Сказать, что было обидно – ничего не сказать. Слёзы подростковой боли и несправедливости покатились по моим пухлым розовым щекам, разукрасив их чёрными разводами и больными рисунками бабушкиных пальцев. Именно в тот самый день я явственно почувствовала: «Хочу умереть».

«Хочу умереть», в принципе, не такая редкая мысль для подростка. Гормональная перестройка, взросление, первые несчастные отношения, плохие оценки в школе, у некоторых – буллинг, проблемы в семье, плохая компания, первый негативный опыт с запрещёнными до восемнадцати лет веществами и т. д. и т.п. Причин довольно много. Но обычно из разряда угроз такие заявления не превращаются в действия, или даже намерения. Порой, для несформировавшегося психически подростка такие слова – единственная весомая защита от слишком сильных эмоциональных нагрузок. Ведь ребёнок хочет, чтобы его услышали. И эти три ужасных слова «я хочу умереть», иногда, единственный способ быть услышанным. Но я же собиралась умереть всерьёз. «Ну тогда вы меня полюбите! Тогда я стану вам важной». Вот это я вам покажу!

В тот период только одно место держало меня в состоянии шаткого равновесия. Школа стала для меня местом отдыха и отдушины. Там у меня имелось всё для счастливой жизни. Настоящие подруги, милая мордашка, привлекавшая парней, достаточно высокий уровень когнитивных способностей, благодаря которому я всегда училась на «хорошо» и «отлично». Даже как-то заняла второе место в городском литературном конкурсе им. Поляничко. И ещё первое место в школьной олимпиаде по физике. И, самым удивительным образом, второе место в математической олимпиаде «Кенгуру». Как жаль, что во взрослой жизни все эти почётные регалии нафиг никому не сдались.

Учителя возлагали на меня большие надежды. Видели во мне отличницу и комсомолку с претензией на медаль по окончании одиннадцатого класса. И, может, так бы всё и случилось, будь моя семья полной и счастливой. Но таковой она не была, не есть и никогда не будет. И потому, всё, чего я хотела с момента, когда моё либидо вошло в состояние худо-бедно взрослой сексуальности, – это любовь и секс.

Воспоминания о школе, в отличие от семейных, у меня самые радостные. И я часто думаю, что было бы, если бы в далёком 2001-м году бабушка отдала бы меня не в 1А класс с экспериментальной занковской программой в новенький Лицей № 4, никак не относившийся к району по месту моей постоянной прописки, а в закреплённую за улицей Волгоградской 44-ю школу? Или, ещё хуже – в 57-ю, наполненную отморозками и неблагополучными детками. Думаю, ничего хорошего не случилось бы. И моё противоречивое и по сей день нутро, разрывающееся между созиданием и деструкцией, выбрало бы в таких условиях разложение и умирание. А так, в прекрасном 4-м лицее у меня появился шанс на нормальную жизнь.

Если, конечно, можно назвать нормальной жизнь, в которой периодически хочется умереть. Я ненавижу себя и хочу умереть.13

У меня даже возникла мысль провести соц. опрос: «Вам когда-нибудь приходила мысль о самоубийстве; эта мысль была серьёзной и постоянной или импульсивной, возникшей в момент сильного эмоционального потрясения; вы когда-нибудь предпринимали попытки самоубийства; если да, предпринимали ли вы повторную попытку самоубийства?».

Я проводила лишь локальный опрос – среди близких друзей и родственников. Все отвечали мне – нет. Говорили примерно следующее: «Бывало погано. Грустно там. Иногда невыносимо тяжело, и морально, и ментально, и эмоционально. Но мыслей о самоубийстве никогда не было». Хм. И тогда я ещё больше убеждалась, что со мной точно что-то не так. Что-то не так с Кевином.

Впервые эти мысли появились в детстве. Но они были такими инфантильными. Скорее протестными. Всерьёз убивать я себя не хотела, конечно. Там вон плюшки с сахаром на кухне ждут, когда я их съем. Какая такая смерть???

Но в тот самый момент, момент удара по щеке от моей бабушки и сравнение меня с человеком, который должен был любить меня и быть со мной, а вместо этого бросил, а потом покончил с собой, я ужасно сильно захотела умереть по собственному желанию и на самом деле. И я чувствовала, всем нутром ощущала такую сильную нелюбовь… От нелюбви мы становимся ближе к смерти. Может, и моя мамочка чувствовала нелюбовь?

Бабушка по линии папы считала и считает иначе. В её глазах моя мама – зависимая, по наследству от своего отца, алкоголичка, женщина с «бешенством матки», никчёмная мать, скатившаяся по социальной лестнице к неприемлемому образу жизни.

Версия отца моего отца, по совместительству моего дедушки и второго по значимости моего воспитателя (второго, видимо, потому, что он не так сильно меня травмировал и о нём у психоаналитика мы говорим меньше), кардинально отличается от версии его тогдашней законной супруги, то есть моей бабушки.

Дедушка, кажется, сильно любил мою маму. Он всегда говорил и говорит о ней с такой теплотой и жалостью: «Твоя мама была такой доброй. Она просто сломалась. Просто болела». Наверное, мой дедуля сам по себе человек оправдывающий.

Есть человек разумный. Ещё – человек играющий. Для себя я придумала термин – человек убегающий. Бабушка моя – человек тиранящий. Папа – человек забивший. Мамочка моя – человек сломавшийся. А вот дедуля – человек оправдывающий. This is my happy family.

Меня он тоже всегда и перед всеми оправдывал и чрезмерно жалел. Иногда от этой жалости хотелось отмыться. Ну я что – такая жалкая? Я же вон умная, сильная, симпатичная! Но уж точно не жалкая! Ну и что, что несчастная, не страшно. Как будто так много счастливых людей на свете?

Сложнее всего подымать тему смерти моей матери с её собственной мамой – второй бабушкой. Потерять мать – больно. Но иногда мне кажется, что потерять свою молодую дочь, свою любимую девочку – ещё больнее. Удивительно страшно получается – одна смерть принесла так много страданий стольким людям…

Бабушка показывала мне письма матери 1998-го, 1999-го и 2000-го года. В них мама называет меня «Леруша» и рассказывает, какие успехи я делаю в садике. «Леруша уже умеет считать до десяти, читает по слогам, и воспитатели её очень любят и хвалят. Она такая добрая и умная девочка». В этих словах столько любви. Столько нежности. Ну как, как ты могла меня оставить?! В душе не знаю. До сих пор не знаю.

Бабушка так и не оправилась от смерти своей дочери. А я?

Оправилась ли я от смерти своей матери? Я не знаю. Да и в общем, у одного явления всегда несколько причин. Например, моё странное состояние неопределённости – быть или не быть, а если быть, то кем, как и с кем? Что делать??? Вопрос, достойный Чернышевского.

Я уверена, что моё странное состояние результат нескольких причин. Вот как устраню эти причины, как заживу счастливой жизнью, вот это будет номер! Надеюсь, не смертельный, как у моей мамочки.

В день, когда мамины коллеги по самому древнему ремеслу пришли к нам домой и сообщили о её смерти, в тот день бабушка находилась в Москве, в командировке. Дома был один папа. А мы с дедулей топали с разбивки перед пятым классом.

Тот день мог стать одним из самых счастливых дней моей жизни – я познакомилась с женщиной, которая следующие 7 лет, как могла, компенсировала мне отсутствие домашней женской любви и тепла.

Моя классная руководительница замечала каждое изменение в настроении, слёзы в моих глазах после домашних скандалов или очередной любви, разбившей моё и без того разбитое юное сердце. Она оставляла меня после уроков, чтобы я просто могла поплакать. Она меня обнимала и говорила, что я замечательная девочка и что всё у меня будет хорошо, что я создана для любви и быть счастливой. Верю, Ирина Петровна. До сих пор верю в это.

В тот позднеавгустовский день я обрела свою первую «символическую» «школьную» маму. А родившую меня, настоящую, реальную маму я навсегда потеряла. Я потеряла её за пять лет до. Но в моей детской фантазии всплывали, особенно перед сном, добрые картинки, где она возвращается домой и говорит, что всегда меня любила и помнила обо мне. А теперь мне даже мечтать об этом стало невозможно. Ни разговора, ни случайной встречи, ни признания в большой материнской любви. Она покончила с собой в возрасте тридцати лет в день рождения моего отца. Какая злая шутка. Жизнь – это шутка и я смеюсь, хотя на самом деле юмора не понял.14