Дождь прошел, но вместо него с неба начал падать то ли снег, то ли пепел. В груди у меня закололо. Я устал от этой беготни, устал от непонимания.

– Отдохни, – словно угадав мое состояние, пропищало одно из существ.

Я присел у дерева и тяжело выдохнул. На секунду мне показалось, что стало спокойнее и легко. Но, когда я попытался вдохнуть воздух обратно, я понял, что не могу этого сделать. Дриады плясали вокруг меня, маршировали, парадируя солдат, дрались, вырывая друг у друга грибные волосы. Меня пробил кашель, забирая последние остатки воздуха из моих легких. Я чувствовал, как нечто поднимается из моего горла. С последним спазмом моих внутренностей из рта моего начал выползать чертополох, на стеблях которого блестела кровь. Корни ивы оплелись вокруг моих ног, и начали ломать их, дробя кости и проворачивая ноги по кругу. Мох пополз по моей коже, замещая её, становясь мне кожей, пожирая плоть, из которой начали всходить маленькие цветочки и грибы. По венам начала расползаться нитевидная грибница. И вот, сердце мое разорвалось, лопнуло. Сквозь истерзанную грудную клетку пророс прекрасный цветок красной хризантемы. В момент, когда жизнь почти покинула моё тело, женщина в красном платье наклонилась ко мне. И сквозь вуаль её я разглядел лицо. Что ей здесь делать? Такая была моя последняя мысль перед тем, как я стал единым целым с садом.

***

Тот сон я забыл давным-давно. Он не был чем-то шокирующим или необычным. Всего неделю я иногда в задумчивости пытался понять, к чему я его увидел? Лишь спустя месяцы, когда я уже вернулся с того маяка в родной Хартфорт я узнал, что моя давняя подруга, с которой я провел несколько лет своей жизни, Мерсади, мертва. Она умерла от чахотки в холодный вечер. Она была совсем одна в своем доме в ту ночь. Когда я пришел в дом, где она жила, я увидел на её столе засохший букет хризантем. Мерсади умерла в ночь, когда мне приснился сон про странный, жуткий сад. А ведь именно её я узрел под вуалью девушки в красном платье.

Странное чувство

“Вечерний Хартфорт, как ты красив! Закат окрашивает в яркие тона целые улицы. Дышится легко и свободно. В последние дни вечера особо красивы, а по ночам можно даже увидеть северное сияние, удивительнейшее явление. Как уроженец более южных районов, я был очень удивлен, перебравшись на север и увидев это чудо света. Слышал я, что многие люди впадают в панику, когда впервые видят северное сияние, начинают молиться, падать в обморок, а то и вовсе нападают на окружающих. Никогда не понимал, как такая красота способна наводить ужас на кого-либо.

Со мной под руку идет моя подруга Мерсади. Он прячет замерзшие руки в муфту. Кокетливо смотрит на меня. Улыбаюсь ей, самой своей сиятельной улыбкой. Мы идем неспеша меж суетящихся людей. Сегодня у нас все хорошо. Никаких переживаний, никаких недомолвок, только любовь.

Вдруг мой правый глаз задергался, странное чувство возникло внутри. Словно он взбесился и пытается смотреть не на красотку Мерсади, а куда-то еще, в толпу. Проклятый глаз, но не в такой же момент!

Мерсади прикладывает руку ко лбу. Взгляд её на секунду становится туманным.

– Что-то случилось? Все хорошо, солнце мое? – спрашиваю я у неё.

– Да. Не могу понять, что не так. Будто во лбу что-то пошевелилось. Странное чувство.

– Странное чувство. Хм. Не поверишь, но у меня оно тоже на секунду возникло.

Я огляделся. Вокруг были лишь зеваки. Рабочие, горожане, среди них какой-то потрепанный ребенок бегает. Пожимаю плечами, и мы идем дальше.

– Знаю я одно отличное заведение на Сант-Растиньяке. Не хочешь зайти туда? – предлагаю я своей любимой подруге.

Ну вот опять. Опять дергается. Это от холода что ли? Сейчас он словно вовнутрь заворачиваться стал, будто за спину мне хочет посмотреть. Подруга снова подносит руки ко лбу. Холодок пробегает по спине. Оборачиваюсь.

Позади нас вижу я того паренька, которого видел в толпе. Потрепанная старая одежда, дырявая обувь, лицо, замазанное грязью. Большие яркие глаза. Он машет мне рукой.

– Мистер, миледи, – окликает он нас, – вы, кажется, обронили.

С этими словами он достает из кармана золотое кольцо с рубином. Боги, это же кольцо, которое я недавно подарил Мерсади. Да оно же стоит гору денег. Несколько месяцев на него откладывал.

– Откуда оно у тебя? – спрашиваю я его.

– Когда вы проходили рядом, я услышал звон. Вот. Опустил глаза, увидел колечко на земле. Держите, миледи, – он подает его Мерсади.

– Спасибо большое, милый, – она гладит его по голове.

– Действительно, – благодарю его я, – спасибо, малец. На, держи в благодарность.

Даю ему пару гюнов и хлопаю по плечу. На секунду слышу странный шум в ушах, будто звон. Мальчик радостно улыбается. Смотрю на Мерсади, она тоже улыбается. Как мила её простоя и нежная улыбка. Но что это? Она плачет? Вижу, как две блестящие слезинки скатываются по её румяным щекам.

– Милая, ты плачешь? – недоуменно спрашиваю я.

– Что? Нет, все хорошо. Подожди, Винсент, это же ты плачешь.

Влага стекает по лицу из глаз. Касаюсь рукой и понимаю, что действительно плачу. Шум снова появляется в голове. В этот раз он не исчезает. Он похож на далекое церковное пение. Такое чудесное. Такое печальное.

Тем временем Мерсади еще сильнее стала плакать.

– Что происходит, почему я не могу себя контролировать, почему я плачу? – вопрошает она.

Я беру её руку, чувствую, как часто бьется её сердце. Секундная вспышка в глазах. Еще одна. Пение все ближе, красивое и пугающее. Теперь оно больше похоже на крики агонии, что соединились в песню. Ужас, рождающий красоту. Так, наверное, поют ангелы Элеоса.

Голову поражает боль, Мерсади начинает падать, ловлю её и держу у себя в объятьях. В её глазах читается ужас. В голове и перед глазами проносятся странные образы. В каждом из них мы видим мальчика, что только что вернул нам кольцо.

Лицо мальчика, чей рот раскрыт в ужасном крике, глаза его вылезают из орбит. Группа подростков кого-то запинывает, не видно, кого, но, кажется, я понимаю. Мальчик, плача, вешает собаку в каком-то пыльном амбаре.

Музыка сопровождает все это. Прекрасная, мерзкая, красивая, ужасающая музыка.

Мальчик тычет себя ножом в ладонь, лицо его бесстрастно. Он плачет над растоптанным цветком. Мальчик вырос. Лежит в подворотне. Глаза стеклянные, но все такие же светлые и выразительные. Рядом бутылка, рядом склянки с непонятным веществом. На руках видны гнойники. Хор достигает своего апогея. Что-то лопается в голове. Грязные канавы, тела, кровь. Нечто, похожее на человека без рук и ног, ползет в грязи. Храм, церковный хор, мальчик в нем. Выпученные глаза, рот, искривлённый ужасом. Сгоревшие руины храма. Адский звон.

Глубокий вдох, кричу, не могу не кричать. Жадно хватаю ртом воздух. Оглядываюсь и вижу предзакатные Хартфорт. Мы с Мерсади лежим на мостовой. Помогаю ей встать, она тяжело дышит, глаза её красные от слез. Мы смотрим вокруг, но не можем найти того мальчика.

– Что это было? Ты тоже все это видела?

– Кажется да. И в то же время, будто не могу вспомнить, что именно. Странное чувство. Как голова болит.

– Не могу отделаться от мысли, что увидел нечто ужасное. До сих пор в ушах звенит. Знаешь, как-то после этого не хочется дальше гулять. Давай лучше сразу ко мне, тут не далеко.

– Веди.”

Мне всегда было интересно, произошли ли события сна на самом деле. Я помню, как гулял с моей подругой Мерсади, но не помню, встречали ли мы того парня, что вернул ей кольцо. Наверное, звучит странно, но я был бы рад, если бы это был просто сон, и мы никогда бы его не встречали. Ведь, если мы правда стали свидетелями тех страшных ведений, то что они означают? Зачем мы узрели их? Это был очень тяжелый сон, не хотелось бы, чтобы это было тяжелое бытие.

Сон о полёте

Много снов снилось мне в холодных стенах старого маяка посреди моря. Были волнующие, были жуткие. Но все они проходили. Один за другим. Но иногда… иногда мне снились совершенно иные сны. В них я не убивал и не бывал убитым. Не страдал и не скитался. Это были сны, что делали меня по-настоящему счастливым. Это были сны о полете.