В коридоре встретили Пархоменко. Тот посмотрел на начальство с высоты своего роста («один метр двадцать два сантиметра» — ганеша зачем-то транслировал строчку из личного дела дворфа, заведующего технической службой, угадав с мыслью, но не разобравшись в требовании) и внезапно протянул руку. Это — протянутая рука Пархоменко — произошло с руководителем отдела ровно во второй раз в жизни, и в первый раз это было очень давно и по совершенно позабытому поводу.

Дворф, сильный, как лучшие представители своей национальности, не любил здороваться за руку. «У вас, юных народов, слишком слабые мышцы и хрупкие кости, а соизмерять силу пожатия руки получается не всегда,» — так Пархоменко объяснял всем желающим свою привычку, вернее, ее отсутствие. Происходящее явно было знаком особенного внимания: Лысый, конечно, протянутую руку пожал.

«Авария в третьем секторе. Будет. Через двадцать минут.» — объяснил свое поведение Пархоменко. «Дежурные уже на месте, но надо бы там присмотреть, а то неровен час. Поэтому вот так, а на общий праздник зайти, извини, не смогу».

Комиссар рефлекторно мигнул дважды, вызывая маголограмму универсального терминала. Час был действительно неровен, тринадцать дня с мелочью, но это было просто присказкой, а вот то, что специалист заранее почуял беду, точно указал возможные место и время, и устремился предотвращать, всегда казалось чудом.

Чудом оно, конечно, не было: дворфы искони славились, как прирожденные заклинатели сложной техники, действительно хорошо чувствовали ее состояние и потенциальные проблемы, могущие из такового воспоследовать. Об этом, кстати, рассказывал в своих мемуарах еще легендарный авиатор и первый дворф, то есть, советский человек, в космосе, Гагарин Малобород — и он хорошо знал, о чем писал.

Руководитель нахмурился, и, направив стопы начальственные в сторону актового зала, на всякий случай показал сержанту мысленный намек на мозолистый кулак.

Комиссар не понимал и не одобрял рукоприкладства ранее, и не собирался этого делать теперь, но показать начальственное недовольство следовало, пусть и напоследок.

Разумеется, внезапная поясняющая справка была передана начальнику ганешей, искренне желающим сделать так, чтобы командир был, строго по правилам, мудр и всезнающ, и кто скажет, что это плохо? О том, что трансляцию надо предварять специальным сигналом, сержант, по возрасту своему, вспоминал не всегда. «Ничего страшного.» — решил про себя комиссар. Вслух же он сдвинул брови и сделал суровое лицо: как раз открылись двери актового зала, а демонстрировать подчиненным лишнюю улыбку руководства не стоило.

Проводили на пенсию очень хорошо и легко. Люди говорили добрые и правильные слова, жали командиру — уже бывшему! — руку, клали на нарочитый столик подарки и уходили по своим очень важным, но отныне неведомым пенсионеру союзного значения, делам. Под самый конец явился лично первый секретарь горкома партии, товарищ Романов-третий.

- Товарищ Лысый! - сурово, но радостно, вступил Романов. – В ознаменование заслуг перед Родиной и в связи с выходом на заслуженный отдых, позволь поздравить тебя («Позволь тебя, надо же,» - обрадовался про себя выражению признательности государственного значения новоявленный пенсионер) очередным воинским званием: комиссар государственной безопасности второго ранга! - секретарь горкома протянул собеседнику пухлую папку из тисненой золотом кожи. - Жаль, не получится посмотреть на тебя с четырьмя звездами и золотым жгутом.

Последнее было обидно, но правильно. Советское государство щедро награждало верных слуг народа высокого ранга — огромная пенсия, замечательная квартира, ведомственный санаторий соразмерного уровня, хоть десять раз в год, личный водитель с автомобилем. Всё по желанию и заслугам, но вот чего не разрешалось почти категорически — так это носить на пенсии мундир. Исключения делались всего трижды в году: на День Великого Октября, на День Солидарности Трудящихся и на официальный праздник того ведомства, к которому принадлежал пенсионер.

Конечно, отставник подобного уровня имел все шансы встретить секретаря горкома в один из таких дней, но гарантий не было никаких.

«Впрочем,» - подумал комиссар государственной безопасности, теперь уже второго ранга и в отставке, - «кто мешает заглянуть к криминалистам, и попросить собрать коллаж, только вместо фоторобота изобразить меня, старика в новом мундире и со всеми регалиями? Распечатаю, повешу над кроватью и буду радоваться. Решено.»

Товарищ слоновьей национальности, секретарь в звании сержанта государственной безопасности, правильно уловил и мысль, и требование, и развернул для уже бывшего начальства отличный мысленный портрет. С портрета на комиссара смотрел он сам: немного, лет на десять, моложе, но с благородно седыми висками, в новом мундире, на рукаве — каждом! — четыре шитые золотом звезды, одна снизу, и только на правой стороне груди скорее угадывались, чем были видны, орденские планки: секретарь подметил, что важный партийный начальник приготовил еще какую-то коробочку, и, вроде как, собирался продолжить речь.

Прочитать намерения ответственного партийного работника ганеша не мог, даже несмотря на врожденный и сильнейший дар телепата и разумника, а также служебный амулет, усиливающий и концентрировающий способности. Во-первых, не имел права и поэтому не хотел, во-вторых, был уверен в том, что над защитой первого секретаря горкома поработали артефакторы и менталисты не чета самому сержанту.

В-третьих, Романов-третий действительно был чистокровным, стопроцентным хээсэс, принципиально не подверженным разумо-силовым воздействиям: никаким прямым и половине опосредованных.

В общем, ганеша не мог прочитать намерения, но мог угадать, что с успехом и сделал.

- Я уже был в дверях, когда примчался нарочный из… Сверху. Товарищи решили еще немного тебя порадовать, скрасить, так сказать, горечь вынужденного безделья, ну и вот, - на бархатной подушечке светом невероятной чести и признания заслуг, сверкал Золотой Орден Светлого Будущего высшей возможной степени, то есть, единственной существующей.

Состояние правой стороны кителя на голограмме прояснилось: новый орден занял положенное по статуту место, остальные награды расположились ниже и скромнее.

«Уже отправил криминалистам, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга,» - радостно отмыслерапортовал сержант Рама Пракеш Шуршундва.

Четырехсотлетний бессменный секретарь и вечный сержант линейного отдела государственной безопасности на транспорте, работавший на этой и предыдущих должностях уже три века, только что проводил на пенсию своего юбилейного, десятого, руководителя.

***

Ленинград, ЛГУ, 9 ноября 2022 года. Здесь и сейчас.

Инструктор горкома Дмитрий Аркудин.

Дмитрий Анатольевич Аркудин — человек основательный, страшно умный и полностью чистокровный. Так уж повелось, что по-настоящему сильные партийные лидеры выбивались именно из среды хомо сапиенс сапиенс, или, как привычно сокращали в народе, хээсэс. В виду, при этом, имелись и сапиенсы сапиенсы, и Советский Союз, а все вместе получалось – «человек разумный, советский».

Дмитрий Анатольевич Аркудин — не только инструктор городского комитета партии, но и отличный хозяйственник, умело руководящий целой научно-технической секцией ленинградского горкома. Такая работа требует сочетания сразу нескольких специальностей: инженерной и экономической, не говоря уже о высшей партийной школе, и у товарища Аркудина все эти специальности имеются, а по той, что экономическая, даже защищена диссертация кандидата наук.

Быть бы Дмитрию Анатольевичу со временем кандидатом в члены Политбюро ЦК, а там, возможно, и действительным членом, ответственным за судьбы огромной страны, но вечно подводили его две черты: излишне высокий интеллектуальный уровень и невероятная любовь к публичным выступлениям. В довесок ко второй причине шла третья: партийный деятель всегда резал правду-матку в лицо кому угодно, невзирая на лица и выражения выбирая исключительно в смысле цензурности произносимого.