– Может, ещё кого обнесём? – старший, пацан лет четырнадцати, важно сплюнул через отсутствующий клык.

– В другой раз, – отказался Федька.

Как ни был велик соблазн пошарить ещё по карманам у фраеров, но то там, то здесь в толпе мелькала милицейская фуражка, снова попадаться милиционерам Косой не хотел. На рубль в лавке он накупил сладостей, а вторую бумажку оставил.

Жила семья Ермолкиных на одной из Черкизовских улиц рядом с Хапиловским прудом, в одноэтажном бревенчатом доме. Прямо перед участком росло раскидистое дерево, там Федька спрятал сладости и только потом зашёл в избу. Отец по случаю выходного сидел за столом, хлебая щи, мать, замотанная бытом и трудом женщина с вечно красными руками, меняла пелёнки младшей сестре.

– Где шлялся? – отец даже в его сторону не посмотрел.

– Фараоны повязали, – похвастался Косой. – Но я от них убежал.

– Приходили они, – вмешалась мать, – про тебя спрашивали.

– Цыц, – мужчина стукнул кулаком по столу, – надо будет, ещё придут, работа у них такая. С наваром пришёл?

– Вот, – Федька положил на стол рубль, – ты не думай, я завтра ещё добуду.

– Смотри у меня, – мужчина подвинул бумажку в сторону, чтобы не запачкать, аккуратно налил в стакан водки из наполовину пустой четверти, выпил, крякнул, – дармоед, мы на тебя стараемся, вкалываем, взрослый уже, должен копейку в дом приносить, а не эти гроши. В школу когда пойдёшь?

– Так ведь лето.

– У бездельников один ответ. Сейчас доем, сымай штаны и ложись на лавку.

– Может, покормить его? – робко спросила женщина.

– Найдёт, где пожрать. Ложись, Фёдор, пока я добрый, – отец рыгнул, вытер тарелку куском хлеба, поднялся, стягивая ремень, – а то осерчаю, до полусмерти изобью.

Время Косой подобрал правильно, мужчина после еды бил несильно, и надолго воскресное воспитание не затянул, так, десять ударов кожей, это не тридцать пряжкой. Подтянув штаны, пацан вышел на улицу, отошёл за угол, свистнул. С чердака появилась голова Сеньки, младшего брата, а потом и весь брат слез по шесту.

– Принёс? – с надеждой спросил он.

– Ага, в дупле лежат. Только смотри, не показывай.

– Знаю, – важно ответил семилетний человек, – спасибо, Федя.

– С брательником поделись, не забудь.

– Как водится, – Сеня кивнул и полез на дерево за гостинцами.

А Фёдор, наоборот, полез на чердак. Там, среди ненужных летом вещей, стоял сундук, в нём лежали несколько книг, с ятями, и чистая одежда. Одежду он взял с собой, на берегу Хапиловки разделся, залез в воду, кое-как отмылся, а потом переоделся. И уже, считай, при параде направился к ресторану «Звёздочка».

На входе Косого ухватил за ухо Пётр, молча поволок в комнату. Сопротивляться было бесполезно, Федька заранее продумал, когда и что скажет про ментовку, но вот того, что он увидел внутри, Косой не ожидал. На стуле, перебинтованный, сидел Зуля и что-то рисовал на листе бумаги. Поначалу Федька ему обрадовался, Илья, в отличие от своих братьев, его никогда не бил и даже советы разные давал, но потом смекнул, что что-то здесь не то. Особенно после того, как третий брат, Павел, подошел к нему и врезал под дых. Косого отшвырнуло к стене, но упасть ему не дали, Паша ухватил пацана за ухо, достал нож.

– Будешь дёргаться, к стене пришпилю.

– За что? – просипел парень.

– За всё хорошее, гнида. Сам пришёл, даже искать не понадобилось. Сейчас Герман Осипович придёт, решит, что с тобой делать.

Радкевич появился через минуту, он напевал какую-то незамысловатую мелодию и вытирал руки полотенцем. При виде пацана офицер хищно улыбнулся.

– Сам явился?

– Как есть, – кивнул Пётр.

– Давай его поближе, – Герман уселся в кресло, закурил. – Ну что, Косой, рассказывай, как легавым в уши дул про дела наши скорбные.

– Приятель твой к Илюхе заходил, тот, который вам в лесу навалял, – осклабился Петя.

– Заткнись, – коротко сказал Радкевич. – Так что ты легавым наплёл?

– Ничего, – Федька перекрестился, попытался на колени встать, но Павел не дал, прижал к стулу ладонью.

– Грузи его, Пашка, в машину, утопишь в Яузе, – распорядился офицер.

Косой знал, что Герман Осипович шутить не будет, это не отец, который ремнём в воскресенье отходит, а потом целую неделю делай чего хочешь. Братья задушат, камнями живот набьют и в реку вышвырнут, такое Федька уже видел.

– Старуха это, – торопливо сказал он, – старуха меня сдала.

– Какая? – Радкевич сделал знак Паше, чтобы тот не торопился.

– Которая прибиралась у музыканта, она меня узнала в лавке и фараонам сдала. А те как клещи вцепились, говори, мол, кто жирного порешил, а то мы тебя в тюрьму. Ну я и сказал на того, кто Зулю побил, чтобы нашли.

– Старуха, значит. Она ведь нас не видела?

– Нет, – твёрдо сказал Павел. – Только Косого и Люську.

– А Люська где? – нахмурился Радкевич.

– Так в театре, где ж ещё. Но она в парике была и размалёванная, не узнать.

– Хорошо. Про женщину следователь спрашивал?

– Нет, сказал, не интересна ему она, – Федька понял, что пока что его не убьют, – нет у них ничего, дядя Герман, легавый меня пугал коммуной трудовой в Китае, а что под монастырь или на киче запереть не смогут, сам сказал, мол, несовершеннолетний.

– Вот выглядишь ты, Косой, дурак дураком, а слова умные говоришь. Нет чтобы молчать, теперь нам твоего приятеля искать надо, а где мы его разыщем? Зацепка бы какая была.

– Есть такая, – Косой торжествующе улыбнулся, – он ведь появился у них, отыскали.

– Брешешь?

– Вот вам крест, дядя Герман, видел его как вас. Роста он огромный, ну да Зуля знает, в плечах широкий, лицо русское, волосы светлые, а ещё назвал его легавый по имени и отчеству, Травин, значит, Сергей Олегович, на фронте воевал и контузию получил. Вот только где живёт, не упомянул.

Радкевич благодушно улыбнулся, а Паша забеспокоился.

– Как бы не мусорская шутка, – сказал он, – зачем легавый при мальце его назвал? Может, заманить хотят?

– Может быть, и хотят. Зуля, портрет готов?

Илья кивнул, охнул от боли и протянул бумажный лист, на котором изобразил нечто похожее на человека. Сходство с живым существом состояло только в количестве глаз и конечностей.

– Ты кого мне тут нарисовал, гамадрилу какую-то? – разозлился Радкевич. – Заставь дурака.

– Может, это который с хлыщом питерским приезжал? – внезапно сказал Пётр. Из всех братьев он был самый недалёкий и старался молчать, поэтому все сразу повернулись в его сторону.

– А что, по описанию подходит, рожа русская, волосы светлые, – офицер постучал карандашом по столу. – Вот Коврова и спросим завтра, а лучше Федьке покажем, да, Косой? Пашка, ты чего про старуху знаешь?

– Мы же особо не приглядывались, вон, Косой говорит, раз здесь закупается – местная она. Да и кто ж знал, что она Федьку признает, таких как он, почитай, пол-Москвы. Говорил я, Герман Осипыч, что без всех этих выкрутасов надо было музыканта трясти, а вы вон целый спектакль разыграли.

Радкевич поднялся из-за стола, не торопясь подошёл к Павлу. Тот побледнел.

– Ты борзый какой-то стал, – тихо и равнодушно сказал офицер, – перечить мне вздумал. А ведь я твоего мнения не спрашивал.

– Простите, Герман Осипыч, – Павел сжался, – чёрт за язык дёрнул.

– Ну-ну. Значит, так, дармоеды, старуху отыщем или нет, неизвестно. Если она здесь живёт, ты, Федька, побегай по округе, может наткнёшься. А нет, ну и ладно. С этим, как его…

– Травин.

– Вот-вот, с ним надо разобраться. В общем, Федька, ты беги пока, отдохни, а завтра чтобы как штык здесь был с самого утра. На глаза милиции не попадайся, ещё раз упекут, я тебя там же и удавлю, понял? А если вдруг увидишь этого Травина или старуху, проследи, где они живут, и сразу сюда. Но уже не сегодня. Держи.

Он кинул Федьке бумажку в три рубля.

– Премного благодарен, дядя Герман, – парень сунул деньги за пазуху и убежал.

Радкевич проводил его взглядом.