– Настораживает последняя фраза, – перебила его Ксюша, возвращая мне телефон. – Все эти годы ты была для него причиной просыпаться по утрам, а теперь ее типа не станет? Что это значит?

– Ой, вот только не надо нагонять драму, – шумно отодвинув табуретку, Рома встал. – Это значит, что одиннадцатый класс последний. Просто он специально так написал, чтобы надавить на жалость.

– Ты прав: некрасиво ставить меня в такое положение. Теперь я чувствую вину за то, чего не делала.

– Вы такие наивные! – Рома развел руками. – Конечно же, он ждет ответной реакции. Иначе стоило бы так распинаться? «Я ни на что не рассчитываю». Угу, как же! Очень даже рассчитывает, раз не стал удалять страницу.

– И на что же он рассчитывает? – Мое беспокойство усилилось.

– Откуда мне знать? Но версию с розыгрышем я так легко не отметал бы. А может, какой-нибудь лузер и задрот типа Столярова или Белова.

– Столяров? – Я нехотя представила худого сутулого Вову с хронической экземой на руках и вечно сальными волосами в качестве моего обожателя. – Вова дальше своего телефона ничего не видит. А Белов, по последним данным, гей.

– Никакой он не задрот, – сказала Ксюша, – у него тон уверенного в себе человека. И он пишет, что знает, каково это, когда признаются в любви, а ты не можешь ответить.

– Мне тоже так показалось, – поддержала я. – Он как будто возвышается надо мной. Типа «просто знай, что такой человек, как я, любит тебя, и теперь живи с этим».

– Перестаньте надумывать, – Рома обнял меня за плечи. – Там такого нет. Но если любопытно, то просто спросите, кто он.

– Ты же велел заблочить.

– Я имел в виду забить на него, но, если вам обязательно надо раздуть детектив, начинать нужно с самого очевидного.

– Так он нам и сказал, – хмыкнула Ксюша, – глупо создавать фейковый акк, чтобы потом раскрыть все карты.

Прихватив из фруктовой вазы банан, Ромка ушел в свою квартиру, а Ксюша подсела ко мне.

– На самом деле прикольно, – она мечтательно вздохнула, – мне еще никто такого не писал.

– Ничего прикольного, Ксюш, мне кажется, это плохое сообщение.

Она нахмурилась.

– С чего ты взяла?

– В первый раз оно открылось в ночном режиме – белые буквы на черном фоне, хотя все остальное не поменялось.

– Обычный вэкашный сбой. У них вечно что-нибудь слетает. Давай лучше прикинем, кто это может быть.

– У меня никаких идей.

– Раз он пишет, что любит тебя два года, то, скорее всего, это тот, кто пришел к нам в девятом. – Ксюша выставила перед собой обе пятерни, приготовившись загибать пальцы. – У математиков: Оболенцев, Рощин, Мартов, Росс… так… Трусов, Фогель, Ершов. Семь. Правильно? И у нас трое: Лу, Проскурин и Шалаев. Десять человек.

Ксюша покрутила получившимися кулаками.

– Ладно! – Я притянула ее руку к себе и разжала пальцы. – Как думаешь, ответить ему что-нибудь?

– Конечно, ответить! Нужно выудить из него побольше информации. Разоблачить и припереть к стенке! – ответила подруга и весело подмигнула.

– А если он такой, что припирать не захочется? – предположила я и поморщилась.

– Ну… Из этих десятерых только Трусов совсем не вариант, но он и не может тебя любить.

– Почему это?

– Потому что он любит меня! – Выпрямив спину, Ксюша кокетливо повела плечом. – И Степа Росс, кстати, тоже.

– А Проскурин любит Нику, – добавила я.

– Это же замечательно! – Глаза подруги азартно блестели. – Троих сразу вычеркиваем.

– Четверых. Мартов и так чуть ли не каждый день твердит о своих чувствах. Зачем ему еще и писать?

Ксюша задумчиво нахмурилась, потом виновато посмотрела на меня.

– Ты не обижайся, но Матвея и Лу я тоже выбросила бы. Сомневаюсь, что кто-то из них снизойдет до таких слов, даже анонимно.

Матвей Оболенцев и Саша Лужников – общепризнанные лидеры, они фигурировали в топе нашего рейтинга красоты и постоянно с кем-нибудь встречались. Лу вечно вплетали в запутанный клубок любовных интриг, а Матвей морочил девчонкам головы, приближая и отдаляя их по очереди. Ксюше они нравились оба, но Лу предпочитал таких, как Маргарита Толоконникова, способных на раз выслать нюдсы и с кем можно сразу же перевести уровень взаимоотношений в горизонтальную плоскость. А Матвей вообще не заморачивался никакими привязанностями и сегодня мог позвать на свидание одну девчонку, а назавтра уже другую.

– Тима тоже убираем. Он знает, что мне нравится.

– Ты ему об этом говорила?

– Нет, не говорила.

– Тогда не знает. Парни вообще никогда ничего не знают, пока им об этом прямо не скажешь. Но если это Тим, то все сходится. Гудвин говорит, что не сделал ничего, чтобы завоевать твою любовь. Вот он и не сделал, после того как Мартов на него наехал.

Спорить я не стала. Лучше всего, если бы Гудвином оказался именно Тим Рощин, а все, что он написал, правдой.

Тим мне нравился давно – уже месяцев пять или шесть, с начала учебного года. Он был высокий, светло-русый, с длинными, как у викингов или рокеров восьмидесятых, волосами и серьезным выражением лица, суровость которого удивительным образом скрадывалась благодаря милой смущенной улыбке. Рощин играл в шахматы и ездил на всевозможные турниры.

Однажды мы вместе переписывали тест по английскому и потом, болтая, час простояли во дворе. Был еще случай: я в школе искала Рому. Заглянула в кабинет математики, а там Тим, стоя на парте возле окна, вешал шторы. Выглядело это забавно, я пошутила над ним, а он рассказал, что проиграл, поспорив с математиком из-за какой-то задачки. Мы посмеялись.

Как-то я столкнулась с ним в поликлинике. Сначала сидели вместе в очереди, а потом он дождался меня после приема, и мы немного погуляли.

Ксюша посоветовала проявить немного активности, чтобы показать ему, что он мне симпатичен. Однако, стоило подойти к нему на перемене и просто заговорить, как это тут же заметил Кирилл Мартов и все испортил.

– И что мне тогда ему написать?

– Ну… – Ксюша поднялась, собрала их с братом тарелки и поставила в посудомоечную машину. – Что-нибудь милое. С намеком, что у него есть шанс и все такое.

– А если это не Тим?

– А кто? Нет, Алис, реально больше некому.

– Вдруг все же это прикол? – засомневалась я. – Ленка с Марго стебутся?

Она немного помолчала.

– Мне сейчас надо домой – до маминого возвращения белье развесить, а когда придешь делать домашку, вместе придумаем ответ.

Мы жили в соседних квартирах. Дверь в дверь. И ходили друг к другу в любое время.

– Хорошо.

После ухода Ксюши я попробовала доесть остывший суп, но аппетит пропал. Перечитала сообщение Гудвина, внимательно вглядываясь в строчки. Тревожное чувство, охватившее меня поначалу, улеглось, и я уже сомневалась, что за этим странным признанием таилось предостережение.

Вообще, мы с Ксюшей были теми самыми подружками, которые обожают обсуждать парней, любовь и все, что с этим связано. Мы постоянно кого-нибудь любили, а кто-нибудь любил нас. Однако дольше месяца эти влюбленности затягивались редко, потому что все, что назвалось серьезным словом «отношения», пугало нас обеих.

Обязательства, ссоры, ревность, душераздирающие драмы расставаний – подобное происходило вокруг, кого ни возьми.

Нет уж, нам вполне хватало двухнедельного романтического счастья – с цветами, поцелуями, волнующей перепиской и повышающими самооценку свиданиями. А потом мы просто влюблялись в кого-нибудь еще, и все заканчивалось раньше, чем успевало превратиться в отношения.

Кто-то, конечно, обижался и пытался «все» вернуть, но после объяснения, что это «все» он выдумал сам, никаких притязаний ни у кого, за исключением Мартова, конечно, не оставалось. Но Кирилл особый случай, и я до сих пор не знала, что с ним делать.

Любовное признание Гудвина меня не удивило. Я знала, что могу кому-то нравиться и, возможно, даже тайно, но то, как он это преподнес, вызывало необъяснимое беспокойство. А я терпеть не могла беспокоиться по таким вопросам. Беспокоиться стоило о предстоящих через месяц экзаменах и поступлении в универ, а все, что касалось любви, должно быть связано только с приятными чувствами.