– Я прогуляюсь. Теперь мне больше нравится ходить пешком. – Успокаиваю я ее. Маме не нужно знать, что я боюсь садиться за руль. Мне трудно концентрироваться на дороге. Всякий раз проезжая мимо моста Ватерлоо на такси или автобусе, я представляю одну и ту же картину: машина теряет управление и врезается в ограждение, а потом тело устремляется в объятия черного омута Темзы. Лязг, удар, всплеск и вечная мгла.

Меня передергивает, но я не снимаю с лица улыбку: привычную маску для спокойствия мамы.

А вот насчет пешей прогулки до дома я, конечно, погорячилась. Мы с Лотти снимаем квартиру в районе Фицровия в четырех милях от Эннисмор Гарденс. Гулять мне до нее почти целый час. Когда я выхожу от мамы, туристическая жила Лондона уже пульсирует со всей силы. Улицы наводнены автобусами, а тротуары – суетливыми, как муравьи, гостями города. Я подавляю раздраженный вздох, когда мне на ногу наезжает детская коляска на Эксгибишен-роуд.

– Хорошие были кеды, – прилетает мне в спину, едва я успеваю скукситься от черной борозды поперек белого текстиля. Оборачиваюсь, и недоумение у меня на лице тут же сменяется смущением.

– Это мама тебе позвонила?

Вэйлон лишь молча глядит на меня через опушенное стекло своего чистенького белого Лексуса. Он никогда не поставит меня в положение той, кто нуждается в спасении, хоть и приходит на выручку с завидной регулярностью.

– Вэй, ты не обязан… – робко бормочу я, переминаясь с ноги на ногу у края проезжей части. – Не обязательно выполнять все просьбы моей родни. Я уже большая девочка. И я в порядке…

– Я знаю. Я знаю, – уголки его губ плавно приподнимаются. – Просто хочу подвезти тебя, Бекки.

Мне приятна его забота. Вэйлон – единственный мужчина в моей жизни, который заботится обо мне, не потому что я его родственница. Он опекает меня с самого детства, словно у меня не один старший брат, а два. Вэй предпочитает совершенно иной типаж женщин, но это почему-то не ослабляет мою жажду его внимания в последние три года. Сердце будто окунается в расплавленный шоколад, когда он обнимает меня, ободряюще пожимает руку или рассеяно целует в макушку. Для него это совершенно естественно, для меня – безумно важно.

– Пристегнись. – Просит невозмутимый голос с мягким южным акцентом. Это единственная мягкость во всем его существе. Вэй отключает аварийку и выруливает на полосу следом за красным двухэтажным автобусом.

Он сосредоточен на дороге, так что я спокойно изучаю его профиль. Вэйлон очень красив, правда. Его отец – ирландец. Вот откуда эти нечитаемый характер и фарфоровая кожа с тусклыми веснушками. А бездонные, почти черные глаза у Вэйлона от мамы, итальянки.

Бруно вечно дразнит Вэя, называя кумиром фанаток «Дневников вампира». Но иногда мне кажется, это элементарная попытка вывести того на эмоции. Ведь они находятся в разных категориях, чтобы соперничать за внимание девушек. Бруно – словоохотливый качок и проныра, каких поискать надо, Вэйлон – молчаливый сатана с убийственным взглядом.

Его красота исключительна, пронзительна и… статична. Я знаю друзей Декстера почти двадцать лет, и за все эти годы я не видела на лице Вэйлона ни одной действительно сильной эмоции: ни гнева, ни счастья, ни отчаяния. Он контролирует все в своей жизни, даже чувства. Нужно долго и дотошно изучать его характер, чтобы научиться определять, что творится у Вэя на душе. У девушек на это времени нет, он предпочитает с ними только спать. Любая попытка завести разговор откровеннее названия любимого напитка заканчивается для них дорогой домой в гробовом молчании. Я знаю, что у него есть даже прозвище «немой Люцифер», ведь так мучительно, как Вэйлон, не умеет молчать никто.

Но у меня было предостаточно времени, чтобы изучить его натуру. Единственное, что может выдать его состояние, это глаза и руки. Сейчас первые от меня скрывает капюшон бежевого худи, а вторые так сильно сжимают руль, что белеют костяшки.

– Ты злишься, потому что я была у Дерека? Это Декс тебе натрепал?

Ответом мне звучит негромкое бурчание.

– Он все еще меня любит.

Вэйлон так резко дает по тормозам на светофоре, что я расплющила бы нос о бортовую панель, если бы не ремень безопасности.

– Не злись. Он ко мне не вернется. – Тихо добавляю я и отворачиваюсь, чтобы спрятать последние на сегодняшнее утро слезинки.

Большая ладонь накрывает мое колено и мягко сжимает, а после сразу же возвращается к рулю. Вэйлон – немая скала, отвечающая за безопасность и комфорт нашей компании. Он чувствует абсолютно все, но не хочет это показывать. Его молчаливая поддержка хоть раз спасла любого из нас. Вэйлон ничего взамен не требует. Мы не знаем, о чем он думает и почему он с нами. Но понимаем, что он никогда нас не оставит, ведь мы нужны ему не меньше. К тому же он в детстве пообещал, что будет нам с Лотти старшим братом. А Вэй не привык нарушать свои обещания.

Парни сдружились в начальной школе, а мне в тот год исполнилось четыре. Им дали задание: смастерить открытку ко Дню матери, и наша с Дексом няня забрала четверых мальчишек к нам домой. Бруно изобразил мотоцикл. Рэн накарябал палочки с овалами и назвал это букетом цветов, Декс пытался нарисовать тортик, но у него вышло не слишком убедительное нагромождение кругов. А Вэй ничего не рисовал. Просто сидел и молча изучал коробку цветных карандашей перед собой.

По словам Декстера, я влезла между ним и Вэем и спросила, почему мальчик не делает открытку. Услышав ответ, я обняла его так крепко, что тот жалобно охнул.

У Вэйлона не было мамы. Она умерла в родах, а единожды оброненная фраза отца навечно поселила в сердце мальчика чувство вины. «Если бы не ты, твоя мать была бы жива». Слова, которые не забыть, не стереть и не забрать назад. Замолить такое обвинение невозможно. Отец Вэйлона пытался, но сердце сына закрылось от него уже навсегда. Думаю, тогда же у него закончились и эмоции.

– Ты можешь нарисовать открытку для нашей мамы, – предложила я, – она же тебя целует, когда ты приходишь, и гладит по голове.

– И для моей! – подхватил Бруно. – Она готовит нам бутерброды с жареным сыром!

– И для моей тоже, она играет с нами в догонялки и включает мультики! – добавил Рэн.

И Вэйлон нарисовал большую полосатую кошку и пятерых котят вокруг нее. Тогда стало ясно, что у мальчика талант. Карандаш словно был рожден для его маленькой ручки. Он выплескивал на бумагу яркие сценки из нашего детства, из прочитанных книг и увиденных фильмов. Это был его способ выражать чувства.

В школьные годы Вэйлон постоянно ездил к родственникам в Италию на каникулы, где оттачивал свой навык, пока не довел его до совершенства. Теперь же он рисует в качестве архитектора-проектировщика, за которым гоняются десятки хэдхантеров.

Задумавшись, перестаю следить за дорогой и вздрагиваю, когда Вэй тормозит перед шестиэтажкой из темно-бурого кирпича. Мы с Лотти снимаем квартиру над художественной мастерской в самом богемном районе Лондона. В Фицровии умело уживаются бизнес и творчество, шум и тишина, классика жанра и авангард. Здесь люди не стесняются своих порывов и не боятся быть собой в погоне за вдохновением.

– Поднимешься? – спрашиваю я, когда мы выходим из кофейни «Аттэндант». Это одна из достопримечательностей нашего района, которая подтверждает, что в Фицровии сочетается несочетаемое. Прежде заброшенная уборная золотых времен королевы Виктории превратилась в уютное заведение, где варят самый вкусный кофе во всем Вест-Энде, а барная стойка установлена поверх писсуаров из прошлого.

Вэйлон кивает, забирая у меня стаканчик американо для Декса и пакет с датскими булочками для Лотти. Я обегаю его и обхватываю за широкую талию. У Вэйлона заняты руки, так что он разводит их в стороны, чтобы не облить меня кофе и не помять булочки. Когда я обнимаю его через мешковатую толстовку и по-дурацки урчу, зарываясь носом в приятно пахнущую ткань, грудная клетка Вэя высоко вздымается и медленно опадает. Он видит во мне лишь младшую сестру Декса, так что иногда я могу позволить себе соответствовать этому статусу.