– Чтобы жить – надо умереть, – последнее, что смог вымолвить молодой воин, думая о новой, еще не родившейся жизни, которой суждено стать продолжением его самого, и крепко держась за образ единственной женщины, насыщающий неистовой любовью всю, оставшуюся теперь позади, жизнь молодого скифа.

В этот момент он героически прав, перечеркивая ошибки прошлого, приобщаясь к бессмертию людского подвига. Не смиряясь с финалом молодой жизни, протестуя против трагического конца пламенной любви, личной драмы, соединившейся с горем его народа, душа Олгасия перешагнула века и остается далеко за пределами выпавшего на ее долю времени.

Получив яростный отпор, воины во главе с Аристоником прекращают погоню, уже насыщенные добычей, они не хотят зря проливать свою кровь.

А Бальза, верный товарищ, склоняется над погибшим другом, на серых щеках скупыми, дрожащими линиями вырисовывается рисунок скорбных дум. Скифам предстоит похоронить своего товарища скоро и без соблюдения долгого обряда. Бальза сидит неподвижно, думая о своем смертном часе, который будет проходить где-нибудь в ином месте, и, возможно, в другой обстановке. И ему чудится, что осенние бурые листья под его ногами, осыпавшиеся с печальных тополей, устилают не землю рядом с могилой друга, а маленький пустырь за стенами Птэхрама, где они, будучи детьми, дерутся на деревянных мечах. В нем воскресают ранние воспоминания, его первые впечатления, связанные с Олгасием, и рисуется тот отрезок жизни, когда они были молоды, и еще не промелькнул круг, теперь готовящийся замкнуться, соединяя конец с ее началом.

Начало неизбежного

Не прибавляй огонь к огню.

Платон Афинский

Недалеко от дороги, ведущей в Керкинитиду, среди колосьев дикой ржи, полыни и бессмертника стоит большой серый камень. При ближайшем рассмотрении он превращается в шершавое изваяние с еле намеченными чертами человеческой головы и торса до пояса. Такая стела могла быть выточена и рукой природы с ее загадочными феноменами; с трудом вырисовывающиеся контуры человеческого тела могли иметь и антропоморфный характер. Когда-то этот большой камень служил атрибутом поклонения для скифов первых кочевых племен закончившегося славного бронзового века*, побывавших в приморских степях в шестом-седьмом веках до нашей эры. Сейчас новые демиурги, похожие на пантеон греческих богов, установились в вере скифов; и камень стоит, покинутый всеми.

Асия и Олгасий уже не дети, но они пока еще и не взрослые; выросшие в степи между Птэхрамом, который расположен рядом с морем, и Бозайраном – в тридцати стадиях от холма с башней, вечерами юные скифы неразлучны. В ясные летние ночи, когда непроглядные берега черного моря сливаются с сумраком величественного неба и тишиной их родной степи, камень становится местом поклонения для двух молодых влюбленных, символом их встреч. Неведомая сила, оставленная им здесь далекими предками, упорно влечет Олгасия и Асию к каменному символу.

Они продолжают приходить сюда осенью и зимой, когда вечера становятся холоднее, а к их заветному месту доносятся замирающие шумы сельской жизни – мычание коров и блеянье овец, редкий лай собак, воздух насыщается запахом конского навоза и свежих овечьих кизяков. Когда жизнь в степи и окрестностях селения засыпает, они подолгу молча стоят рядом, вглядываясь в мозаику огней то затухающих, то вновь возникающих костров или вслушиваясь в шум волн всегда прекрасного понта Эксинского. Ничто не нарушает прелесть их уединения. В спокойном воздухе гулко разносится редкий топот копыт, удаляющийся в сторону Керкинитиды, внезапные резкие звуки чьей-то перебранки, таинственные шорохи ночной степи. Порывы сердца, сдерживаемые днем, вечером приводят их в нежные объятья, страсть уже разгорается в них, соединяя в тесных прикосновениях. Девушка еще не знает слов любви, она радостно болтает, задираясь к Олгасию, пытаясь играть с ним в прятки, выглядывает то с одной стороны камня, то с другой. А он делает вид, что не может поймать ее, чем вызывает у нее еще больший смех. Асия в своих чувствах остается ребенком, она озорно веселится, передразнивая Олгасия и его езду на коне. Молодой воин с одобрением рассказывает, как приятно ему видеть и ее наездницей на братниной лошади. Тут дети пускаются в воспоминания прожитого дня, как сражаются они на деревянных мечах, мчатся на конях, обгоняя друг друга, тех моментов, где им удалось соприкоснуться не только в мыслях. Подростки спорят о том, как правильно срывать цветы во время скачки галопом, каждый инстинктивно ищет руку другого, и Асия, легко поддается на его ласки, не отдавая себе отчета, чем все это может закончиться. Иногда они сидят по разные стороны от камня, прислонившись к нему спинами, и тихонько переговариваются, а древнее изваяние служит им посредником.

Жажда движения вдохновляет их, тогда молодые люди идут быстрым шагом на морской берег, насколько это позволяет густая трава, путающая их ступни. Они испытывают неизъяснимое волнение, понижают голос, хотя кроме родной степи и моря их никто не может услышать. Их нежно окутывает темнота, и они, обнявшись, утопают во мгле черного моря и потемках берега. Никогда еще зыбучий песок не знал такой неги прикосновения влюбленных шагов, каждая желто-белая песчинка под их ногами, легко поскрипывая, кричит от счастья. Не раз Олгасий заводит серьезный разговор об их отношениях, но девушка, неискушенно отдаваясь настигшему ее счастью, не желает его слушать, она закрывает рот любимого долгим поцелуем, отрываясь лишь оттого, что странное, обжигающее тепло исходит от его тесно прижатого к ней живота. В такие моменты влюбленный испускает тихий радостный стон, и она отворачивается, понимая, что за их ласками кроется еще большее блаженство, пока не понятное ей. Не всегда их ночи безмятежны, однажды, когда в очередной раз они бродят по берегу моря в спокойных и тихих сумерках, внимание их привлекают крупные следы на песке в том месте, где успела отступить вода после летнего шторма, бывшего накануне. Отпечатки чьих-то больших шагов, частично залитые водой, кажется, идут из самого моря. Пораженные непонятным явлением, Олгасий и Асия придумывают название для этого берега – следы Посейдона.

Олгасий резко оборачивается, его подруга вздрагивает от неожиданного громкого свиста, поблизости в сумерках – ни души, они озадаченно переглядываются. И только приблизившись к большому камню, начинают весело смеяться, за ним, согнувшись пополам, на корточках притаился младший брат Асии, Гиндан.

– От кого прячешься? – в один голос интересуются неразлучные друзья.

– Бывает, сюда причаливает лодка, я слежу за пришлыми людьми. А, может, они и не рыбаки вовсе?

– Не знаешь, кто это может быть? – спрашивает Олгасий у Асии.

– Нет, чужие, наверное.

– Рыбаки из Киркинитиды, – заключает он.

Жизнерадостный, как утренняя заря, Гиндан бежит впереди влюбленных, это маленькое существо подвижно и проворно; целыми днями без еды носится по степи и берегу моря, у него есть дом, но он может и не ночевать в нем – мальчик предпочитает свободу. Гиндан презирает обувь, одежда его всегда разорвана на локтях и коленках, редко расстается со своей красной островерхой шапкой; ему не обязательна крыша над головой; его свист самый пронзительный и громкий, а речь грубовата, мальчик знается со всеми, кого не повстречает на местных дорогах. И это не главное, дитя природы, Гиндан обладает бесценным сокровищем – у него доброе, отзывчивое сердце, которое побуждает его заступаться за того, кто слабее, и он преданно любит свою сестру.

Быстрое детство

Пусть дует ветер – шум цени.

Природный ритм – чудесный Разум.

Взаимодействуй с ним и ты…

Пифагор

Девочка лет двенадцати-тринадцати в длинном, узком платье синего цвета с глухим воротом, поверх которого накинутый льняной плащ касался земли и делал ее похожей на юную нимфу степей; и юноша, в серых широких штанах, стянутых у щиколоток яркими тесемками, и бордовом распашном кафтане держались за руки и увлеченно беседовали. Парень по виду старше девушки года на три – четыре, он покровительственно оберегал ее, даже нечаянно наскочивший грызун, потревоженный в своем неглубоком земляном домике, пускался наутек от одного свиста скифской плети.