Тень грифона – Караул, – кричали мыши, — Нас лишают нашей крыши. Было сытно и удобно, Модно было, гардеробно, А теперь искать еду, За предложенную мзду. Кто лишил норы, комфорта, Разрывается аорта От такого беспредела, — Надоело, надоело!.. Царь зверей все это слышал И сказал он так о мышах: Я хоть Царь и даже Лев, Не позволю этот блеф, Всем питаться надо разно, Может, и разнообразно, Только мясо надо Льву, За него мышей порву. Лапой утвердил указ, Чтобы не было проказ. Мыши все объединились, Затаились, растворились. И давай писать малявы И Медведю, и Орлу: Лев зарвался, жизни нет; И не мил нам белый свет. Просим помощи закона, Добежим и до Грифона. Мишка всех зверей созвал И примерно так сказал: Лев, конечно, царь зверей, Но глупее медведей. Посему совет наш должен Разобраться с мерзкой рожей. На преступный сей Указ Есть устав и есть приказ! – Отстранить Царя зверей, Чтобы не было страстей. Мыши хлопали, плясали, — Все сандали истрепали, Но пришел соседский Кот, Мыши все закрыли рот. Потом ночью тихо смыли Всех в речной водоворот. И проста мораль как крона; Поступь слышится Грифона. Открытия безумий Так будет сердце умирать Под грузом мелочным, в заботах: Тогда б забыть все и не знать, — Души – привольного полета. Но жизнь твориться, в этом суть, — Порвать досужесть окруженья, Освободиться и вернуть Безумие свободного паденья. И только этим жить пора, Отбросив вымыслы суждений, Сиюминутное вчера Вновь станет божеством творений. О, этот дивный дар небес… О, этот дивный дар небес, Когда созвучий льется слово, Когда взаимный интерес, Снимает с тайны все покровы. Умолкни слабость, пусть порыв В доспехи силы облачится. И сердце бьется на разрыв, — Душа ликует и смеется. И все в гармонии святой Сплелось в каком-то очищенье: И ты взлетишь над маятой, Благословляя день последний. И жалость улетает прочь, Мир для тебя раскрыл объятья — И красотой пленяет ночь, Встречая в подвенечном платье. Блистая, пролетят миры, Душа давно уже смирилась: И за небесные дары В безмолвии своем молилась. Мне дай напиться жизни, Боже… Мне дай напиться жизни, Боже, Любви напиться, тишины. И падают с берез сережки, По-бабьи, плачущей весны. И взаперти, закрыв все двери, Предаться ремеслу: Писать и думать, что потери Теперь я выплесну. А за лесами, за долами Большая жизнь. И не узнать, что там за гранью С грешными. Ну, а пока, дай силы, Боже, Все превозмочь. Напиться тишины… И все же, — Ужасна ночь. По светлому полю… По светлому полю В край синих ночей, Искать свою долю В огарках свечей. Что, кто-то пророчит Из мрака и мглы, И синие очи На лике луны. Куда же все мчится В белесой дали?! Веков небылицы Колосья несли. Зимние сны Ах, это сказочное чудо: Снега, снега, снега… И деревенская запруда; Под шапкой снежною стога. И треск, сломавшейся березы, Нарушит эту тишину, Испуганно заблеют козы В заснеженном лесном плену. И птица вскрикнет и замолкнет, В сугробах белых все заснет, А ночью в чаще кто-то стонет, Потом в печной трубе поет. Золотой листопад Где та грань, За которой распад Человеческих душ?!. Где та грань, За которой Пилат Не увидел Христа и венца? Где та грань, За которой не слышно кликуш, Где та грань, За которой не видно конца?!. Ничего нет, лишь только молитвы Христу, И останется Церковь, да пенье псалмов. Ничего нет святого. Кресту Поклонюсь в молитве без слов. Ах, святые отцы, как же так, — Счастье призрачно, все здесь грешно. И, отдав свою душу за медный пятак, Ищем мы золотое руно. Где та грань, за которой распад, Мне верните покой и пенье синиц, Но метет золотой листопад, Засыпая быль прежних страниц. Помолюсь, поклонюсь, оглянусь, — Мне прошедшего больше не жаль. И живу, и люблю, и учусь, — Укрощать холодный мистраль. Что же там, За последней чертой, Что же там, Где созвездья и мрак, — И все ищет Рыцарь скупой Золотые свои В сундуках. Что же там, Куда не возьмешь: Злато, тряпки, Леса и поля, Но купились За медный грош, Когда нас приняла земля. Ничего нет, лишь только молитвы Христу, И останется Церковь да пенье псалмов. Ничего нет святого. Кресту Поклонюсь в молитве без слов. |
