Булгаков, прости, мы всё про… а в прочем, неважно.

Завуч у нас – учитель русского языка, любительница романов о богатых мужчинах и влюблённых в них служанках. Завуч у нас грамотная и образованная женщина – ну, так она сама, по крайней мере, считает. Меня лично от её уменьшительно-ласкательных суффиксов наизнанку выворачивает.

Завуч включает свой розовый электрический чайник, копается в ящиках письменного стола в поисках заварки. Находит как раз к тому моменту, когда ржавый розовый агрегат, гордо именуемый чайничком, закипает. Завуч сыпет немножко заварки в старый чайник с узором пахты, наливает эту странного вида жижу в пиалушку с отколотым краем – и протягивает мне.

Всё это в тишине – непрерываемой и почти идеальной.

– Чаёчек, – гордо говорит завуч, и я благодарно киваю. От одного только запаха этого её «чаёчка» тянет блевать, но я, конечно, делаю глоток. Горячо становится в горле – я невольно морщусь, откладываю пиалу в сторону. Завуч напротив осушает свою пиалушку залпом – и с нескрываемым удовольствием шумно вздыхает, причмокивает блестящими жирными губами. На её морщинистом лице появляются капельки пота.

– Ну и зачем вы меня вызвали? – сразу перехожу к делу.

– Напиши что-нибудь про независимость, солнышко, – бросает мне завуч, не без брезгливости рассматривая меня.

– Своё или по шаблону? – сухо интересуюсь в ответ, – а то потом ещё меня виноватой сделаете.

– Дорогуша, что за тон! – она тычет в меня своим толстым пальцем, – господи, что за дети! Тебе не нужно говорить и писать всякую гадость, чтобы казаться ещё уродливей.

– Я и не говорила, что буду писать гадость, – пожимаю плечами я.

Завуч свирепеет – в глаза ей лезут сальные пряди мелированных волос, но она не обращает на них внимание, краснея от злости.

– Прекрати пререкаться! – визжит, да так, что у меня в ушах звенеть начинает, – никак не пойму, почему тебя, дорогуша, ещё не вышвырнули. Гадить только умеешь, ей-богу, каждым словечком своим гадишь…

– Приму это как комплимент, – хмыкаю я, а у самой сердце бешено стучать начинает от злости.

– А ну прекрати, – добавляет завуч, строго на меня глядя, – мерзкий ребёнок. Будешь мне хамить, доиграешься! Только гадить дальше будешь, и всё. А больше ничего не сможешь.

– Статью смогу, – выдаю я и ухожу. Что-то подсказывает мне, что завуч обиделась из-за «чаёчка», который я не соизволила допить. А может, у неё просто день не задался. В прочем, у таких людей всегда всё плохо.

Хочется хлопнуть дверью, но я сдерживаюсь. Мой уход сопровождает звонок на урок.

Потребительское (а вернее сказать – потреблядское) ко мне отношение приходится терпеть по одной лишь простой причине – мне нельзя вылетать из этой школы, хоть мне и очень хочется. Но нельзя – иначе по-свински отнесусь к своей сестре.

По пути в класс в пустующем коридоре меня ловит один из моих одноклассников – хватает за шиворот, прямо в глаза заглядывает.

– Какого хера ты нас сдала? – интересуется, ухмыляясь, – я спрашиваю, какого хера?!

Я молчу. Главное правило – с ними не говорить, иначе запачкаюсь, иначе стану такой же грязной.

– Смотрите, – смеётся один из его дружков, – крутая! Молчит! Да мы те ща покажем, кто крутой!

Я пинаю схватившего меня мальчишку – он, не ожидавший от меня такого, отпрянул в сторону, но тут же пришёл в себя.

– Сволочь, – выдаёт, отплёвываясь. Какой-то из его друзей хлопнул меня по спине, до темноты в глазах сильно. А я стою, пополам сложившись, и молчу, зажмурившись. Сил драться нет, желания тоже. Мне нельзя ими пачкаться. Нельзя. Они отстанут, это я знаю – главное потерпеть.

– Что вы делаете? Я позову учителя! – слышу девчачий голос у себя за спиной. Чувствую, как ко мне наклоняется кто-то – и по запаху дорогущего одеколона догадываюсь, что это тот, кто сложил меня пополам.

– Ещё поговорим, – шепчет, усмехнувшись, а потом медленным шагом уходит со своими дружками. Я позволяю себе осесть на пол, медленно открываю глаза. Рядом со мной опустилась на корточки девочка моего возраста – с кудрявыми русыми волосами до плеч, с большими-большими карими глазами, – я бы даже сказала, глазищами, – обеспокоенная и взволнованная.

– Ты как? – спрашивает она, касаясь моего плеча, – всё в порядке?

– Спасибо, – говорю, понимая, что с ней говорить – не грязно.

– И как им не стыдно, – качает головой она, помогая мне подняться, – надо завучу рассказать…

– Не стоит, – прерываю её.

Она удивлённо таращится на меня – я тяжело вздыхаю, качаю головой:

– Долго объяснять.

Я делаю попытку уйти.

– У меня есть время! – заявляет она, хватая меня за руку.

– А у меня урок, – грубо отвечаю, но не шевелюсь.

Она подходит ко мне и я чувствую, как с моей спины что-то соскальзывает. Тут же она отдаёт мне листок с надписью «чмо».

– Как мило, – улыбаюсь я, а у самой в груди образовывается дыра, размером, наверное, с Аляску. Комкаю листок и бросаю его в открытое окно.

– За что они так? – спрашивает.

– Сбагрила их учителям, – честно признаюсь я, – у малышей деньги отбирали.

Я соврала, конечно – учителя ничего бы им не сделали, скажи я о таком. А вот сдать их поставщику дури, которого они обманывают уже который месяц – это явно не тот случай, когда детишек сумеют отмазать крутые родители. Я отомстила, конечно, за многое – но, видимо, обрекла себя на ещё большие гонения.

– Ты молодец, – зачем-то говорит мне девочка, – но будь осторожнее, ладно?

Я киваю, пожимаю ей руку. Так я и познакомилась с Совой, которая стала мне впоследствии другом. Окрестить её в своей голове я отчего-то сумела только так, и всему виной её большие наивные глаза. До дрожи, кстати, красивые.

Друг – это понятие было для меня почти в новинку. Не считая Балерины, у меня друзей не было, да и она никогда своим другом меня не считала. А Сова с первой нашей встречи стала мне ближе, чем кто-либо до неё.

«Давай дружить» – не такая уж и детсадовская фраза на самом деле. Оказывается, друзей действительно можно просто брать и находить.

3.

Вернувшись из школы, застаю сестру за работой, и невольно заглядываюсь – до чего же красива она, когда лепит. Глядя на её работы из камня сложно понять, превращает ли она камень в людей или людей в камень. Она для меня – волшебница.

Но волшебство не может быть вечным, как и всё в мире – а потому оно заканчивается, когда я вдруг осознаю, что нужно бы прибраться, сготовить обед и ужин. И я приступаю, как обычно себя пересилив.

В конце концов, когда мы заканчиваем ужинать, я решаю пойти выбросить мусор. Перед этим я выхожу на балкон, где меня ждёт приятный аптечный запах. Обыденно хочется курить, но сигарет осталось мало, а денег в ближайшее время не ожидается – поэтому я терплю, соскребаю со стен извёстку, крошу её мелко-мелко, жую, как одержимая, и забываю о том, чего хочется сейчас больше всего на свете.

Вылезая из моря, около минуты стою, жду, пока обсохну я и станет легче пакет с мусором, впитавший в себя очень много воды. Дохожу до мусорных баков, выбрасываю в один из них пакет – и слышу, как меня кто-то зовёт – тихо так, с хрипотцой и едва уловимым восточным акцентом.

Повернувшись на голос, я вижу перед собой Ангела.

– Привет, – говорит он мне, улыбаясь.

– Ну здравствуй, – отвечаю. Пытаюсь улыбнуться в ответ, но боюсь, выходит паршиво, потому что он спрашивает:

– Всё в порядке?

– Да, – на автомате возвращаю себе привычное равнодушное выражение лица, чтобы действительно выглядеть «в порядке».

– Так поздно на улице, – замечает он таким тоном, будто вспомнил интересный факт из истории человечества.

– Я мусор выбрасывала.

Он будто бы только после моих слов замечает за моей спиной баки, качает головой:

– Что-то туплю, извини… а всё равно поздно уже. Давай провожу?

У меня дыхание перехватывает – это самое неожиданное, что я могла от него услышать. И в то же время самое ожидаемое.

– Не стоит, – отмахиваюсь, – сама дойду.