поделись со мной своим везением. Пять минут, не больше.

Я сначала думаю, что он намекает на пересадку глаз – странная мысль, конечно, но мне она кажется вполне себе такой естественной, будто иных вообще в этой ситуации быть не может. А потом до меня доходит, что он имеет в виду. Я, конечно, хочу просто молча развернуться и уйти.

– Провожай, – вместо этого говорю я.

И мы идём. Вдвоём. От мусорных баков до моего дома действительно не больше пяти минут – и за это время ни я, ни он, не произносим ни слова. Молча таращимся друг на друга как не знаю кто. Только у самого подъезда я останавливаюсь перед ним, говорю:

– Дальше сама.

– Дорогу к звёздам ни с кем не делят?

И, сказав это, он улыбается. И я вдруг понимаю, что эта улыбка будит во мне дикое желание убить Ангела, повесить его на стену и смотреть на его вечную улыбку каждый день.

***

Дома меня ждёт сестра – уставшая, засыпающая, но как всегда с искренней, по-настоящему солнечной улыбкой.

Моя сестра, на самом деле – самая красивая девушка из всех живущих на белом свете. Это я знаю наверняка. У неё волосы цвета пшеницы и самые добрые в мире глаза. Моя сестра – самая лучшая из всех, кого я знаю и не знаю, я уверена.

И самым прекрасным своим творениям природа, конечно, даёт испытания сильнее, чем самым жалким.

Моя сестра лежит на диване, обнимая большую подушку – и я, видя её, улыбаюсь краешками губ. Быстро умываюсь, натягиваю на себя пижаму, расстилаю на полу свой матрас и, выключив свет, ложусь.

– Почему все люди такие глупые? – спрашиваю, зевая.

– Потому что иначе было бы неинтересно, – сказав это, сестра переворачивается на другой бок.

4.

На следующий день сестра возвращается с работы весёлая. Познакомилась с кем-то крайне очаровательным, по её словам.

– Он такой милый, – говорит она, улыбаясь во весь рот. И я ни на секунду не сомневаюсь в том, что всё сказанное ею – чистая правда. Она рассказывает о нём долго. Выясняется, что он директор какой-то крупной фирмы, что он старше моей сестры на семь лет, что он любит искусство и что у него есть жена и трое детей. Конечно, сестру это почти не волнует – в её случае такие вещи должны волновать в последнюю очередь. И я, как ни странно, не осуждаю её.

– Человеку считанных секунд хватает, чтоб влюбиться, – мечтательно произносит моя сестра.

– Очень здорово, – говорю ей, и как никогда искренне звучит мой голос. Сестра улыбается и я вместе с ней.

Она счастливая, светлая и очень весёлая – на щеках пляшет цвет жизни. Давно её такой не видела.

В этот день она засыпает быстро, не ворочаясь и не просыпаясь от боли, и мне не приходится даже ходить на кухню за водой и лекарствами. И когда её дыхание становится медленнее и глубже, я встаю с места и иду туда, куда привыкла ходить в середине каждого месяца.

Я люблю ходить по крышам – да, этого у меня не отнять. Я люблю путешествовать по чердакам, захламлённым и пыльным, люблю искать лазейки, чтобы пробраться на закрытые крыши – и, что самое интересное, я всегда их нахожу.

На крышу дома, в котором живём мы с сестрой, попасть несложно – дверь туда никогда не запирается. Про протоптанной мною же дорожке, минуя притаившихся у стен призраков, я поднимаюсь, громко топая босыми, к звёздам. Держа в руках, как обычно, банку из-под варенья.

Это уже стало каким-то ритуалом, обычаем: раз в месяц я поднимаюсь на крышу, сажусь на парапет и кладу банку рядом с собой, предварительно открутив крышку. Чёрт его знает, чего я постоянно жду – но в этом ожидании кроется такое великое волшебство, что само время замирает, путаясь длинными многочисленными лапками в ветках деревьев.

Пятый этаж – это вовсе недостаточно высоко даже для маленького солнца. Но я, конечно же, искренне верю, что звёзды не всегда переживают по поводу высоты.

И, наверное, я очень везучая – ибо то, что происходит со мной этим вечером, никак иначе нельзя объяснить

В мою банку из-под варенья влетает маленькое, ярко-жёлтое солнце – с оранжевым нимбом свечения, кипящее и бурлящее, горячее настолько, что банка нагревается за доли секунды. Я улыбаюсь, понимая, что мне даже необязательно закручивать крышку – маленькая звезда даже не собирается улетать.

В мою банку из-под варенья влетело солнце – и я понимаю, что время пришло.

5.

В столовой, пропахшей растительным маслом, жиром и самыми разными оттенками духов, душно и людно, как обычно. Я замечаю Сову по чистой случайности – она сидит с друзьями за небольшим деревянным столиком, с аппетитом уплетая бутерброды. Рядом с ней, как ни странно, сидят дети из самых разных классов – даже пара людей из моего.

Я подхожу к ней, одолеваемая непонятно откуда взявшимся порывом нежности.

– Привет, – говорю.

– Пвывет! – с набитым ртом отвечает мне Сова.

И почему все уставились на меня, будто впервые в жизни меня увидели? Ну да, чёрт возьми, я первой поздоровалась с другим человеком – но не с кем попало же, а с Совой.

– Садифь ф нами, – громко чавкая, предлагает Сова, и, дожевав, радостно добавляет:

– Вон сколько места!

Я конечно теряюсь – такого радушия я никак не ожидала. Но донельзя радостная физиономия Совы, её перепачканные крошками и кетчупом губы и полные детского счастья глазищи делают своё дело – я сажусь рядом с ней, и, желая всем приятного аппетита, даже выдавливаю из себя подобие улыбки. Кроме Совы, конечно, мне никто не рад, но я и не мешаю ребятам особо – уже через пару секунд после моего прихода они возобновляют прерванный разговор.

– Ну, – обращаясь ко мне, говорит Сова, – как у тебя дела?