То, что произошло со мной за этот жаркий нижнетагильский июль стало ответом на извечный вопрос: что первично тело или дух? Конечно, дух, ничем иным перемены со мной объяснить невозможно.

В начале тридцатых годов следующего, двадцать первого века, по обеим сторонам Атлантики буйным цветом расцвели всяческие эзотерические школы. Гуру всех сортов учили, как раскрыть свой «духовный потенциал», думаю, им бы понравилось то, что со мной происходило.

Но мне некогда было об этом думать, я поставил перед собой цель и шёл к ней.

Вернуться в основной состав «Спутника», проявить себя во время игры с «Автомобилистом», попасть в его состав, порвать всех на турнире в августе, дебютировать в высшей лиге чемпионата СССР, а потом транзитом через свердловский клуб, оказаться в ЦСКА или Динамо.

Только так и никак иначе.

Ради этого я пахал, как проклятый, на тренировках, тягал килограммы в тренажёрном зале, убивался на беговых дорожках, пользуясь старой памятью, высчитывал калории в рационе.

Питание вообще оказалось большой проблемой. В Нижнем Тагиле образца восемьдесят седьмого года особо не разгуляешься.

Курица, которую мама нет-нет да приносила из ближайшего универмага, была синюшной. Такое ощущение, что эти доблестные птицы умерли своей смертью, прежде чем попасть в морозильники столовой. Из фруктов реально достать только яблоки с дачи бабушки и дедушки, а картошка и морковь, которую я покупал в ближайшем овощном, представляли собой смесь из грязи и собственно овощей.

Хорошо, хоть отец оказался воистину золотым человеком. В отличие от мамы его не придавил удушливый советский быт, и он оказался мечтателем, да к тому же ещё и заядлым фанатом хоккея.

«Раз уж сыну повезло родиться с талантом, то я сниму с себя последнюю рубаху, но помогу ему», – наверное, так он думал, когда каждый вечер приносил со смены сметану, которая ему была положена как плавильщику.

И этой сметаны было ну очень много. Я, вернувшись домой после очередной тренировки и увидев целый литр, как-то спросил отца:

– Пап, а откуда у нас столько сметаны? Я понимаю, что тебе положены сто грамм на смену, но тут-то в десять раз больше.

Отец посмотрел на меня грустными глазами, затушил приму, которую смолил в открытую форточку кухни и ответил:

– Это вся моя бригада постаралась. Там мать макароны с тушёнкой приготовила, бери хлеб и ешь, и давай это, на сметану налегай. Ешь и иди спать. А завтра сыграй за всех нас. За себя, за мать, за меня и за весь наш завод.

Когда он это сказал, у меня ком к горлу подступил, именно в тот момент я понял, что они стали для меня по-настоящему родными.

Я понял, что теперь просто обязан добиться успеха. Для себя и для них. Мои голы и передачи станут тем, что вытащит их из этого всего.

Ну а на следующий день у «Спутника» была назначена игра с «Автомобилистом». И главный тренер команды пообещал, что поставит меня центром в четвёртое звено. У меня будет максимум пять-шесть минут на льду. Но эти минуты были для меня самыми важными в жизни. По крайней мере сейчас.

Первое августа 1987 года. СССР, Свердловск, Дворец спорта профсоюзов.

Где вы, белоснежный лёд, кристально-чистые бортики и защитные стекла? Где полные трибуны, капитанская нашивка на свитере, лучшие игроки и лучшая лига мира?

Всё там, в прошлом и, как я надеюсь, в будущем.

Ну а сейчас меня ждут серый лёд в советской глубинке и игра с противником, который в прошлый раз не оставил от моей команды камня на камне.

Игра, в которой командный результат не так уж важен, в отличие от моего личного перформанса.

Хоккей на самом деле командная игра. Топовые игроки проводят на льду максимум по двадцать минут, если говорить о форвардах, и полчаса для защитников. Да и то, полчаса – это очень большая натяжка, практически – всегда меньше. Тот же Макар, защитник, в своём Колорадо играл минут двадцать пять в регулярке и двадцать восемь во время постсизона.

Матвей Мичков, бессменный капитан сборной России в тридцатых, проводил на льду, что в клубе, в Тампе, что в составе национальной команды, двадцать четыре минуты. Да и то потому, что у него два сердца, и его гоняли и в хвост, и в гриву. Равные составы, большинство, меньшинство, овертайм – Матвей на лёд.

Я сам тоже когда-то был двусторонним форвардом и в клубах, и в сборной, так что играл очень много.

На победном для нашей сборной чемпионате мира 2037 года в Киеве и Харькове я вообще проводил на льду в среднем 31 минуту, но там всё было сложно. Мы доигрывали турнир в два с половиной звена нападающих, там, хочешь не хочешь, а приходилось играть на износ. Но всё ж таки смогли.

В финале против Штатов отыгрались после 0–4 в первом периоде и дожали американцев 7–6 в овертайме.

Это я к чему? Влияние одного игрока у нас меньше, чем в том же баскетболе, где один человек, если он – Уилт Чемберлен, Ларри Бёрд, Майкл, Леброн, Коби или Зайон, может затащить свою команду в одну каску. У нас всё совсем не так.

Без команды ты ничего не выиграешь, будь ты хоть Гретцки или Овечкин.

И тем парадоксальней становилась моя задача сегодня.

На команду, славный нижнетагильский «Спутник», мне положить с пробором. Это для прежнего Саши Семёнова они – друзья не разлей вода, для меня же – просто инструмент, ступенька, на которой надо подпрыгнуть и зацепиться за следующую.

Поэтому я и скриплю зубами на скамейке запасных. Не потому, что мы летим «Автомобилисту» 0–5, а потому, что уже середина второго периода, а меня до сих пор не выпустили на лёд. Товарищ Прокофьев, дайте поиграть будущей звезде мирового хоккея! Ну что вам стоит?

То ли этот дундук услышал мои мысленные мольбы, то ли в его голове сама созрела эта мысль, но Виталий Георгиевич оглядел скамейку и сказал:

– Просвирин, Семёнов, Серебрянников. На лёд!

Я кинул взгляд на табло, оно показывало 31:14. Нормально.

Эх, где вы, мои персональные коньки от CCM? Вместо вас на ногах советские ноунеймы. Не положена мне пока фи́рма, надеюсь, что только пока.

Я буквально вылетел на лёд и, лихо затормозив и выбив из-под лезвий коньков целый фонтан ледяных брызг, остановился в левом круге вбрасывания в нашей зоне. Сейчас против меня стоял на вбрасывании правый крайний первого звена «Автомобилиста» – Виктор Кутергин, мужик тридцати пяти лет. Вообще на вбрасывании играют центры, но кто его знает, зачем против меня поставили крайка. Да и какая сейчас разница. Он мне в отцы годился на самом деле, и из-под его шлема выбивались волосы с ранней сединой.

Но сейчас не время отдавать дань уважения чужим сединам.

– Как ты, малой? – спросил меня Кутергин. – Рад что Сашка тебя тогда не слишком сильно помял.

Он имел в виду Каменского, защитника первой пары, который стоял на нашей синей линии.

– Я тоже, – коротко бросил я и сосредоточился. Вот судья замер рядом с нами, а потом случилось оно, первое вбрасывание в моей новой жизни.

В той жизни у меня были хорошие учителя, в какой-то момент тренеры в российских спортшколах, наконец, осознали, как важно иметь преимущество на вбрасывании, и я был одним из лучших в этом аспекте игры. Да, сейчас мои руки очень неуклюжие по сравнению со мной прошлым, но и того, что есть, хватило. Неуловимое движение, и вот я уже откинул шайбу нашему защитнику – Ринату Галлимуллину.

Тот принял шайбу, проехал за воротами и отдал пас своему брату Рустаму.

Игроки «Автомобилиста» не стали встречать нас в нашей зоне и дали время, чтобы Рустам выехал в среднюю зону.

А там уже его встретил всё тот же Кутергин. Силовой приём, и вот Рустам полетел на борт.

Правда, я понял, что произойдёт с нашим защитником и подстраховал его. Шайба оказалась у меня на крюке, а навстречу мне полетел левый крайний соперника.

Клюшка, конёк, клюшка, дёргаюсь налево, борт, снова клюшка, и вот уже противник отыгран, я – в чужой зоне, а передо мной несколько метров чистого льда.