Уже стоя на пороге, Стэф поцеловала тетушку в напудренную щёчку:

– Спасибо, Мила, ты очень заботливая. Пока-пока!

Выйдя на лестницу, девушка спустилась этажом ниже и позвонила в дверь, оббитую коричневым, потрескавшимся дерматином.

Дверь открылась, и на пороге возник белобрысый, худощавый парень лет восемнадцати, в прозрачной сетчатой майке и шортах. Его заспанные щёки еще не отошли от розовеньких рубцов, оставленных подушкой, но глаза уже взирали на окружающий мир с выражением усталого скепсиса, свойственного лишь глубоким циникам и тем, кто просто очень долго жил на этом свете.

Оглядев соседку с ног до головы, её белые оборочки и черную дореволюционную юбку, он не удержался и хмыкнул.

– Костыль, у меня только две минуты, – сказала Стэф, – поэтому я убью тебя, когда вернусь. А сейчас перейдем к делу.

– Ну что ж, проходи.

Ровно через две минуты Стэф вышла из квартиры, совершенно преобразившись. Теперь на ней были надеты потертые голубоватые джинсы, кроссовки и красная футболка. Кудрявые пышные волосы стянуты на затылке в тугой узел.

– А ты не боишься, что когда-нибудь я спалю эту лягушачью кожу, которую ты каждый раз сбрасываешь, выходя из дома? – сказал Костыль, лениво почесывая под майкой худые, ребристые бока.

– Но ведь тогда тебе придется бросить свой компьютер и отправиться спасать меня из лап Кощея Бессмертного.

– Как угодно, – пожал плечами Костыль, – рано или поздно её спалит кто-то другой. Только без рук! – Он привычно и ловко увернулся от затрещины.

Стэф, промахнувшись, погрозила ему кулачком и побежала вниз по лестнице.

– Но я мог бы взять с собой ноутбук, – помедлив немного, обратился парень к коричневым дерматиновым трещинам.

– Повезло тебе с девчонкой, – порадовалась за подругу Зиночка, когда тётушка Мила, проводив племянницу, вернулась на кухню. – Такая послушная. Положительная. По нынешним временам – просто чистое везение.

– Это ей повезло со мной, – заявила тётушка Мила и налила себе очередную порцию кофе. – С тех пор, как мой братик с невесткой ушли из этого мира в лучший, я – единственный для Стэфочки человек, на которого она может опереться. И один Бог знает, чего мне стоило вывести ее в люди. И если Стэфочка будет прислушиваться к моим советам, то сможет чуть-чуть подрасти в карьерном смысле. Может быть, даже замуж выйдет. Будет, конечно, непросто выдать ее…

– Почему? – удивилась Зина.

– Видишь ли, – несколько замялась Мила, но лишь для вида, поскольку коснулась темы, которую ей давно хотелось с кем-нибудь обсудить, – Стэфочка вообще-то – того…

– То есть? – в полном недоумении вскинула брови Зина.

– Со странностями, – Мила перешла на шепот и почему-то огляделась по сторонам, – еще с детства. И только моя несгибаемая воля и железный характер удерживают Стэфочку в приемлемых рамках социума…

* * *

– Ну и где же это чудо? Стоим уже пятнадцать минут, – Александр Николаевич Шестаков посмотрел в зеркало заднего вида, закурил и зло вышвырнул спичку из окна машины.

– Успокойся, Николаич, – умиротворенно заметил водитель, откинулся на спинку сидения и сдвинул кепку на нос. – Не надо было на пятнадцать минут раньше приезжать. Она хоть и приходит в самый последний момент, но никогда не опаздывает. Так что у нас есть еще три минуты, чтоб вздремнуть. Ты нас всех поднял в такую рань! И к ней ты зря придираешься.

– Зря, говоришь? Какое там! Это же не журналист, а ходячая гуманитарная катастрофа! На прошлой неделе прямое включение запорола! Как я теперь буду объясняться со спонсорами?

– А мне понравилось. Я вот раньше, к примеру, и не знал, что «Элефант» переводится как «слон». И что слоны, избавляясь от присосавшихся пиявок, могут брать хоботом палку и соскребать ею кровососов. Такие штучки, между прочим, зрителю нравится. У тебя, как это… рейтинг повысится.

– Давление у меня повысится! Это было прямое включение с открытия международной ярмарки, а не бродячего цирка. Она же бросила камень в огород самого Лещинского! Слышишь? Ле-щин-ско-го!!!

– Ничего она не бросала. Это – эзоповский язык.

– Эзопов язык.

– Пускай так.

– В любом случае наша компания выживает только благодаря помощи того самого слона-элефанта. Тебе нравится твой «Лэнд Крузер»? – Шестаков похлопал по обивке кресел и передней панели. – Все эти штучки с кондиционерами, коробками передач, музычкой и прочей хреновиной? Так вот, не забывай: эта тачка у нашей компании появилась только благодаря Лещинскому. Это – его тачка. А вот переход на цифровое оборудование теперь нам может только сниться.

– Да он, поди, уже и забыл об этой истории.

– Как же. На днях нашему Главному уже звонили из Корпорации насчет Стефании.

– А что хотели? Уволить требовали?

– Нет. Ты не поверишь – аккредитовали на сегодняшнее мероприятие. Потому – мы здесь.

– Шутишь! Так это же здорово!

– Ничего в этом хорошего нет. Это подстава. Меня хотят снять, и им нужен повод. Еще один скандальчик.

– Слону не нужен повод, чтобы пиявку… – начал было Виктор и тут же осекся, увидев, как лицо Шестакова наливается свекольным цветом.

– Это я – пиявка?!

– Стоп, Николаич! Согласен, шутка не удалась! – Виктор, сдаваясь, поднял руки вверх. – Лежачего не бьют. Мы – не пиявки-дармоеды и не питаемся подачками. Мы отрабатываем рекламой.

– Кому она нужна, такая реклама, – Шестаков махнул рукой. – Рекламировать в Нурбакане Корпорацию Лещинского все равно, что рекламировать воздух или воду. Он – везде, и он – всё. А мы никто, и зовут нас – никак. Но наша пигалица не понимает, что в данном случае нужно тщательней подбирать выражения. А вот и она, кстати.

Шестаков высунулся в окно и махнул рукой:

– Пошевеливайся, наказание.

Стэф подошла к машине и остановилась, нахмурив брови:

– Куда ехать?

– В таком виде можно ехать только в Нижние Выселки, на областной конкурс машинного доения. Садись быстрее, мы опаздываем.

– Мы уже опоздали, – буркнула Стэф, забираясь на заднее сидение

– В смысле?

– Коров начинают доить часа в четыре утра. Или они до сих пор терпят? Ждут, когда мы приедем?

– Бедные коровы! Как мне жалко вас! – пропел первые ноты похоронного марша Виктор.

– Дошутишься сейчас у меня, Витя. Ты свой лимит импровизаций на сегодня уже исчерпал. Ну и коллективчик! За что ты меня так наказываешь, Господи?.. Ты отправляешься на благотворительный детский бал или что-то в этом роде, – сказал Шестаков, обращаясь к Стэф, – его проводит «Элефант» в торговом центре «Южное Сияние». Начнется через час. Успеете. Оператор доберется туда сам, на своей машине, так ему удобнее. И кстати, это не мое решение. Тебя заказали спонсоры. Не знаю уж, за какие такие «заслуги». А ты, Витя, сначала выбросишь меня возле речного училища. Заберешь на обратном пути. Я как раз управлюсь.

– А Вы не поедете на бал? – уточнил Виктор.

– Нет. Не хочу быть свидетелем очередного позора. Лучше напьюсь для быстрейшего достижения стадии полного пофигизма.

Шестаков, спустив пары, умолк. Так и ехали они в полном молчании, выбирая улочки поспокойнее и потише, пока не остановились перед большим двухэтажным зданием сталинской постройки – с белыми оштукатуренными колоннами и барельефами, изображавшими наиболее яркие вехи в строительстве социализма. Здание чем-то напоминало сельский дом культуры.

– Можете десантироваться, – прокомментировал завершение поездки Виктор.

Об этой его забавной особенности в телекомпании буквально ходили легенды. Говорили, будто бы Виктор ни разу не повторялся в таких случаях, и что из его подобных комментариев уже можно составлять большую энциклопедию. «Попрошу покинуть дирижабль!», – мог сказать он съемочной группе после возвращения с задания. Или: «Осторожно! Причаливаемся!», или «Трап подан!», или еще что-нибудь в этом роде. Но ни разу он не произносил скучного «Пока», «До свидания» или «Приехали».