– Как жаль, что стихии подвластны не царям, но только богам!*

Здесь стоит упомянуть, что и сам Наркиссос, до того, как переехал в Синопу, долгое время жил в Афинах. Теперь он из главного города Понтийского царства прибыл в Калос Лимен.

Товар предприимчивого понтийца успешно распродается большими партиями, но он не торопится покидать Прекрасную Гавань. Наркиссос не уверен, но ему кажется, что никогда в своей жизни он не встречал такого прекрасного эфеба, как Эрасмус – большая пухлая верхняя губа, слегка притемненная; розовые, нежные щеки, красиво очерченные лоб и подбородок, наивные искорки светло карих удивленных глаз, скользят перед взором купца и проникают в его замысловатые сны.

Он подстерегает эфеба в порту, когда тот, проводив Лидию, топает по светлым каменным плитам, срезая путь к гончарной мастерской отца. Наркиссос обращается к нему, как взрослый к взрослому. Берет он его не только своим подчеркнуто уважительным обращением, а и чудесами, скрывающимися в широких просторах греческих легенд и мифов, так хорошо известных умудренному греку. Вспышки его рассказов сливаются в сознании эфеба в цветные картины и загадочные географические формы:

– Афины, Афины! Спарта, Синопа!

Раздумывая над развитием своих отношений с эфебом, многое смущает купца: и то, что здешние эллины «оскифились»*, ничем не отличаются от варваров, но главное – «Выдержит ли неустойчивый эфеб груз его обожания?».

Пролесок, отделявший усадьбу, в которой поселился купец, от пшеничных полей, виноградников и степи был дик в приречной своей части. Сюда, под тень дубов и грабов в жаркую погоду забегали лисы и зайцы, что очень вдохновляло чужестранца:

– Преподам-ка урок охоты на лис эфебу, – говорит он, очутившись как-то в лесу в начале лета. – Мужчину красят такие практические навыки.

Эрасмус к вящему неудовольствию Лидии стал меньше видеться с ней, ему интересно проводить время с разговорчивым, умным купцом, который рад встречам с ним и, в то же самое время смущен и насторожен, настаивая на сохранение тайны их тесного знакомства. В очередной раз юный грек убегает от своей подруги, не обращая внимания на ее призыв: «Эрасмус, вернись!». Он ожидает своего нового учителя под старым дубом у ручья. В этот раз Наркиссос не скупиться на подарки – искрящийся промеж складок светлого гематия юноши нож, пригождается на охоте – ослепительно рыжая шерстка убитой лисицы красуется на его плечах. Кажется, купец сегодня по-особенному благонамеренно настроен к эфебу.

– Хочешь каждый день ходить на охоту? Я научу тебя получать удовольствие красоты и жить, наслаждаясь лучшими достижениями эллинов в культуре и искусстве. Что тебе здесь делать в этом убогом Калос Лимене, месить глину? Поедем со мной в Синопу!

От внезапности такого заявления Эрасмус смущен и сбит с толку, но горячо восстает в защиту Прекрасной Гавани, он ни за что не покинет родителей, Лидию и этот замечательный город. Не ожидавший такого ответа купец, менее тепло, чем обычно прощается с юношей.

Их скрываемая ото всех дружба, продолжавшаяся все лето, внезапно заканчивается.

– Как досадно! – повторяет Наркиссос, оставшись один, – ах, как нелепо!

Он не может так быстро расстаться с рухнувшими планами, и не может смириться с отказом эфеба, слишком далеко зашел купец в своих вожделенных задумках. Стоя у балюстрады на южной стороне усадьбы, Наркиссос задумчиво всматривается в темноту, ему не хочется верить в то, что его мечта, казавшаяся столь близкой, в одно мгновенье сегодняшнего дня стала страшно недостижимой. Мысли его смутны, высокая прельстительная луна, ненадолго выглянувшая из темных облаков, и быстро вернувшаяся в их черноту, приобретает грязные очертания. Управляющий усадьбой Павлос своим разговором ненадолго прерывает его размышления.

– Завтра у вас появится сосед. Должно прибыть торговое судно из Синопы, навклер Евмел на своей «Нереиде» приходит в Калос Лименн. Купец некоторое время будет жить в этом доме.

– Евмел? – удивляется и радуется Наркиссос и кривит рот в ироничной улыбке, – Еще не всю пшеницу вывез из Тавриды?

Он резко замолкает, будто спохватившись, видимо ему не хочется распространяться, что хорошо знает навклера из Синопы, владельца торгового двадцати двух весельного судна, широкого и не длинного, способного перевозить тяжелые и объемные грузы. Евмел слывет жестоким хозяином, способным выжать из своих рабов, сидящих на веслах в нескольких локтях* друг от друга, столько энергии, что его парусно-весельный корабль подчас тащит такие грузы и развивает такую скорость, что может сравниться с настоящим пентеконтором.* Но в среде навклеров, таких же, как и он богачей, купца знают совсем с другой стороны – он понятлив и дружественен, способен протянуть руку помощи. Искоса взглянув на управляющего острыми, маленькими глазами, Наркиссос добавляет притворно равнодушным голосом, почесывая свою короткую, острую бородку:

– Слыхал о таком, что же, буду рад гостю.

Кажется, в его голове только что возник какой-то план, который ему самому вначале кажется неосуществимым. Но внезапное сообщение Павлоса неожиданно придает новый импульс его необычной идее.

Ночью Наркиссос не смыкает глаз, в мрачной голове мужа окончательно созревает план, нервной лихорадкой просящийся к воплощению. На следующий день, при первой же встрече с отзывчивым к просьбе друзей Евмелом он условливается, что тот заберет его вещи на свой корабль, как только будет точно известна дата обратного отправления судна в Синопу. А его самого подберет у самого западного мыса Тавриды. Кажется, Евмел немного дивится такой неожиданной просьбе, но по его непроницательному лицу ничего не видно:

– Мало ли какие вопросы требуют своего решения и могут забросить человека их купеческого дела на необитаемую пустошь? – думает он, а вслух произносит.

– Купец купцу всегда в помощь! – Евмел любит необычные и рискованные предприятия, да, и смелости Наркиссоса он удивлен не меньше – от гребца на лодке потребуются отвага и умение.

Между ними быстро устанавливается взаимопонимание. А в среде бывалых дельцов не принято много расспрашивать и «лезть в душу».

– Западный мыс Тавриды я хорошо знаю, говорит Евмел, поправляя кожаный петасос* с завязками, – но близко к скалам не подойду, опасное место для судов.

– Этого и не требуется, я буду на лодке в двухстах оргиях* от скалистого берега, главное, чтобы темнота и большие волны не помешали тебе меня заметить.

– Не помешает, «Нереида» всегда покидает гавань сразу после полудня, а штормов в ближайшее время не ожидается. Евмел заклял волны, – смеется владелец корабля.

– Да, и вот еще… Возможно, я буду не один, – неуверенно говорит задумчивый купец, теребя свою козлиную бородку.

– Женщина, – думает про себя Евмел, – неужели хочет увести одну из варварок к себе в Синопу?

А вслух произносит:

– Хоть трое, корабль выдержит, ха-ха-ха, – и он откидывает назад свои густые волнистые волосы со лба и понимающе похлопывает Наркиссоса по плечу.

Что предвещает буря

Ты навсегда обладаешь лишь тем, что

имел в детстве.

Т. Гуэрра

Асия. Была ли она красивой? Задумывался ли Олгасий, чем именно она привлекает его, в чем кроется тайна этого великого притяжения, может быть, их души были родственными?

Большие глаза нефритового оттенка, полные наивного ожидания чуда, необузданного стремления увидеть в обыденной жизни интересное и необычное, тонкая, твердая рука, умеющая держать меч и поводья лошади. В каждой общине есть люди с исключительным характером или необычными способностями. Такой была и Асия, «душа моря» – говорили про нее селяне. Будучи ребенком, она любила уединяться и бродить по морскому берегу, собирая ракушки и цветные камни, а потом выкладывать из них во внутреннем дворике замысловатые фигурки. На окрики родителей и старших детей и сама не смогла бы сказать, о чем именно она задумывается. Простор неба от голубого до индиго, сине-зеленая даль моря и степь, меняющаяся с бурого цвета к малахитовому через изумрудный, представлялись ей живыми, исполненными невыразимой тайны, притягательными своим простором. Степные пастухи делали звонкие свистульки для своих детей, были такие игрушки и у Асии. От моря недалеко добежать к родному селению Птэхрам с полями проса и пшеницы вокруг. Они отделены небольшим оврагом и густым дубово-ольховым пролеском от дикого скифского поля. Таврическая степь живет своей жизнью, смешными прыжками передвигаются куланы, прокладывая свои дорожки в густых травах полыни, белой шандры, зверобоя, чернобыльника. Все тянуться к воде, возле холодного ключа всегда людно – здесь запасаются водой несколько селений Западного побережья, в сырой земле прорыт дренаж и вода стекает в деревянную колоду, чтобы лошади и домашний скот могли утолить жажду. По ночам к ключу прибегают волки и лисы, остатки дикой трапезы – куски от разодранной туши кулана или сайги, которые не успели убрать жители деревни, наполняют воздух сладковато-приторным запахом. Негласное правило обязывает первых водоносов приходить с инструментом и очищать территорию по всему периметру возле ключа до зарослей ивняка, значит, сегодня здесь еще никого не было. Узкие дорожки уходят от источника к селениям, одна более широкая с многочисленными следами лошадиных и воловьих копыт тянется за стройные тополя в сторону Неаполиса и дальше в Феодосию и Пантикапей.