– Дети? В баре? Среди дня? Если так, то уместно сказанное крепкое словцо – это, пожалуй, еще не самое большое огорчение, которое их ждет, – морщится девушка и поворачивается к Лансу. – Послушай, я ведь извинилась. А вообще я не просто так встала к микрофону: клиенты начали уходить, потому что здесь можно было подохнуть со скуки. Ты мог бы мне и спасибо сказать, я заработала для тебя неплохие деньги.

– Твое место в баре, Фарли, а ты его бросила.

– Во-первых, я бы не бросила, если бы ты дал мне возможность выступать нормально, а не только в «Открытом микрофоне». Я тебя уже сто лет об этом прошу. Во-вторых, люди чуть не лопались со смеху. Гоготали так, что на улице слышно было. Сидячих мест не осталось, многие стояли. Просто заходили, слушали и хохотали. Даже без выпивки. Ланс, дай мне сегодня еще раз выступить!

Девушка бросает в мою сторону взгляд, означающий: «Чего уставился?» – и поворачивается к Лансу, а потом, хлестнув себя по подбородку собственными мокрыми волосами, – опять ко мне. Смотрит на меня и моргает.

– Черт. Я вас знаю.

– Неужели?

– Вы Майер Хэрриган.

Она поднимает темные брови и округляет янтарные глаза. Я озадаченно мотаю головой.

– Откуда вам это известно?

Девушка слишком молода, чтобы быть моей зрительницей.

– Я видела вас. Пару раз. Вернее, живьем, конечно, ни разу, зато все ваши выступления, которые есть на «Ютьюбе», я засмотрела до дыр.

Не зная, что на это сказать, я издаю только удовлетворенное «хм».

– Я правда заслужила место в сегодняшней программе. Помогите уломать Ланса, – напористо произносит девушка, подавшись ко мне.

Такое впечатление, будто прямо перед моим носом машет крылышками какая-то птичка вроде колибри, да так быстро, что все сливается. Острый клювик вот-вот ткнется мне в лицо. Возникает сильное желание прихлопнуть это бесцеремонное существо.

Девушка оглядывает меня с ног до головы и, посмотрев на детей, заявляет:

– На алкоголика или бродягу вы не похожи.

– Рад это слышать. Но сами вы, по-моему, крепко подсели на… на что-то.

Она встряхивает головой и закатывает глаза.

– Если вы не спились и не превратились в асоциального типа, то почему устраиваете детский день рождения в баре?

Видимо, девушка заметила праздничные колпачки, которые я купил по дороге сюда.

– Это не просто бар, а стендап-клуб, – возражаю я.

Девушка лукаво улыбается.

– Тогда непонятно, почему этот парень, – она указывает большим пальцем на Ланса, – выносит мне мозг из-за того, что я на несколько минут отошла от напитков, чтобы выступить с юмористическим номером.

Я фыркаю. Ловкий ход!

Ланс краснеет и что-то бормочет над своими учетными листами. Краем глаза я вижу, как промокшая девушка направляется к столу, за которым сидит Хейзл с подружками.

– Ребята, могли бы хотя бы музыку им включить!

– Погодите… – Черт! Как там ее зовут? – Джонс! Не надо…

Она притормаживает, подойдя к столику и заметив у Дейзи слуховой аппарат. А в следующую секунду у меня от удивления отвисает челюсть.

– Как поживаете, девчонки? – спрашивает эта Джонс одновременно голосом и жестами.

Приунывшие девочки сразу немного оживляются.

– У кого сегодня день рождения? – продолжает Джонс, безошибочно жестикулируя.

Хейзл поднимает руку.

– А сколько лет тебе исполнилось?

– Семь.

– Семь?! Так чего же вы все здесь сидите, вместо того чтобы веселиться? Скорее прыгать по лужам! Семь лет – семь прыжков!

– Папа не разрешит, – смеется Хейзл.

Джонс оборачивается и делает вид, будто ищет меня. Потом поднимает руки, улыбается и жестами отвечает:

– Что-то не слышу, чтобы он жаловался. А вы?

Все четверо хохочут. С ума сойти! Человек провел с глухонемыми детьми всего минуту и уже не боится шутить с ними об их глухоте!

Само собой, мы все выходим через заднюю дверь в переулок и прыгаем по гигантским лужам, пока дождь поливает нас сверху. К счастью, скоро привозят горячую пиццу, и мы возвращаемся.

– Не хуже, чем аквапарк! – говорит Хейзл, радостно улыбаясь.

Ей было всего несколько недель, когда она впервые простудилась. Неудивительно, что это ее чертовски разозлило. Бедняжка все время кричала и лила огромные горючие слезы, от чего ей становилось еще труднее дышать. Я был в ужасе и совершенно не знал, что делать. Решил поступить так, как поступил бы на моем месте любой здравомыслящий двадцатишестилетний мужчина, – позвонил маме.

– Мама, я не справлюсь.

– Справишься, Майер. Держи ее в вертикальном положении, давай побольше пить и… Ванночку пробовал? Если пуповина зажила, то уже можно купать.

В лежачем положении Хейзл быстро начинала плакать. Я даже переодеть ее спокойно не успевал. Тем более что мои неловкие руки дрожали, и процесс затягивался. Простая смена подгузника превращалась в целую драму.

Я отправился в магазин вместе с Хейзл, которая без умолку кричала по дороге в магазин, в самом магазине и на обратном пути из магазина. Но как только я усадил ее в купленную ванночку, на специальное пружинящее сиденье, ее глазки широко раскрылись, а ротик, наоборот, закрылся. Малышка икнула и начала плескаться. Наконец-то она была довольна!

Моя Хейзл всегда чувствовала себя в воде как рыбка.

– Кажется, Ланс назвал вас Фарли? – спрашиваю я у Джонс, пока девочки усаживаются за стол.

– Да, так меня зовут.

– Вы потомок какой-нибудь династии комиков?

Она невесело смеется.

– Нет, единственная семья, которая у меня была, все это ненавидит, – Джонс описывает пальцем круг, указывая на стены клуба.

Повернувшись на каблуках, она идет к девочкам и без ненужной театральности начинает номер, как будто специально для них придуманный. Микрофон ей ни к чему (с глухонемыми он все равно бы не помог), сцена тоже. Все выглядит как обычная болтовня за пиццей, но дети постоянно хихикают. Мы с Лансом превращаемся в мишень для бесконечных острот. Вдруг Фарли вскакивает, исчезает на пару секунд, а потом возвращается, что-то протягивает Хейзл и говорит:

– Это тату. Теперь ты всем можешь хвастаться, что сделала себе на день рождения татуировку.

– Никаких татуировок! – кричу я, чувствуя, как мои брови съезжаются.

Хейзл стоит ко мне спиной и не видит моего протеста, а Фарли вместо ответа только оборачивается и улыбается. Даже издалека заметно, как блестят ее глаза.

А волосы у нее, оказывается, с отчетливой рыжинкой. Теперь они немного подсохли, и это стало видно.

Она ведет Хейзл к раковине и приклеивает ей на тыльную сторону руки временную татуировку, а я стою и смотрю, пытаясь угомонить странные чувства, которые копошатся у меня в груди.

Хейзл подбегает к своим подружкам и показывает им подарок. Я вижу ее, сияющую, с гордо поднятой ручкой, и ощущаю в горле тяжелый комок. Моя дочь чувствует себя красавицей. Поскольку она разговаривает именно при помощи рук, такое нехитрое украшение радует ее еще больше, чем порадовало бы обычного ребенка. Даже немного досадно, что я сам не додумался.

Фарли достает из-за барной стойки миску с вишней. Ягоды одна за другой отправляются к ней в рот.

– Похоже, праздник удался.

– Спасибо, – говорю я и, откашлявшись, продолжаю: – Вы его спасли. Я… хм… обязательно поговорю с Лансом, чтобы он дал вам сегодня микрофон.

Фарли хмурится и ставит миску на стол.

– Я не ради этого веселила девочек.

– Знаю. Просто мне действительно интересно посмотреть, как вы выступаете. Я приду.

В первую секунду Фарли смотрит на меня с подозрением, но, дожевав очередную вишенку, расплывается в широкой улыбке и протягивает мне руку.

– У меня такое смешанное чувство, как будто сейчас начинается что-то очень классное.