В сущности, за многими из встреч сослуживцев в часы досуга скрывается не что иное, как далекое от высоких общественных помыслов стремление преуспеть в служебных делах, увеличить свои заработки и поднять таким путем уровень своих семейных доходов. Как пишется в упомянутой книге, в сознании большинства японцев «всемерное приспособление к той производственной общности, к которой они принадлежат, и умелое налаживание человеческих отношений по месту работы остаются неотъемлемым условием сохранения семейного счастья»[581]. Именно этими причинами обусловлена, прежде всего, и сравнительно большая интенсивность внесемейных контактов японцев со своими товарищами по работе. «Сейчас, — пишут авторы указанной книги, — когда с завершением периода форсированного роста экономики главное внимание людей наемного труда переключилось на домашнюю жизнь, значительно большей, чем прежде, стала среди них доля тех, кто во имя поддержания все того же „семейного счастья" стремится уделять максимум внимания многостороннему человеческому общению по месту своей работы»[582].

Приведенные сведения о переключении все большего внимания японцев на семейные дела, казалось бы, дают основания предполагать, что частота и длительность внесемейных контактов японцев сократились в наши дни по сравнению с прошлым или имеют тенденцию к сокращению. Однако данные общественных обследований не подтверждают подобных предположений и обнаруживают даже некоторое увеличение среднего времени, затрачиваемого японцами на внесемейные контакты. Сотрудники радиокорпорации Эн-эйч-кэй, проводившие обследование населения по данному вопросу, пришли, например, к выводу, что за минувшее десятилетие (с 1970 по 1980 г.) время, затрачиваемое в среднем каждым японцем на внесемейное общение, несколько удлинилось[583]. В чем же тут дело? Как объяснить эту кажущуюся противоречивость?

Видимо, в данном случае увеличение частоты и общего времени контактов японцев с внешней средой нельзя безоговорочно связывать с их тягой к подобным контактам. Все дело в том, что в современных условиях при наличии во многих семьях телефонов и автомашин, с развитием средств общественного транспорта контакты японцев с внешней социальной средой значительно облегчились. Это позволяет людям общаться друг с другом даже тогда, когда в этом нет острой душевной потребности[584].

Усиление интенсивности внесемейного общения на фоне все большего распространения среди обывателей эгоцентристских настроений типа «мой дом превыше всего» наталкивает исследователя на вывод, что падение интереса японцев к общению с внешней социальной средой проявляется не в количественном сокращении внесемейных связей, а в качественном содержании этих связей: им становятся присущи иные движущие стимулы, иная эмоциональная окраска. Все в большей мере в них начинают просвечивать деляческая расчетливость, душевная вялость и черствый формализм. И в этом отношении семейная жизнь японцев становится постепенно похожей на семейную жизнь американцев, где дух откровенного обывательского равнодушия к «посторонним», воинствующего индивидуализма и семейного эгоизма беззастенчиво пронизывает все сферы человеческих отношений.

Исстари особенность родственных связей японцев, дающая о себе знать и в наши дни, состояла в том, что связи эти определялись двойными узами родства — двойной системой родственной принадлежности. Во-первых, каждому «обыкновенному» японцу следовало принадлежать к своему дому — «иэ», который, как известно, представлял собой большую клановую семью, включавшую, наряду с супругами и их несовершеннолетними детьми, родственников мужа: его родителей, неженатых братьев и незамужних сестер. Во-вторых, одновременно вместе со своими семьями «обыкновенные» японцы принадлежали еще и к более широкой родственной организации — «додзоку», объединявшей несколько клановых семей, имеющих общую фамильную родословную, иначе говоря, одного общего предка по мужской линии, чья фамилия была унаследована главами всех указанных семей[585]. Стержнем этой федерации родственников являлась «главная семья» (хонкэ), т. е. дом первооснователя данной фамилии, наследовавшийся его прямыми преемниками — старшим сыном, старшим внуком и т. д., а ее периферию составляли «боковые семьи» (бункэ), отпочковавшиеся некогда от дома первооснователя и возглавленные его младшими сыновьями, а затем уже их внуками, правнуками и т. д. При этом связи «главной семьи» с «боковыми» строились не на равных началах, а на основе главенства первой над всеми остальными. Положение каждой из семей в рамках «додзоку» жестко определялось неписанным кодексом моральных и этических норм поведения и обязательств[586]. Изучивший этот вопрос советский исследователь С. А. Арутюнов писал: «Глава „главной семьи" пользовался большими почестями в „боковых семьях". Он не только давал советы, но и имел решающий голос в таких делах „боковых семей", как, например, женитьба одного из сыновей. Под Новый год и в другие праздники главе семьи надлежало поднести ценный подарок. „Боковая семья" должна была помогать „главной семье" в сельскохозяйственных работах, например при пересадке риса. Различия между семьями не ограничивались этим. Положение семей зависело также и от того, когда была основана каждая из них. Семья, отделившаяся ранее, стояла выше в общесемейной иерархии и пользовалась относительными привилегиями в таких вопросах, как вопросы старшинства, распределения работ по пересадке риса и т. д.»[587].

Все это, однако, было в прошлом. Уже в середине 70-х годов японские социологи, изучавшие структуру и функции многосемейных фамильных организаций «додзоку», стали упоминать об их существовании лишь в связи с изучением быта японских крестьян. Да и то при этом необходимы стали оговорки, что в ряде деревень страны эти организации уже вообще не существуют, а в тех деревнях, где они сохраняются, их роль стала весьма ограниченной и расплывчатой[588].

В наши дни система родственных уз претерпела сильные изменения: распались в своем подавляющем большинстве не только «додзоку», но и их составные части — клановые дома «иэ». Семейный быт японцев перестраивается структурно на базе небольших, нуклеарных семей. Но, несмотря на это, в сознании людей, в их взаимоотношениях все еще остаются весьма заметные следы прежней системы взглядов на родственные отношения с присущим ей комплексом моральных и этических норм поведения и обязательств.

Так, и по сей день почти все японцы держат в поле зрения большое число не только близких, но и дальних родственников, которые в прошлом принадлежали бы к их «иэ» и «додзоку». По-прежнему подспудно в умах японцев сохраняется сознание своей принадлежности к указанному родственному кругу. Хотя в общем будничные отношения с этими родственниками складываются теперь на индивидуальной основе — в зависимости от личной симпатии или антипатии, тем не менее большинство «добропорядочных» японцев продолжают чувствовать некие моральные обязательства в отношении людей этого круга, даже тогда, когда контакты между ними прервались в силу объективных обстоятельств или по причине плохих отношений. Моральный долг обязывает, например, большинство японцев посылать своим близким и дальним родственникам поздравления, а также подарки «сэйбо» и «тюгэн», приуроченные к календарным праздничным дням в конце и в середине года. Тот же моральный долг требует и теперь от японца личного и лишь в крайнем случае заочного участия в свадьбах и похоронах своих родственников. «Даже если это дальний родственник, — пишут японские знатоки вопроса Камико и Масуда, — все равно, когда приходит извещение о его похоронах или свадьбе, люди обязаны так или иначе принять участие в этих церемониях»[589]. Старая традиция — «совместное родственное оплакивание усопших» (синруй-но накиёри), когда на похороны покойного собираются даже самые дальние родственники, соблюдается многими семьями и в наши дни. Отличительная черта поведения японцев в подобных ситуациях состоит в их предельно формальном подходе к выполнению подобного морального долга. К участию в похоронах дальнего родственника их побуждает обычно не чувство, а лишь расчетливое стремление поступать «как принято», «как положено», так, чтобы не преступить существующих правил поведения и не подвергнуться всеобщему осуждению. В сущности, как отмечают японские исследователи, на похоронные и свадебные церемонии родственники собираются зачастую не столько по зову души, сколько потому, что в подобных церемониях, как им думается, «нельзя не участвовать»[590].