Литмир - Электронная Библиотека

Владимир ТУРБИН

EXEGI MONUMENTUM

ЗАПИСКИ НЕИЗВЕСТНОГО ЛАБУХА

Владимир Николаевич Турбин вел жизнь явную и жизнь тайную.

В жизни явной он был доцентом филологического факультета Московского университе­та, так и не выслужившимся в профессора, руководителем студенческого семинара, меняв­шего свое название, но объединенного общими принципами.

В жизни явной он был литературоведом, литературным и кино- критиком, парадоксально связывающим головокружительно далекие, казалось бы, сюжеты. В жизни явной он подверг­ся гонению за свою первую, молодую книгу «Товарищ время и товарищ искусство», но именно благодаря этому гонению сразу стал знаменитым.

В жизни явной он был человеком общительным, и его дарили своею дружбой Михаил Михайлович Бахтин, Тенгиз Абуладзе, Сергей Параджанов, Юрий Ильенко. В жизни явной он был счастлив в учениках и воспитал их много, и настолько разных, что им трудно было поздороваться друг с другом на поминках по своему учителю; но след его личности — при всех расхождениях — можно обнаружить довольно просто, стоит лишь «поскрести» каждого.

В жизни тайной Владимир Турбин был прозаиком, а на свою жизнь явную смотрел оттуда — из жизни тайной и одинокой — как на самозванство. Он начал писать прозу еще в начале 60-х, но вскорости, после известных событий, ее уничтожил. За три месяца до своей скоропостижной кончины он передал мне рукопись романа. За месяц до его смерти я получи­ла очередной урок по поэтике — в данном случае поэтике романа, который вам предстоит прочесть,— в форме письма из Москвы в Коктебель. Из жизни явной перемещаясь в свою жизнь тайную, Владимир Турбин заметил: «Ситуация, порождающая роман и толкающая людей к романному восприятию действительности...— ситуация освобождения; выхода в лес из тюрьмы». И еще: «... роман возникает на рубеже темницы и приволья, на границе жизни жестоко регламентированной, организованной и жизни свободной».

Владимир Турбин хотел написать докторскую диссертацию о поэтике романа «Евгений Онегин», но не смог, насилуя себя самого, сочинять на языке, от которого он отплыл уже очень далеко. Вместо диссертации написал роман. «Создатель романа — на перепутье, на перекрестке»,— сказал он еще в 70-х. Мы все сейчас, в новую эпоху, считал Владимир Николаевич, очутились на перепутье, на перекрестке — после десятилетий торжества мону­ментального эпоса — в романе частной жизни.

«Exegi monumentum» — роман авантюрно-фантастический и философский одновремен­но. Здесь есть ужасные убийства и великая любовь, фантастические перемещения во времени, зазеркальные изменения идей и судеб. Автор поселил в своем «доме» тайновидцев и парапсихологов, ученых и профанов, сексотов и... и, конечно же, самозванцев. В романе есть «отступления», вставки, эссе — к сожалению, из-за ограниченной площади редакции пришлось пожертвовать многим; впрочем, сам автор, понимая неизбежность сокращений, скрепя сердце дал нам право на журнальный вариант.

Наталья Иванова

Памяти М. М. Бахтина

Exegi monumentum aere perennius

Regalique situ pyramidum altius.

Quintus Horatius Flaccus

Я памятник себе воздвиг нерукотворный.

А. С. Пушкин

Завещаю не ставить надо мною никако­го памятника и не помышлять о таком пустяке, христианина недостойном.

Н. В. Гоголь

Проходя мимо памятников, надлежит, замедлив шаги, изобразить на лице вос­торженность. Если же, по причине ох­лаждения лет или вследствие долговре­менной и тяжелой болезни, восторжен­ность представляется трудно дости­жимой, то заменить оную простою за­думчивостью. Как восторженность, так и задумчивость будут в сем случае служить доказательством твердого намерения обывателя уподобиться сим героям, дабы впредь проводить время так, как оные при жизни своей проводи­ли, за что и удостоены от начальства монументов...

М. Е. Салтыков-Щедрин

Пускай я сдохну,

Только...

Нет,

Не ставьте памятник в Рязани!

С. А. Есенин

...Пускай нам

общим памятником будет построенный в боях

социализм.

В. В. Маяковский

ПРОЛОГ,

в котором рассказывается о загадочном убийстве Неизвестного лабуха; его безу­тешная вдова, проявляя изобретательность, взывает о помощи, и по взаимному согласию сторон намечается граница между реальным и фиктивным создателями его торопливых записок.

Я — доцент. Доцент Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова.

Слово «доцент» в нашем — прежде советском, а теперь я и не знаю, в каком,— речевом обиходе влечет за собою эпитет «почтенный», и я, стало быть, почтенный доцент.

Желающие навести обо мне более развернутые справки благоволят обратиться на филологический факультет вышеназванного университета, разумнее всего — на кафедру истории русской литературы. Полагаю, что отзывы обо мне будут получены сдержанные, а то даже и просто кислые. Но это меня не волнует. Мне важно, чтобы и коллеги, и руководство удостоверили сам факт моего многолетнего пребывания в должности доцента; на эпитетах же я не настаиваю.

Свою должность и место службы я указываю с единственной целью: заручить­ся свидетельствами того, что к автору публикуемых мною записок я не имею никакого, ни малейшего отношения.

Уверяю, что ни малейшего!..

Но тогда почему же?..

Почему записки выходят в свет в виде плода моего индивидуального творче­ства, непрофессионального, совершенно самодеятельного и — так, мне кажется, начнут утверждать — ориентированного отнюдь не на строго достоверное изложе­ние фактов, а на всяческие мистификации и на причудливого характера фанта­зии? Выходит, что я их присвоил?..

Да, присвоил. Я привоил себе чужой труд. Но были на то весьма, весьма и, весьма уважительные причины: в наше время, время расцветшего милосер­дия и широкой, уже и в избытке, по-моему, льющейся повсеместно благотворитель­ности, я не мог не отозваться на просьбу безутешной вдовицы, к тому же молоденькой и, выражаясь, может быть, архаично, прехорошенькой, да еще и ждущей ребенка. Морщась, охая, кряхтя и преодолевая внутреннее сопротивле­ние, мне приходится выполнять ее просьбу, потому что ее законнейший муж, подлинный рассказчик публикуемых мною записок, в одну далеко не прекрасную ночь был... убит. Несомненно: его прикончили. Прикончили по причине, для убийцы или, скорее, убийц, без труда объяснимой: он достаточно много знал.

Да, знал. Знал такое, чего предпочтительнее не знать, и в его осведомленно­сти легко убедиться, прикоснувшись к его запискам. А таких убирают.

Убит мой коллега — тоже доцент, но доцент, настоятельно прошу я заметить, не истории русской литературы, а эстетики,— был в ночь на так называемый Старый Новый год, оледеневшее его тело было найдено неподалеку от центра Москвы, в Ю-ском переулке; обнаружил его водитель снегоуборочного агрегата, который поутру, спозаранку был наряжен сгребать с проезжей части снег, обильно выпавший за ночь. Озабоченность мэра Москвы содержанием улиц и переулков, трудолюбие явившегося на работу шофера и исправность техники подвели убийц, которых усиленно ищут, но пока не нашли; их расчет совершенно ясен: они думали, что убитый вмерзнет в снег, в сугроб, перезимует в нем до весны; по весне его обнаружат, но время все спишет, и тогда уж концов не найдешь. Оплошали они — не приняли во внимание всех перечисленных факторов. Через полчаса появился милицейский УАЗ, были вызваны эксперты. Установлено было, что...

1
{"b":"880455","o":1}