Сидя на небольших покатых камнях или просто на земле, изнуренные раненые, наспех перевязывали друг друга лентами из кусков светлой льняной ткани, двое измученных усталостью скифов, извлекали из пустых костей орла зазывающую мелодию. Остальные – полсотни человек – по-разному расположились вокруг музыкантов и слушали, кто, подперев кулаком отчаянную голову, кто, опершись на сарматский меч* или дротик, кто, отпуская в небеса нехитрые проклятия на головы врагов. В быстрых сумерках они, вместе с оставшейся немногочисленной конницей, составляли страшащую картину остатков разбитого большого войска.
Незаметно наступающая, тихая осенняя ночь наполняла картину оцепенением и раздумьем. Некоторые из воинов подняли руки, приветствуя появление еще одного живого скифа, Олгасий ответил им скромными жестами; выразительно улыбнулся своему верному другу – Бальзе, который ранен в грудь, но жив, и освободил ему место рядом с собой. Они сели нагнувшись друг к другу, скрестив между собой руки, на большее выражение чувств не было сил. Напротив них, рядом с небольшим строением суетились женщины, негромко покрикивая на детей, помогавшим им грузить на повозку военное снаряжение, сбрую для лошадей и домашнюю утварь, они забирали только самое необходимое: железные сосуды и мечи, секиры, колчеданы со стелами, деревянные дротики с металлическими наконечниками. Дальше, на небольшой площадке, перевязывали тяжело раненных скифов, молча принимавших мучения, неизбежно сопутствующие увечьям.
Постепенно на призыв музыки стеклось около ста шестидесяти человек, сражавшихся в войске Палака, большая часть, из которых – раненые; они, вместе с оставшимися женщинами и детьми из прилежащих селений, не успевших покинуть территорию побоища, образовали семь неполных сотен – все, что, уцелело от некогда грозного народа Западного побережья Тавриды после кровопролития.
Последними явились лазутчики, таща на себе тяжело изувеченных скифов, подобранных по пути. Они исследовали местность и сообщили, что понтийские войска собираются в районе соленого озера, ближе к Керкинитиде, подсчитывают потери и, вероятно, утром двинуться к городу, после взятия которого, недалеко и до Калос Лимена*, не исключено, что вражеские дружины утром займут и эту крепость. Скифские поселения вокруг Птэхрама сожжены дотла, ничего не уцелело: ни жители, ни их жилища, ни ямы с зерном.
Коротко посовещавшись, как сошедшиеся вместе Ликурговы апеллы и герусии*, простым голосованием (в дни сражений у скифов была принята военная демократия) было решено уходить, минуя Неаполис, осажденный врагом, в причерноморские степи, и дальше в низовья Борисфена. Не решались разводить костер, остерегаясь неприятеля поблизости, – и вот, развели на непродолжительное время. Быстро вскипятили воду, чтобы умыться и обмыть раны, в общем котле приготовили кашу, зажарили нескольких баранов в дорогу. Работали все одинаково: мужчины, дети и женщины выполняли общее дело. Поклонились мечу, вонзенному в верхушку возвышения из дерна, принесли жертвы и клятвы у новоявленного алтаря, обращаясь к духам предков за советом и помощью. Когда все необходимые для дальнего странствия вещи были погружены на повозки, сели за общую молчаливую трапезу. Затем внимание Олгасия рассеялось, и он медленно склоняясь, впал в тревожный, тяжелый сон.
Чтобы жить – надо умереть
Non est ad astra mollies terries via.*
В приданиях скифского народа жила память о многих славных победах и над греками, и над персами. Но последние годы фортуна оставила скифов и их вождей. Защитное вооружение и длинные мечи были высокотехнологичными изделиями своего времени и требовали достаточного развития соответствующего базиса, который и помогал грекам колонизировать Северо-Западную Тавриду. Рабовладельческий строй, давший возможность эллинам сосредоточить в своих руках несметные богатства, полученные не столько за счет выгодной торговли, сколько благодаря присвоению товаров в результате жесточайшей эксплуатации рабов, оставлял военное преимущество за греческими городами-полисами.
В битве, длившейся несколько дней, погибло так много женщин и мужчин, что у оставшихся в живых не хватило бы сейчас времени и сил похоронить тела в общей могиле. Противостоять многочисленному, хорошо организованному понтийскому войску на рассвете они не смогут. Чтобы спасти детей и подростков, спасшихся в крепости, скифским воинам надо ночью покинуть родное селение, по возможности угнать уцелевший скот и вывезти княжеские драгоценности и оружие, спрятанные в башне. Самого князя никто не видел, предположили, что он попал в плен и увезен к самому Диофанту.
Молодого воина разбудил резкий звук трубы, отряд отправлялся в дорогу под прикрытием темноты, не дожидаясь рассвета. Привыкшие к походам люди, бодро смотрели вперед, и надеялись к ночи добраться до своих сородичей в Северном Причерноморье. Они были в трех ста стадиях от родного селения, когда внезапно обнаружили преследующую их конную группу врага – понтийских воинов во главе с Аристоником, «правой рукой» Диофанта, несколько лет верой, правдой служащего Митридату Ⅵ Евпатору. Окрыленный победой неприятель, мог следовать со стороны крепости Хабеи или Херсонеса. Перед понтийцами открылась панорама, где в первую очередь были видны задние повозки, запряженные не лошадьми, а медлительными безрогими волами, которые сопровождали малочисленные воины. Прельстившись легкой добычей, они решились вступить в бой, захватить скифское добро.
Несколько воинов, в том числе Бальза и Олгасий, вызвались остановить погоню. В минуты трагических испытаний, способных отбросить все наносное с психического облика любого человека, просыпаются неведомые в мирное время силы. Глубинная память вытеснила эллинистический налет из сознания Олгасия и напомнила ему, что он ведет свою родословную от воинов-псов войска Ишпакая*, стоявших на передовой для устрашения врага. Спешно попрощавшись с женщинами и детьми, которые устремились вперед к спасительному дубовому пролеску, самые отважные воины, на скаку заряжая стрелами свои луки, помчались вперед на врага. Олгасий быстрее других приготовил свой акинак, глубоко вдохнул горьковатый полынный запах родной степи, долгим взглядом проводил ширококрылый полет орла в синеве холодного осеннего неба, и ринулся на неприятеля, выкрикивая слова из старинной скифской песни. Он летел впереди скромного авангарда – недолгой оказалась схватка с более сильным врагом, но она много смогла сделать, внеся смятение в ряды неприятеля.
Понтийцы, с головы до пят защищенные броней, вооруженные массивными мечами, столкнулись с проявлением невиданной храбрости и силы духа – на них летел яростный, красивый скифский воин, без кольчуги и шлема, почти с полностью оголенным развитым мускулистым торсом, сосредоточивший всего себя в разящих ударах меча. И прежде, чем покинуть просторы родной степи, душа Олгасия тесно прижалась к бурой земле, невидимыми струнами прозвенела вслед спасающимся скифам, и вспомнила, сколько славных побед его сородичей храниться здесь, в свободных просторах некогда процветавшей Скифии.
Последнее его видение было необыкновенным и призрачным, как и тот мир, куда он уходил. Спираль человеческих кодов раскрутилась от земли к небу, дав обратный ход информации – то последнее, что запомнил молодой скиф на этой противоречивой планете, относилось к далекому времени его предков, когда Киммерийцы* уступили скифам Причерноморские земли. Спрессованные века в сложном рисунке неестественных фигур, похожих на крылья древней птицы, на мгновенье открыли перед самоотверженным воином правду истории его народа, чтобы удовлетворенная истиной душа, без мук отравилась в безвременное странствование. Как далеко от конца жизни находится каждый отрезок людской жизни, где та правда, для чего нужна человеческая жизнь, и что ждет человечество в конце пути? С какой целью задуман разум, и перевесит ли его ценность эмоции и чувства на весах вечности? Олгасий смотрит на степь, небо, как будто хочет многое сказать, но уже совсем нет времени, и услышать ответ, который и так знает его Душа, что не зря отдана жизнь молодого воина:
