Если я воображу, что мама меня никогда не бросала и в последствии не покончила с собой – будет ли это правдой? Сумею ли я убедить в этом кого-то ещё? Или это будет только моей искажённой, отличной от реальности, правдой? А если я искренне в это поверю, как изменюсь я сама? Хм. Похоже на какой-то шизофренический бред. Кажется, шизофрения – заболевание наследственное…

Любовь к кулинарии не передалась мне по наследству. Я до сих пор готовлю с большой неохотой. Особенно, для себя. Для Других – пожалуйста. Других всегда хочется порадовать, впечатлить! Чтобы они говорили: «Ну Лера, и умница, и красавица, ещё и готовит вкусно!». Потребность в признании других – одна из самых сильных моих потребностей. Этакий аккумулятор для внутренней деятельной машины.

Как вернуть себе самой эту возможность – признавать себя и не нуждаться в признании Другого? Как сделать так, чтобы потребность в признании другими трансформировалась в потребность в собственном признании? Я ещё решаю эту задачу. Хочу быть вещью-в-себе.

Зато другая мамина любовь мне определённо передалась. К куче баночек с парфюмерией на полке. На её туалетном столике всегда группировались флакончики: маленькие, большие, такие вкусные, что мой маленький детский носик не мог от них отлипнуть. И большим моим детским удовольствием, и даже ритуалом, стало ежедневное обнюхивание маминых духов. Мамочка пахла очень вкусно… Пока не пристрастилась к водке10.

Вот и на моей полочке с юношеских лет всегда несколько бутылочек. С парфюмом.

В растаявшем аромате времени я пытаюсь уловить ещё одно доброе воспоминание о маме. Оно как будто состоит из нескольких разных, но сливаются они воедино из-за своей непродолжительности и обрывочности.

Весна. Железная дорога. Зелёная трава. Маковое поле. Мы с мамой смеёмся.

Лето. Баня. Два чёрных котёнка, которых нам подкинули. Мама улыбается. Я счастлива, что у меня будет кот.

Осень. Ручей. Мамины подруги. Дети маминых подруг. Шерстяное покрывало в полоску. Маленький киргизёнок в голубом комбинезоне. На мне розовая шапка с бубенчиком. Я улыбаюсь.

Зима. Мама делает мне из волос пальму. Надевает резинку на резинку. Они разноцветные. Синяя. Жёлтая. Красная. КОЖЗГСФ.11

Эти воспоминания растворяются друг в друге, как гуашь с кисточек в непроливайке, я пытаюсь их развести, отделить, но всё смешивается и превращается в непонятного цвета жижу, которую мы называли серо-бур-малиновой. В этой жиже я, как тогда, вижу грустную, пьяную, вечно спящую мать и расстроенного от этого отца.

И в этой жиже у меня всплывают совсем иные картины.

Картина первая. Мама лежит пьяная на кровати. Почти не шевелится. Папы нет дома. А я достаю из шкафа всю свою одежду и начинаю надевать её по очереди – жёлтое платьице, белый свитерок, тёплые гамаши, ещё одно платьице, кофту, штаны, свитер побольше, а венчает сей шедевр детской стилистики каракулевая шубка коричневого цвета. И вот мне уже становится тяжело дышать. Жарко. Я потею. Но мне так хочется, чтобы мама увидела – это ведь такая выдумка! «Мамочка, смотри, я капуста! Мамочка, ну посмотри, я, как капуста!». Слышу тихие стоны. Вижу неровный силуэт. «Зачем ты всё это на себя напялила!».

Картина вторая. Мамочка почему-то стоит с какими-то двумя совершенно незнакомыми дядями. Они ей что-то дают. Она игриво смеётся. Интересно, а папа их знает? А потом мамочка говорит, что мы куда-то с этими дядями поедем. Я люблю кататься на машине! Правда, уже темнеет. И становится немного страшно. Но мамочка же рядом. А потом мы едем в какой-то лес. А дальше лишь мои фантазии по поводу того, что там происходило, или спасибо механизму вытеснения! Надеюсь, я никогда не вспомню, что мамочка делала с двумя дядями в том лесу. А ещё лучше будет, если я всё это просто-напросто придумала…

Картина третья. Мамочка снова напилась и куда-то пропала. А я уже который день тусуюсь с бабушкой и дедушкой. Дедуля меня очень любит. И покупает мне шоколадки с орехами. Бабуля часто ругается, но дедуля всегда меня защищает. Мне не скучно. Я читаю «Трое из Простоквашино», играю в тетрис, смотрю телевизор. А потом появляется мамочка. Но я больше не хочу её видеть. Я знаю, что она снова уйдёт, а мне такого не надо. Ты или оставайся со мной навсегда или навсегда уходи!

После переезда в уездный город О. мама сильно изменилась. Или мне просто хочется верить в то, что она когда-то была другой. Может, я в очередной раз нафантазировала, что именно смена места жительства стала разрушительной для её несформировавшейся личности. Может, всё было иначе. К сожалению, я до сих пор слышу слишком разные версии произошедшего.

Версия папы остаётся для меня загадкой. Тайной гипотезой, к которой я пытаюсь хоть немножко, хоть на миллиметр подобраться.

Он не любит говорить, ни об её уходе, ни о её смерти. Думаю, ему всё ещё больно. Впрочем, как и мне.

И мне даже больно не от самого факта произошедшего, а от незнания. «Почему ты бросила меня?!». Я просто никогда не узнаю об этом. Никогда. Могу лишь догадываться и строить предположения, искажённые собственным опытом.

Папа молчит, как, преданный своей стране (любви), партизан. И даже как-то выдавил из себя в расстроенных чувствах: «Не нужно её винить, дочь. И плохо думать о ней тоже не нужно». Эти слова отпечатались в моём сознании на долгие годы. Я перестала плохо думать о ней, никогда не злилась на неё и стала жалеть. На десятилетия во мне поселилась неистовая жалость к той пропавшей девчонке. Утонувшей в море беспорядочных половых связей, алкоголя и, наверное, даже наркотиков12.

Папа грустил из-за её смерти. Даже плакал. Потом несколько лет лежал в депрессии. Самой настоящей. Просто лежал на диване, не работал, не выполнял своих родительских обязанностей. А ещё он винил в случившемся себя. «Я тоже в этом виноват».

А вот я не виновата! Мне было шесть лет! Шесть! А она меня бросила. Свою маленькую девочку бросила. Ладно, отцы бросают. Это в принципе, можно хоть как-то объяснить (можно, но не нужно). В мире невероятное количество матерей-одиночек, семей с двумя женщинами – мамой и бабушкой, а вариант быть оставленной матерью – редкий вариант. Спасибо, мам, хоть тут я чувствую себя особенной.

В целом, я и сама примерно помню, как всё случилось. Она просто стала пропадать на какие-то временные промежутки. День. Неделя. Месяц…

А потом я просто стала жить с бабушкой и дедушкой. И всё случилось как будто естественно и как будто нормально. Я, кажется, даже не заметила этого резкого перехода в моей маленькой жизни. Только уголки зелёных детских глаз опустились вниз, а сами глаза стали «на мокром месте», о чём так часто любила напоминать моя бабушка. «Опять глаза на мокром месте! Ты только и можешь выть!».

Отец в это время занимался поисками своей неблагополучной жены, её принудительным лечением, вытаскиванием её невменяемого тела из каких-то борделей, саун и блат-хат.

Иногда я хочу обо всём этом не знать. Просто никогда не знать. Хочу быть в иллюзии того, что моя мамочка – идеал. Идеальный объект, который нам всем так нужен. Но такой возможности у меня никогда не было. Моя дорогая бабушка с детства любила мне напомнить, что моя мать – женщина с низкой социальной ответственностью. Спасибо, бабуль.

В общем, от папы я не получила никакой структурированной и ясной информации, почему наша мамочка оставила свой семейный приют и отправилась на поиски приключений и сокровищ. Зато его мать, по совместительству моя бабушка, по совместительству человек, занявшийся моим воспитанием, отработала за всех по фронту «Лера, ты должна знать, кем была твоя мать!».

В пятнадцать лет, придя с какой-то вечеринки в не слишком трезвом виде и пропахшими табаком одежде и волосами я отхватила смачную, звучную и тяжёлую оплеуху по левой щеке и услышала: «Ты такая же шлюха, как и твоя мать!».