– И так, и так выходит, что в пень головой, – вздохнул Денис. – Коли выиграет Путила Борисович суд, то мне придётся платить ему за бесчестье… а то и в тюрьму меня вкинут. А коли проиграет он, то пришлёт своих молодчиков…

– Опасное дело, вестимо, – согласился Роман Фёдорович. – Но за тобой буду стоять я. Жалобщиков у меня уже дюжина. Твой случай – самый яркий, ведь по вине Быкова убиты были и подмастерье твой, и тесляр из Посадской слободы, да и ты сам чуть жизни не лишился. Вы с супругой станете драгоценными самоцветами на сабле моей борьбы с Биркиным. Не будет он больше писать на меня доносы. Я вобью осиновый кол в самое сердце его воеводства! И ты мне в этом поможешь.

– Да… вестимо, батюшка-воевода… напишу жалобу, батюшка-воевода… – ещё не оправившись от потрясения, пробормотал Денис.

– Писать тебе ничего не надо, – ответил Боборыкин. – Жалоба уже составлена. Погляди.

Денис взял ещё один столбец из рук подьячего и начал читать: «Царю, Государю и Великому князю всея Русии Михаилу Фёдоровичу бьёт челом холоп твой стрелец Дениска Марков сын. В нынешнем во 146 годе февраля 14 дня писал я к тебе, Государю. В 145 годе октября 4 дня голова козловский Путила Борисов сын Быков людей своих направил, дабы они избили меня и над супругой моей Варварой насилие учинили, опозорив её, а затем в Козлов город вернули на побои и поругание. Покуда подмастерье мой Акимка Григорьев сын и тесляр Фёдор Кириллов сын дрались с ними, я в Челнавский лес убежал, будучи раненым, и супруга моя со мной…»

Денис на миг оторвал взгляд от грамоты и протёр глаза: всё ведь немного не так было на самом деле. Однако спорить не стал и продолжил читать, пока не дошёл до слов: «К сему руку приложил Дениска Марков сын, холоп твой». Подьячий протянул ему перо, но он замешкался.

– Неужто никогда челобитные не подавал? – поинтересовался Боборыкин. – Я себя тоже царёвым холопом Ромашкой в столбцах именую. Все мы слуги государевы.

Денис взял перо и подписал бумагу. Боборыкин, увидев испуг в его глазах, усмехнулся:

– Это тебе не с татарами биться. Крепись! Ежели и дальше будешь правильно себя держать, не забуду о тебе. Догадываюсь, о чём ты мечтаешь. Получишь… со временем.

Роман Фёдорович встал, давая понять, что разговор окончен. Денис приложил руку к сердцу, поклонился боярину да земли и выбежал из съезжей избы.

К тому времени погода в городе испортилась. Поднялась такая вьюга, что не было видно изб, даже Московская башня детинца еле просматривалась. Денис шёл домой наугад, с тревогой озираясь по сторонам. Ему мерещились то подручные Быкова, то Вирь-ава, то гигантский филин, стремящийся вцепиться когтями в его плечи. В караульную избу бывший кузнец вбежал, дрожа от слепого, безотчётного страха.

– Никогда тебя таким не видела, – сказала жена, ставя перед ним миску с кашей. – Чем тебя напугал воевода?

– Жалобу заставил подать. На Быкова.

Варвара выронила ложку и в ужасе схватилась за виски.

– На Путилу Борисовича?

– Других Быковых не знаю, Толганя, – ответил Денис.

– Зачем, Денясь? Разумеешь, чем это нам грозит?

Она села к нему на колени, обняла и стала гладить его волосы.

– Это и опасно, и неправильно, – прошептала она. – Быков храбрый воин идостойный человек. Благодаря ему у меня есть ты, а у тебя я.

– У меня не было выбора, голубка моя, – ответил Денис. – Как увидел я заплечных дел мастера, так и ушла душа моя в пятки. Бился с татарами, с ногайцами, с черкасами, с медведем… Никого не боялся, а здесь трясся, как лист на ветру. Воевода сказал мне: «Либо в стремя ногой, либо в пень головой». Вот я и согласился…

– И, поди, рассказал ему всё? Как мы поехали в Тонбов…

– Он и так всё знал.

– А про Вирь-аву ты ничего ему не говорил?

– Я ж не совсем разума лишился.

– Вот и не говори о ней никому, а то решат, что ты ополоумел, и со службы прогонят…

К вечеру вьюга совсем разбушевалась. Ветер свистел и бросался снежными хлопьями в дверь караульной избы.

«Что теперь с нами будет? Быков вроде бы человек не мстительный, но всему же есть предел. Он наверняка озлится на нас. Вдруг своих молодчиков пришлёт?» – думала Варвара и опасливо вслушивалась в шум за дверью. В нем ей слышались шаги и голоса подручных козловского головы.

Перед сном, чтобы успокоиться, она начала разглядывать подаренный Денисом сюльгам, и на его золотой поверхности вновь увидела Деву воды.

Глава 39. Лазоревые яхонты

39. Лазоревые яхонты

Ведь-ава понемногу освоилась в Вельдеманове. Ей, как и Деве леса, пришёлся по душе круг местных молодушек и девушек на выданье, которые образовали там тугое сообщество, чётко отмежёванное и от девочек-подростков, и от рожавших баб. Молодые женщины вместе играли, гадали и гуляли на праздниках, которых было очень много в селе, где поклонение старым богам слилось с верой в Святую Троицу.

Как и в языческую старину, супружеские измены в Вельдеманове не считались чем-то зазорным. «Откуда бы ни был бычок, телёнок-то наш», – говорили почтенные кудазоры[1], когда рожали их снохи. Молодые жёны тайком от мужей бегали с холостыми парнями в заросли краснотала, а потом расписывали подругам свои похождения. Все удивлялись, почему Марё оставалась верной мужу и не гуляла ни с кем на стороне.

Перед Троицей в Вельдеманове прошёл День очищения срубов[2]. Марё помогала односельчанам заменять сгнившие брёвна срубов колодцев новыми, чинить крыши над родниками, убирать возле них ветки и прошлогодние листья. Она болтала с сельскими девками и бабами об их женихах и мужьях, о полевых работах, о лесных цветах и ягодах, о будущем урожае…

Не делала она только одного – не будила возле каждого колодца или родника Деву воды и не вымаливала у неё дождь. Она молчала, когда все остальные пели: «Кормилица Ведь-ава! Дай воды нашим всходам!»

Ещё не закончился день, ещё не были починены все срубы и очищены все родники, когда возле истоника в поросшем осинами овраге к ней подошла Анисья – девушка, с которой Дева воды больше всего сдружилась.

– А ты, Марё, что не поёшь вместе с нами?– тихо полюбопытствовала она. – Почему ни о чём не просишь Ведь-аву?

– Не поётся мне что-то, Ансё. Тягостно на душе, – ответила та: не говорить же правду.

– Плохого мужа ты выбрала, вот и кручинишься, – сочувственно вздохнула Анисья. – Староват он и слабоват для тебя. Разве такой мужик нужен молодой красивой бабе? На тебя же, Марё, полсела засматривается.

– Пусть сморят. Я им не запрещаю, – равнодушно ответила Ведь-ава.

– Вон Тишка вообще глаз не сводит…

– Недурён он, этот Тихон…

На этот раз в ответе Девы воды появились нотки мечтательности.

– И не беден, – сказала Ансё. – У него, как и у Минки, всю родню моровая язва выкосила. Она ведь тогда полсела в могилу свела. Так вот, Тишке всё отцово хозяйство досталось. Одному! Пашет день и ночь, и ведь как-то успевает. В курганах кости не ищет: некогда ему.

– Парень что надо, да? – усмехнулась Дева воды.

– Чего б тебе не погулять с Тишкой? Сразу на душе веселее станет. Парень-то хорош не только на лицо. Девки проверяли. Да и робок он только с тобой. Больно уж красивая, говорит, подойти страшно. Так ты бы сама…

– Не могу. У меня уже есть муж, – коротко и сухо ответила Дева воды.

– Так любишь Минку? А ведь всё село видит: мало тебе от него проку. Странный он какой-то, не от мира сего, да и красоту давно растерял. И мужская сила, наверное, уже не та, что в молодости. Зачем он тебе?

– Вам не понять, – лукаво улыбнулась ей Ведь-ава.

«По-моему, она не против погулять с Тихоном: улыбка Машеньку выдаёт! – решила Ансё. – Так и скажу Тишке. Пусть парень попробует. Вдруг у него выйдет?»

Анисья поговорила с Тихоном в тот же день. Отвела его подальше от очередного замшелого сруба и вполголоса сказала: