Покой.

Постоянство состояния покоя. Вот к чему я не могу приучить себя за долгие, но практически незаметно пролетевшие сорок лет жизни. Хотя временами бывают краткосрочные прорывы, в основном мной управляет постоянное беспокойство. Несколько дней в условиях жесткого стресса, финансовых лишений и творческого самоуничижения, без сна и правильного питания, и я вхожу в состояние мнимого покоя, больше похожее на безразличие ко всему. Оно длится неделю, может две.

Куда-то исчезли прежние ароматы и взволнованность перед неизведанными прелестями жизни. Я многое упустил в погоне за призрачным лучиком света, который обещал мне счастливое будущее. Теперь я нервно истощен и насквозь вижу почву, под которой скрываются корни моих неприятностей и внутренних протестов. Борьба требует большого усилия, но мне спокойно и равномерно дышится, когда я, наконец, справляюсь с хаосом вокруг и внутри себя. Важно как можно дольше оставаться на этой глубине спокойствия, спасающего от страхов, неуверенности в завтрашнем дне, чувства вины и прочих недоразумений. Это состояние должно закрепиться в моей памяти восприятия окружающего мира и себя в нем; восприятии, которое бесполезно мечется в пространстве одной комнаты, одного вагона метро, одной улочки и вокруг одной и той же мысли.

Постоянство внутреннего мира, вероятно, подразумевает стабильность во внешнем мире, что само по себе кажется крайне непостоянным явлением. Если бы я только мог достойно изолироваться от этой нестабильности. Изменить ее все равно не удастся.

Сколько же несовершенства в этой периодической форме существования живого и неживого. Все движется, меняется и возвращается на круги своя видоизмененным; появляется, исчезает, прогрессирует и регрессирует. Количество и сложность возникающих при этом вопросов часто покрывает число возможных ответов. Поэтому, чтобы не сойти с ума, мы включаем фильтры.

По сути, у нас есть лишь одно постоянное состояние необходимости выбирать между правильным и, как нам кажется, неправильным действием. А если учесть, что нам свойственно ошибаться в любом случае (особенно, когда ситуация не подается точному расчету), то бездействие иногда оказывается лучшим из возможных решений.

Порой, надежнее подкинуть монету, чем довериться своей голове. Я не люблю подкидывать монету. Я окунаюсь в пучину всевозможных вариантов развития событий. Вот почему мое спокойствие каждый раз длится не больше двух недель. Помню, как оно прервалось в последний раз.

У меня затряслись руки и забегали мурашки под кожей, когда я прочел ее сообщение. Я в ту же секунду понял, что наступило время серьезных перемен. Она спросила меня, какая у меня группа крови, а потом прислала фотографию своего теста на беременность. От такого зрелища в мужской голове часто начинает искриться и полыхать. Огонь либо благодатный, либо самопожирающий. В случаях, когда в голове адресата ничего не возникло, женщина просчиталась и ей самой придется отгребать последствия бурного секса. Мужчина удалит сообщение и глазом не моргнув, если он никогда не задумывался о ценности этих двух полосок.

Да, время философского безделья и поисков идеального вдохновения вышло, сказал тогда я себе. Две окрашенные полоски с большой вероятностью могли оказаться ошибкой, но я почему-то чувствовал, что впервые в жизни случайным образом попал в яблочко там, где по всем медицинским прогнозам мишень была недосягаемой.

Я не стал разглядывать фотографию теста, чтобы удостовериться, что там две полоски, я просто знал, что они там есть и тест положительный. Именно такой я представлял себе расплату за самоуверенность, за пылкость наших желаний и иллюзию подконтрольности ситуации. Я мог постараться не кончать внутрь на протяжении нескольких месяцев, но я понадеялся на ленивость моих сперматозоидов, на медицину и на женские обещания. Она уверяла меня, что «завод закрыт», и трубы наглухо прошиты. Но она не забывала напоминать, что беременность возможна даже после такого хирургического вмешательства. Очень редко, но возможна. Редкое – это не про меня, думал я тогда.

Словом, это произошло с нами вопреки мизерным шансам. Есть ли повод для гордости, или наоборот? – уж не знаю. Я удачно выстрелил, но чувствовал себя неудачником. Теперь я как все, хотя с небольшим различием. Он, должно быть, особенный малый, если пробился туда сквозь немыслимые преграды. И если ему – частичке меня – удалось это сделать, то может во мне живет ген победителя. Может это идеальное время с идеальными обстоятельствами, чтобы подловить идеальное вдохновение?

Я с юных лет представлял себе отцовство, как нечто сверхответственное и затратное с точки зрения физических и материальных ресурсов. Ты становишься ответственным за новую жизнь и новое будущее. Не хочу сказать, что родители ответственны за все будущие поступки своих отпрысков, но они закладывают очень важный фундамент в деле становления личности нового человека. Ни один родитель не может предугадать, на какой стороне – светлой, или темной – окажется его ребенок, когда подрастет. Родитель может лишь позаботиться, чтобы новый человек был счастлив, насколько это возможно в этом мире. А счастливые дети, как мне кажется, часто выбирают светлую сторону взрослой жизни.

Примерно треть моих ощущений относительно грядущих перемен были связаны с тревогой, вторая треть – это инстинктивная готовность быть мужиком и не сдаваться, а оставшаяся треть была особой формой взволнованности, которую гордые отцы часто называю лучшими моментами их жизни.

Я слаб здоровьем и далек от финансовой стабильности. И в этом заключался и заключается главный источник моей тревоги. Я не уверен в себе, как в правильном родителе. Это новая реальность, к которой нас не готовят; новая дисциплина, которую не преподают в школах и университетах. Этому приходится учиться на ходу, осязая лбом все острые углы родительских будней. Правда, впереди у меня – относительно разумного и организованного «студента» – было девять месяцев, чтобы подготовиться к испытанию.

Мое чувство ответственности, вероятно, являлось источником моей готовности бороться с предстоящими трудностями. Мне только не понятен был источник моей взволнованности. Не понятно, что лежало в основе этого чувства? Родительская гордость? Счастье воспроизведения себе подобных? Не знаю.

Я наверняка впал бы в глубокую депрессию, если бы не эта особая форма взволнованности. Она вселяет надежду в то, что все будет хорошо. Хотя сама фраза «Все будет хорошо» не внушает мне доверия, в ней много фальшивого оптимизма. Вера (так зовут будущую мать моего ребенка) раз за разом повторяла мне эту фразу, когда мы обсуждали перспективы ее беременности, с которой не все было так гладко, как хотелось бы нам обоим. Причин этому несколько, но говорить о них нужно деликатно, чтобы никого не обидеть. Поэтому мне каждый раз приходилось тщательно выбирать слова и подбирать к ним соответствующую мимику, когда я хотел выразить опасения и предостеречь свою женщину от ошибок.

Я многого не понимаю к своим сорока годам, но то, что мне под силу понять, мне хотелось бы понимать настолько хорошо, чтобы уверенно принимать важные решения. Не лишним будет отметить, что, даже хорошо понимая определенные процессы и явления, из этого не всегда возможно извлечь практическую пользу. К примеру, я немного разбираюсь в людях. И мне не составило большого труда понять, что Вера, будучи верным солдатом Ее величества Природы, смиренно будет выполнять свою материнскую миссию. Мне даже понятен фанатизм, с которым она намерена была это делать. Мне понятны ее страхи, ожидания и принципиальность, но я недостаточно хорошо понимал, как ее спасти от идеи: «Я до конца буду бороться за этого ребенка».

Дело в том, что на момент ее беременности моим ребенком у Веры уже было двое детей от предыдущих браков. Было (и остается) огромное и вполне понятное стремление обеспечить выживаемость своего потомства и аналогичная моей финансовая нестабильность. Также у нее было (и остается) неутолимое желание заниматься сексом и сахарный диабет первого типа. А еще у нее была плохо заживающая рана на пальце ноги, лечением которой срочно нужно было заняться.