– Ну а если серьезно? Почему так? Как ты думаешь, Майер? Почему мужчины всегда испаряются, когда узнают, что я занимаюсь стендапом? – спросила я.

Хейзл тихо посапывала, положив голову мне на колени.

– Не знаю. Наверное, я скажу банальность, но возможно, мужчины, особенно если они сами претендуют на чувство юмора, побаиваются женщин, их перещеголявших. Может быть, не хотят стать материалом для номера.

– Ну надо же, как интересно! Женщины, когда имеют дело с мужчинами, боятся угнетения, побоев, изнасилования, убийства, а мужчины боятся, что у женщины лучше чувство юмора. Действительно. Вдруг какая-нибудь девчонка подкараулит тебя в темном переулке и заставит хохотать до вывиха живота!

– Можешь включить это в свое выступление. Получится неплохая концовка.

На лице Майера зажглась мегаваттная улыбка, от которой морщинки возле глаз стали глубже. И скобочки около рта. Я их раньше не замечала. Он усмехнулся.

– О боже! – ахнула я, не успев себя сдержать.

Майер перестал улыбаться, но взгляда не отвел. Зубы сжались, на щеке дрогнул мускул.

– Если кому-то кажется, что твое чувство юмора или твоя карьера мешает вашим отношениям, значит, он жалкий тип и тебя недостоин, Фи.

Голос Кары заставляет меня вернуться в настоящее.

– Так вы сказали, у вас есть какая-то идея? – спрашиваю я.

Она смотрит на своего менеджера, беседующего с Майером, и машет им.

– Да!

Тридцать восемь месяцев назад

Майер

Мне не раз доводилось стоять одному на сцене перед тысячей зрителей, потеть под ослепляющими софитами и болтать о политике, гениталиях и «ее матери», но, по-моему, так сильно, как сейчас, я еще никогда не волновался.

Вытерев ладони о джинсы, я оглядываю лица семилетних девочек, которые сидят за столом и неотрывно смотрят на меня. Это первый праздник, который я устраиваю для Хейзл, и пока я, очевидно, не на высоте.

– Пойду-ка позвоню насчет пиццы, – говорю я одновременно жестами и голосом, потому что одна из девочек, Олив, не глухонемая.

Ланс с сочувствием глядит на меня из-за барной стойки.

– Знаю, знаю, – отмахиваюсь я. – Приходится импровизировать.

– Раньше это у тебя выходило веселей, – усмехается Ланс. Я делаю сердитое лицо, а он продолжает: – Оставайтесь, сколько понадобится, все равно вы вряд ли вы продержитесь дольше пятнадцати минут. Открытый микрофон начнется в восемь.

– Твои критические замечания напоминают мне старые добрые времена, – вздыхаю я. – Еще раз спасибо. Кто же знал, что нужно было придумывать план Б на случай, если в августе зарядит дождь.

Дочка хотела в свой день рождения сходить в аквапарк с одноклассницами. Только и всего.

В школе она новенькая, а школа, кстати сказать, отличная. Там есть глухонемые ребята, а есть дети, которые говорят на разных языках и умеют объясняться жестами.

Хейзл очень радовалась, что теперь у нее достаточно друзей, чтобы устроить для них праздник, и я старался организовать все наилучшим образом. Заранее поговорил с мамами, убедил их, что они могут спокойно доверить мне своих девочек на несколько часов. Забронировал кабину у бассейна, заказал пиццу, торт, мороженое. Хейзл захотела сделать гостям подарки, после того как побывала на дне рождения одной местной девочки – знаю, знаю, сам виноват. Это же Лос-Анджелес, следовало ожидать! Итак, мы долго лазали по сайту Pinterest (путешествие, похожее на горячечный сон), после чего приготовили для каждой из приглашенных мешочек, куда положили крем для загара, солнечные очки, заколку с русалочкой и кучу всяких вкусностей «в тему»: лакричные палочки в форме «макаронин» для бассейна, мармеладную акулу в стаканчике с домашним голубым желе, чипсы из водорослей… В двадцать с небольшим, покуривая травку за кулисами шоу Дейва Шаппелла, я бы не поверил, что буду декорировать печенье «Натер-Баттер» растопленным шоколадом, чтобы получилось похоже на вьетнамки. А вот, пожалуйста. Дожил.

И в общем-то не жалею.

Ну а потом Лос-Анджелес накрыла буря, которая не унималась три дня подряд. Когда Хейзл проснулась и выглянула в окно, ее мордашка разочарованно вытянулась. Это резануло меня, как ножом по сердцу. Я сразу же начал действовать: обзвонил боулинги и клубы мини-гольфа, но без толку. Именно сегодня был тот единственный день в году, когда все оказалось занято. При нашем доме есть зал для мероприятий, но даже его кто-то уже забронировал.

В порыве отчаяния я предложил Диснейленд. Хейзл поморщилась.

– В субботу там слишком много очередей, – жестами сказала она. – И я знаю, папа, что ты ненавидишь Диснейленд.

– Во-первых, я его не ненавижу, а во-вторых – сегодня твой день! – прожестикулировал я, постаравшись придать своему лицу как можно более бодрое выражение.

– Я просто хотела поплавать и покататься с горок вместе с девочками. Мы всю неделю об этом говорили.

– Не беспокойся, именинница. Мы устроим тебе суперский праздник. Поехали за твоими подружками.

Я впадаю в какое-то странное чувство, напоминающее мандраж перед выходом на сцену. Что делать? Понятия не имею!

Я позвонил Лансу – владельцу клуба, где я выступал в самом начале своей карьеры, – и он разрешил нам прийти. Доставку пиццы и капкейков я уже заказал, но как быть с развлечениями?

– Ланс, я в панике, выручай! – умоляю я.

Он хлопает глазами.

– Майер, я соображаю только в стендапе, музыке и напитках. Почему бы тебе самому не выступить перед девчонками?

– Да с чем же я перед ними выступлю, старик?

После рождения Хейзл я писал только сценарии для телевидения. Тот материал, с которым я когда-то выходил на сцену как комик, не рассчитан на семилетних детей и не адаптирован для глухонемых. Моей сегодняшней аудитории нужно, чтобы шутки не столько звучали, сколько выглядели смешно.

А ведь в обычном стендапе так много зависит от интонации! Посредственную остроту можно вытянуть, если правильно ее произнести. Человек, который не слышит, не сможет оценить голосовых нюансов. Чтобы не проигрывать при переводе на язык жестов, шутка должна быть идеальной! И я уж не говорю о том, что в последнее время я писал в основном о жизни одинокого родителя – маленьких девочек таким не рассмешишь.

Почувствовав легкое прикосновение к плечу, я поворачиваюсь на барном стуле и вижу Хейзл.

– Папа, можно мы откроем подарочные мешочки и съедим сладости? Или надо подождать до после пиццы? – спрашивает она.

– Открывайте, солнышко. А пицца уже едет.

Хейзл улыбается и кивает. Держится молодцом, как всегда. И все-таки я вижу, что она разочарована, и с досады произношу то слово, которого обычно не говорю при детях. Особенно если они слышат. Голова Олив тут же поворачивается ко мне. Черт!

– Извини, Олив.

– Ничего. Я не скажу маме, – обещает девочка.

Дверь распахивается, впуская в клуб шум проливного дождя и резкий дневной свет. На контражуре вырисовывается чья-то фигура.

– Ну кто там еще?! Я же вроде все запер! – рычит Ланс. – Джонс! Нет! В миллионный раз тебе говорю!

Фигура – предположительно, Джонс – захлопывает за собой дверь, выпрямляется и топает к нам.

– Ланс! Верни мне работу или хотя бы дай выступить сегодня, старый ты…

– Эй, поосторожней с выражениями, у меня тут дети, – инстинктивно говорю я девушке, то есть женщине.

С ее волос, прилипших к голове, текут ручьи. Кажется, эта особа несколько часов простояла под дождем без зонта.