– Вау, – сдержанно улыбаясь, ответил Соколов, хотя и понимал, что Кире абсолютно не смешно.

– Что же касается пре-сна, – с нажимом продолжила Кира, – это, скорее, репетиция настоящего серфинга: наркоз слабый, вы можете проснуться сами, но только спустя минут десять-пятнадцать после окончания сеанса. Сам серфинг длится не больше двадцати минут, физические ощущения есть, но не такие острые. В пре-сне встречается гораздо больше парадоксов и несостыковок, потому что мозг пациента самоуправствует и не спит глубоко, он может вмешиваться в течение пре-сна. Сновидения в таком режиме очень хрупкие, короткие и быстро разрушаются от резких и неожиданных событий – например, от падения или внезапной смерти. Умирали когда-нибудь во сне?

– Я не…

– Да ну, вы-то уж наверняка знаете, как это бывает. Вы спите, и вдруг за вами кто-то начинает гнаться с пистолетом, или маньяк с ножом, или дикое животное, или полиция, а вы знаете, что убили и спрятали где-то труп, – и вот вы в лабиринте, стены серые, много ответвлений, непонятно, есть ли выход, – ну, классика же, – а потом оно вас догоняет, и вы в тупике, вы поняли, что на предыдущей развилке надо было сворачивать направо, а не налево, и оно стреляет в вас, и вы просыпаетесь с бешено бьющимся сердцем. Да?

Соколов судорожно сглотнул – и Кира убедилась, что попала в цель.

– Сотни раз…

– Я так и поняла, судя по вашему телосложению и образу жизни. Ничего, все эти побочки легко купируются, стоит только начать заниматься и готовиться к погружению. Все это можно убрать.

– Я понял, – Соколов с трудом отлепил язык от нёба. – Кажется, уже достаточно теории. Вы можете показать мне «Капсулу»?

Пространство главной лаборатории било в глаза белизной и блеском хрома – как, в общем, и все остальное в центре. Но то ли потому, что так причудливо преломлялся свет, то ли от того, что рядом с «Капсулой» сейчас никого не было и она стояла на небольшом подиуме, казалось, что аппарат белее самого нетронутого снега на верхушках швейцарских гор. Это был звездный свет, собранный в пучок, с неоновой сердцевиной и алмазными брызгами на куполе.

Они замерли в проходе, не подходя близко, и Кира видела, что Соколов тоже словил эту магию.

– Супернова, – рискнула сказать Кира.

– Что?

– Сверхновая звезда. Она похожа на только что родившуюся звезду. Машина для путешествий в прекрасное далёко.

– Она совершенна. Кажется, вы нашли бога, Кира. Бога, который может исправить все что угодно.

– Ну… далеко не все. Самую большую боль «Капсула» не лечит. Например, боль потери. Вы можете провести в «Капсуле» годы, удалить напрочь все воспоминания, но всегда остается что-то, какие-то следы, мельчайшие крупицы, по которым мозг, как по цепочке, выстраивает то, к чему был когда-то привязан сильнее всего на свете. Так уж устроены мы, люди.

– Обидно, – коротко ответил он. – Но это же можно доработать?

«Твою мать, что ты хочешь доработать? Уничтожить в себе человека? Так ты уже на пути».

Кира еле сдержалась, чтобы не сказать это вслух, и была уверена, что Соколов прочел это на ее лице.

– У вас что, есть какая-то особенная боль? – в лоб спросила она.

– А у вас?

– Нет, со мной все в порядке.

– Со мной тоже.

И снова повисло долгое томительное молчание, и в нем было в тысячу раз больше правды, чем во всех их словах.

– Может, кофе? – от бессилия предложила Кира.

– Угу.

– Нет, вы поймите, – объясняла она, подтягиваясь и усаживаясь на высокий барный стул у кофе-пойнта. Кофемашина узнала Киру в лицо и загудела, перемалывая зерна для ее стандартного заказа: капучино на кокосовом молоке. – Без проводника в «Капсуле» совсем нельзя, это может иметь необратимые последствия для мозга. Вы как бы заблудитесь сами в себе. – Девушка нервно рассмеялась. – Поверьте, это так себе ощущения. Некоторые по полгода потом в психиатричке лежат. Да, многим повезло – они отделались только хроническими головными болями, но это далеко не все.

Соколов скептически посмотрел на нее, потом на стул, но все-таки взобрался на сиденье напротив.

– Но как при таких условиях пускать кого-то к себе в мозг? Особенно если есть что скрывать.

– Очень просто, – спокойно парировала Кира. – Есть разные степени погружения, есть техники защиты от глубинных внедрений, есть этический и врачебный кодекс, в конце концов. Это медицина, Игорь Александрович. Ваши мысли, как и диагнозы, – это предмет врачебной тайны, которая строго охраняется. Неужели вы думаете, что мы бы существовали до сих пор, если бы на каждом углу рассказывали о том, что нашли в мозгах наших тестировщиков? Это абсурд.

Соколов молчал, глядя на нее чуть исподлобья, словно ожидая еще аргументов.

– Да что я вас уговариваю, нет ничего проще, чем продемонстрировать это на себе. Будете моим проводником? Это не сложно. Как компьютерная игра.

– Нет, – чересчур быстро отказался Игорь, внимательно глядя, как она обхватывает стаканчик с кофе, резко шипит сквозь зубы и дует на пальцы. – Вы всегда такая неосторожная?

Кира замерла, ощущая неприятный подтекст. Соколов будто снова отсылал ее к ночи в клубе, где они были так бесстыдно, болезненно близки.

– Я только об этом и думаю, – еле слышно добавил он, словно прочитав ее мысли. – Зачем вы сделали это? Притом что я вам явно не нравлюсь. Вы же узнали меня до, я прав?

Кира смущенно отодвинула стакан.

– Вы были таким дерганым и несчастным, и это было так по-человечески, что я…

Она вдруг осеклась, поняв, насколько унизительно звучат ее слова.

Игорь криво ухмыльнулся:

– Да, понимаю, настоящий я мало у кого вызываю энтузиазм. Я был в таком состоянии в тот вечер, потому что у меня мать тяжело болела.

– Вы врете, вы даже не знали, что она в реанимации! – резанула его глазами Кира.

Соколов надолго замолчал.

– Я не буду уточнять, откуда вы все знаете, хотя меня это беспокоит, – наконец заговорил он. – Да, в тот вечер я просто обдолбался кокаином и смешал антидепрессанты и алкоголь. Чтобы жизнь не казалось такой отвратительной и уебанской. И да, я все еще хочу протестировать «Капсулу», но боюсь. Так лучше?

Она удивленно кивнула. Из его слов сочился какой-то склизкий и тянущийся бесконечно кошмар, который мучил его годами, о котором он упорно молчал, но кошмар лез из Соколова наружу против воли – будто одним только своим присутствием Кира вскрывала, как консервным ножом, что-то глубоко интимное в нем – безо всякой «Капсулы».

– Уже честнее, спасибо.

Больше они не разговаривали, просто дошли до выхода из здания, а потом Соколов сел в машину и, коротко кивнув ей, уехал. Кира осталась стоять у входа, так и держа в руке нетронутый кокосовый капучино. Она смотрела на красные огоньки удаляющихся от нее автомобилей: они плавно покачивались, пока совсем не растворились в темноте.

Кира со вздохом вылила кофе в остывающую траву, на которой лежала роса, и поплелась в мини-отель, чтобы остаться там ночевать. Жизнь ее вовсе не была отвратительной и уебанской, но почему-то именно в тот момент она остро почувствовала то же, что и Соколов: бесконечное одиночество, страх и недоверие к миру – к этому странному, жестокому и многолюдному месту, куда они оба попали будто случайно, и бродили теперь, как слепые, по огромной площади, и пытались понять, как им отсюда выбраться.

«Это хотя бы честно», – повторила Кира, словно успокаивая себя, и накрылась одеялом с головой. Она боролась с внезапным приступом паники – вечером для нее это стало обычным делом, потому что опускаться в неконтролируемый сон после тысяч управляемых серфингов было на редкость страшно.

Кира закрыла глаза и часто задышала.

«Кира? Ты все еще Кира сейчас? Да… Именно Кира».

Под веками горел огонь – он был осязаемым, жалил, потрескивал, вонял жженой кожей, и она не могла перестать на него смотреть, потому что вторых век, чтобы закрыть их тоже, у нее не было.