- Сегодня первый, а… – запыхавшись бросил Воллис, то ли спрашивая, то ли утверждая.
Эйден не ответил. Не знал что, да и смысла не видел. Он молча наклонился, набирая пригоршню сухой сыпучей земли, несколько мгновений стоял неподвижно, перетирая её, горячую на ощупь, между пальцами. Потом бросил на грудь покойному, по большому счету – не видя смысла и в этом, и взялся за лопату. Можно сказать, что у них было две относительно здоровых руки на двоих и даже небольшие ямы отнимали порядочно времени и сил. Но оба рыли и закапывали безропотно, благодарные за возможность остаться здесь. И среди живых, и конкретно под началом дахабского лекаря.
Онновал нередко доставал раненых практически из общей могилы. Брал тех, на кого не хватало времени и сил другим местным медикам. Чуть прищуренные, одновременно добрые и хитрые глаза примечали всё, частое неровное дыхание, капли пота на посеревшем лбу, синеющие, заляпанные пеной губы… Всё это он неведомым образом соотносил, измерял, высчитывал. И велел тащить под свой тент выбранных бойцов, вежливо, но твёрдо отказываясь брать прочих. Однако, бывали и исключения.
- Знаешь, этой ночью я снова их видел, - доверительным шёпотом протянул Воллис, присаживаясь прямо на землю, у свеженарытого холмика. – Маршировали мимо, некоторые поглядывали так… с подозрением.
- И что подозревали? Что померли? – Эйден тоже опустился рядом, придерживая лопату как костыль, стараясь не делать резких движений. – Или, что ты живой?
- Прекрати. Зачем ты так?
- А как надо? Будь честным, не обманывай себя. И вообще никого не обманывай. Онновал же всё разжевал по полочкам. Или как там надо…
- Хех… - нервный смешок всколыхнул дряблые щёки, гримаса неловкости, страха и отвращения на секунду скривила пухлые, покусанные губы. – Разжевал, да, объяснил. Вот только он-то их не видел. И ты не видел.
- И ты не видел.
- И как в то поверить? Глаза-то вот. И у них тоже. И смотрят с подозрением. Почти каждую ночь их вижу. Сплю плохо, всё ворочаюсь, а стоит задуматься – и на тебе.
- А раньше как было? – Эйден дёрнул головой резко, раздражённо. Рука болела, болели рёбра, даже задница – и та болела, после копания, таскания и прочей работы в неестественном, скрюченном положении. – Ты средь бела дня от покойников удирал. Болтал с ними через раз. Спать – вообще не спал, всё мочился и бормотал, аж придушить тебя хотелось. Онновалов отвар пей, как приказано, да думай меньше. Про глаза, да про подозрения.
Матовые стебли осоки, чахлой, как и всё при этой, полной свежих ям, рощице – вдруг зашевелились, зашуршали живее, будто на выдохе. Горячей пылью пахнуло в лицо, заставляя щуриться и часто моргать. Воллис медленно сплюнул на землю, стараясь избавиться от скрипа на зубах.
- Злой ты, - тихо буркнул он, привычно шмыгнув носом. – Онновал и это разжевал. Помнишь, когда ты того бедолагу пнул, да тарелку с кашей на голову надел? Ругался так ещё, а он-то что? Он в голову раненый, слышит да не понимает. Поглупел из-за ран, из-за травмы. А ты из-за ран озлобился.
- Ну а ты прозрел. Умный такой, а о себе-то никак понять не можешь.
- Всё я понимаю, просто не верю.
Эйден чуть приподнял бровь, молча глядя на товарища. Потом резко и сильно шлёпнул того ладонью по затылку. Тяжело поднялся, осторожно поводя затекшими ногами. Легко пнул Воллеса в голень, побуждая встать. За мягким, добрым, трусоватым пареньком нужно было приглядывать, направлять, поддерживать. Озлобился ли Эйден после всего? Сам он не знал, особенно об этом не рассуждал и не собирался. Не было времени. Ведь нужно помогать с "пока живыми", хоронить уже умерших, следить, чтобы однорукий толстяк вовремя пил своё варево и не пытался уйти ночью в лес. Там, под старой берёзой, Эйден впервые его и обнаружил. С поясом, затянутым на шее, и отломанным суком в руках. Тот сук, обломившийся под тяжестью парня, не успевшего ещё толком схуднуть на казённых харчах, но успевшего устать от жизни, пошёл в костер, вместе с другим собранным хворостом. И на том же огне Онновал приготовил Воллесу первую порцию своего лекарства, считая точное время кипения вслух, разъясняя прочие условия приготовления средства и с одобрением поглядывая на Эйдена. Целитель из Дахаба умел лечить самые разные недуги. И бывал очень доволен, когда затягивались не только внешние, заметные всем раны.
На заднем дворике Одэлиса, ограждённом старой каменной стеной в человеческий рост, деловито суетились трое. Сик выносил тюки, мешки и свёртки из дома, привычно топая деревянными башмаками. Аспен, проверяя, тщательно ли упакованы книги, умело приторачивал багаж к сёдлам. А Эйден, ощущая себя не слишком полезным, робко чистил скребком могучую шею Желтка. Конюшни у Одэлиса, конечно, не имелось, но эти дни за лошадьми явно ухаживали достойно, чистые бока лоснились ровным блеском, в поставленной кормушке лежало свежее сено, да и выглядели они в целом довольнее, чем сами всадники.
Покров Иоана был полностью готов ещё вчера, тогда же вечером Аспен и вручил его Одэлису, разъяснив в подробностях возможные методы использования и отказавшись от оплаты. По крайней мере – деньгами. Книги же, предложенные сверх заказа, в благодарность, взял без явных сомнений. Несмотря на то, что вроде бы все достигли своих, хотя бы промежуточных, целей – в доме ощущалось некоторое напряжение. И все молча понимали – почему. Эйден же понимал лучше других.
Накануне, когда работа над артефактом ещё не закончилась, и не было полной уверенности в успехе – он предложил мэтру другой, альтернативный способ решения проблемы. Средство Онновала, а о дахабском лекаре он так же успел немало рассказать Одэлису, на его глазах уже помогало человеку, видящему… или чувствующему больше прочих. Зелье не было слишком сложным в изготовлении и, при соблюдении ряда условий, могло оказаться довольно эффективным. В том, другом случае, требовалось только забрать у раненого парня оружие, забрать его самого из роты и убедить, что своё он уже отвоевал. Теперь же, помимо приёма снадобья и изоляции от неизвестных пока причин помутнения рассудка, требовалось допустить, что рассудок действительно помутнён. Зная, что такое редко кому давалось просто, Эйден объяснил всё так осторожно и обстоятельно, как только мог. Но напряжение с тех пор чувствовали все.
Камин в спальне Одэлиса горел всю ночь. И сейчас, стараясь не прислушиваться к нарастающей суете городского утра, он продолжал поддерживать огонь, покручивая в руке жёсткие сухие щепки. Провожать своих гостей хозяин дома не собирался. Официально он попрощался с ними ещё вчера, так что необходимые условности были соблюдены. Спать он так же не собирался. Уже много часов книготорговец пил попеременно то чай, то вино, но всё больше механически, без особой надежды успокоиться или хотя бы забыться.
Разумеется, он и раньше предполагал, что причины его видений, предчувствий и состояний – кроются в чисто физическом недуге. И даже те случаи, когда галлюцинации, ох, как сложно было так их называть, пусть и в собственной голове, получали некое подтверждение или отражение в реальности – вовсе не доказывали их сверхъестественного происхождения. Одэлис очень, очень много читал. Сейчас, заложив своей повязкой нужную страницу, он устало захлопнул внушительный том. Труд известного леммасийского проповедника, державшего в Солхарде большой приют для душевнобольных.
- Случайные совпадения, избирательная память, вольная трактовка событий, - нарочито-старческим голосом передразнил он, с некоторой брезгливостью вглядываясь в орнамент кожаного переплёта. – А какова вероятность, что вы пытаетесь натянуть действительные факты на скелет собственного опыта, своей рутины? – теперь он перевёл взгляд на колеблющееся отражение в чаше с чаем.
Одно время Одэлис пытался взвешивать доводы. Сам он больше увлекался оккультизмом, различными околомагическими направлениями, на книгах о которых неплохо и зарабатывал, старец же из Солхарда, провозившийся всю жизнь с сумасшедшими, явно предпочитал литературу иного рода. И судил о фактах по-своему. Но кто из них был бы прав, рассуждай они оба над этой проблемой? Леммасиец отодвинул книгу чуть дальше, словно отказываясь от бесполезного спора и тихо ненавидя своего многословного, рассудительного земляка. В конце концов – всё это походило на примитивные попытки угадать нужный напёрсток. Свет уже пробивался сквозь щели плотных тяжёлых штор.
