– Человек он у меня. Обычный человек. Сказала ведь уже: не слушай попа Афанасия! – раздражённо ответила Ведь-ава и перевела взгляд на Деву леса: – Чай пора пить.

Та кивнула. Все трое сели за стол.

– Как назовём ребёнка? – спросил Мина.

Ведь-ава всё уже давно продумала и уверенно ответила:

– Никитой. Победителем. Зачну я его завтра же. Избу с брачным ложем нам подстроит урьвалине, – Ведь-ава перевела взгляд на Деву леса. – Успеешь?

– Только свистну, и набежит орда лешаков, – в ответ рассмеялась та. – Медведей и лосей приведут, чтобы было на ком брёвна возить. За ночь управятся, не сомневайся. И ложе подготовят, и онаву сгондобят, и угощение сварят на всё село, и столы накроют.

И правда, когда Вельдеманово утонуло в темноте, к избе Мины потянулись духи леса. Лужок на берегу залил мертвенный свет болотных огоньков. До утра гремели топоры, ревели и рычали звери, скрипели нездешние, нечеловеческие голоса. Жители села дрожали на своих печах и полатях, боясь выйти из дому.

Лишь на рассвете, когда страшные звуки стихли, две любопытные бабы опасливо приблизились к заливному лугу.

«Что это?» – в один голос воскликнули они.

Там, где ещё вчера была лужайка, теперь высился тын, окружающий избу с камышовой крышей. Острые колья пахли смолой. Они были очищены от коры, оструганы и так подогнаны друг к другу, что крестьянки не заметили в заборе ни одной щёлочки или дырочки, через которую можно было бы заглянуть во двор. Лешие не схалтурили!

Между таинственной изгородью и домом Мины простёрся длиннющий липовый стол, накрытый расшитой скатертью и уставленный блюдами с заливным судаком, жареными карасями, зайцами и дикими гусями, печёной репой, солёными огурцами, мочёными яблоками, пирогами, кувшинами с позой и хлебным вином. Где ещё было праздновать свадьбу, как не под открытым небом? Не в тесной же Мининой четырёхстенке, где едва ли поместилась бы и десятая доля гостей. Приглашено ведь было всё село.

– Откуда у Минки деньги? – удивлялась одна крестьянка. – Никто в Вельдеманове не играл такую богатую свадьбу.

– Видно, самоварница папу с мамой обокрала, – предположила вторая.

– Если так, то и нам с тобой не грех поживиться…

Они собрались взять по огурчику, но тут же в десяти шагах от них появилась сухопарая девица с миловидным бледным лицом. Ниоткуда взялась, будто самозародилась из воздуха. Улыбнулась ласково, снисходительно:

– Подождите, бабоньки! Успеете попробовать. Всему свой срок.

– Кто ты такая?

– Машенькина урьвалине. Охраняю свадебный стол и её дом, – девушка указала на забор.

– Это дом Марё? – удивились крестьянки. – Его вчера ещё не было. Откуда он взялся?

– Не ваше дело. Уходите-ка, бабоньки, по добру по здорову! Потом придёте.

В её голосе почувствовалась сталь, и по спинам баб пробежал морозец.

– Мягко стелет, но убьёт и не поморщится, – шепнула одна из них своей товарке.

– Колдовство здесь какое-то. Бежим отсюда! – ответила ей вторая, тоже шёпотом, и тут же дала дёру. Первая пустилась наутёк вслед за ней.

Гости собрались ближе к полудню. Во главу стола сел Мина, раскрасневшийся после бани. Он был одет в новенький праздничный панар, утыканный иголками для отпугивания нечистой силы. Селяне же заняли места по старшинству. Ближе всего к жениху сел велень прявт, самый древний старик в селе.

Вскоре в загадочной изгороди распахнулись ворота, и к гостям выехала онава[2], покрытая выбеленным холстом и увешенная золототкаными лентами. Вирь-ава вывела из неё Деву воды в богато расшитом льняном покае[3] и высоком панго, усыпанном речным жемчугом. Невеста ступала неуверенно, держась за урьвалине, как слепой за поводыря: её лицо было закрыто платком, и она ничего не видела вокруг себя.

Дева леса посадила Ведь-аву рядом с Миной и огласила начало торжеств. «Почему столом распоряжается урьвалине. Где же уредев?» – раздался недоумённый шёпот гостей, но он сразу же прекратился, как только появился дружка жениха, проспавший начало свадьбы. «Ха-ха, уредев! Вот это уредев!» – пронеслись смешки вдоль стола.

Егор степенно сел рядом с Миной и налёг на хлебное вино. Дева леса поняла: ещё чуть-чуть, и он уснёт, а какое же венчание без него? Надо было срочно найти выход, и она решилась. Приобняла уредева, заглянула ему в глаза и с придыханием спросила:

– Я тебе нравлюсь, Ёгорь?

Тот даже немного протрезвел, обнял Вирь-аву и попытался забраться рукой под подол её панара.

– Ишь, какой скорый! – кокетливо улыбнулась ему Дева леса и шепнула на ухо: – Пошли к Гремячему ручью, вон в тот краснотал! Ступай, а я приду чуть позже.

«Обманет или нет?» – засомневался Егор, но всё же поднялся и нетвёрдо зашагал в сторону кустов. Скоро туда пришла и урьвалине. Не обманула!

– Коть афток потть? – насмешливо спросила она и подняла панар.

Уредев ошалел и даже чуть протрезвел от страха.

– Ты кто? Ты… – испуганно спросил он.

Урьвалине повторила вопрос:

– Коть афток потть?

– Потть! – дрожащим голосом произнёс Егор.

Она жестом поманила его к себе. Егор, трепеща, ухватился за грудь Девы леса. Молоко брызнуло ему в лицо. Дева леса неприязненно ощерилась, и пальцы на её правой руке превратились в голые берёзовые ветви.

– Трус и неумеха! Ни целовать, ни ласкать не можешь! – брезгливо прошипела она и начала хлестать уредева по щекам.

Егор вскочил и понёсся что есть мочи назад, к свадебному столу. Дева леса бросилась за ним.

– Это не человек!– с выпученными глазами орал он.– Это Вирь-ава!Она спросила: «Коть афток потть?» – а потом вырастила на руке ветки и избила ими меня. Заприте своих коров! Она уведёт их в лес и высосет из них кровь. Вирь-ава всегда так делает.

– Вот нажрался! – разнёсся смех гостей.

– Метлой я его отхлестала, – сказала урьвалине, садясь за стол. – Обычной метлой! Что ещё было делать? Он меня решил силой поять. Облейте его водичкой! Пусть протрезвеет! Ему же в церковь идти, венец над головой Мины держать.

Тут двое крепких парней схватили Егора, раздели и у всех на виду трижды окатили ледяной водой из колодца.

– Тебе по-прежнему мерещится Вирь-ава? – спросила урьвалине.

– Нееет! – завопил Егор, тряся мокрыми волосами.

– Оденьте его! – сказала Дева леса. – И больше ему не наливайте.

В полдень урьвалине взяла невесту за руку, ввела в онаву, занавесила вход выбеленным холстом – и повозка неспешно тронулась в сторону церкви. Следом за ней двинулась телега с женихом и уредевом, побежали девять девушек со свадебным пирогом, украшенным цветами и красными лентами.

Душа священника ушла в пятки, когда он увидел Деву воды, входящую в Божий храм. Он спросил Ведь-аву: «Имеешь ли ты, раба Божия Мариам, произволение благое и непринуждённое, и крепкую мысль взять себе в мужья раба Божия Мину?» – и ему примерещилось, что он уже в аду и черти раскалёнными кочергами гонят его в казан с кипятком.

Голос отца Афанасия дрожал и качался, когда он пел тропари, обводя новобрачных вокруг аналоя, а затем молил Святую Троицу дать рабе Божией Мариам преуспеяние в христианской вере и обилие благ небесных. Читая отпуст[4], он в душе сравнивал себя с великомучеником Прокопием, которого бросают в пылающую печь.

Венчание закончилось, и свадебный поезд двинулся к дому Мины. У порога столпились односельчане. Особняком держались четыре осанистых молодицы. Одна держала каравай с хлебом и солью, другая – короба с пшеницей и шишечками хмеля. Ещё у двух были в руках образа Спасителя и Богоматери.

Как только Мина и Дева воды отведали хлеба-соли и поцеловали иконы, девушки принялись осыпать их зерном и хмелем. Затем из дома выскочила Вирь-ава в вывернутом наизнанку тулупе. Она прорычала по-медвежьи: «Отбивай!» – и поставила под ноги Деве воды сковородку с тлеющими углями.