Это один из самых популярных мотивов, с одной стороны, в Европе, а с другой — в Южной, Восточной и Юго-Восточной Азии (рис. 50). В то же время его нет не только в Новом Свете, но и у большинства народов Сибири. Подобная конфигурация ареала заставляет предполагать позднее распространение, связанное с формированием «мир-системы» — зоны интенсивных контактов между Европой, Индией и Китаем, возникшей не раньше эллинистического/ханьского времени. В Африке данный мотив очень редок. Он есть у танзанийских ньямвези, а еще южнее — у зулу Южной Африки. Поскольку мотив мало известен в Передней Азии, наиболее вероятно его проникновение в Африку через восточное побережье.

Рис. 50. «Сын-мешок», мотив K76. Усыновленный или рожденный в семье ребенок имеет странный или уродливый облик (шар, орех, мешок, половина человека, карлик, животное), но затем демонстрирует свою магическую силу и оказывается красавцем (обычно женится на девушке высокого статуса).

Тексты, основанные на мотиве K76, следует отличать от тех, в которых протагонистом является разборчивая невеста, вышедшая замуж за жениха-животного, позже превращающегося в мужчину. Впрочем, в Африке подобный вариант тоже достаточно редок (бондеи, исанзу, йоруба, мофу-гудур).

Обратимся к приключенческим мотивам, общим для Африки и основной части Евразии, которые, вероятно, распространялись не в ходе морских контактов, а путем диффузии по долине Нила или через Сахару. Таких мотив несравненно больше, чем рассмотренных в предыдущем разделе, что естественно. С начала голоцена Африка стала открыта переднеазиатским влияниям, и хотя в III—II тыс. до н.э. пустыни вновь отделили ее от остального мира, с началом интенсивной транссахарской торговли влияния с севера усилились.

Чтобы оценить специфику африканского фольклора, достаточно посмотреть на ареалы тех мотивов, которые порой кажутся общераспространенными и многократно возникающими независимо. Самый показательный — «магическое бегство» (L72 в нашем каталоге, D672 и D673 по классификации С. Томпсона [Thompson 1955-1958]).

Этот мотив действительно известен почти во всех регионах мира, кроме Австралии и Меланезии (рис. 51). Правда южно- и центрально-американские версии тоже редки, причем часть из них, хотя и записана от индейцев, почти наверняка попала в местный фольклор из испанского. Отсутствие мотива в Австралии и Меланезии позволяет предположить, что мотив «магического бегства» возник позже расселения сапиенсов из Африки. В то же время сибирско-североамериканские параллели позволяют датировать его появление на севере Евразии по крайней мере финальным палеолитом.

Рис. 51. «Магическое бегство», мотив L72. 1. Спасаясь бегством, персонаж бросает позади себя небольшие предметы, превращающиеся в мощные препятствия на пути преследователя, либо (редко) преследователь создает такие препятствия на пути беглецов. Среди брошенных предметов есть гребень, который становится чащей (мотив L72A), и оселок, который делается горой (мотив L72B). 2. То же, но брошены либо оселок, либо гребень. 3. Среди брошенных предметов есть гребень, но он превращается не в чащу, а в другое препятствие. 4. Среди брошенных предметов ни гребень, ни оселок не упомянуты. 5. Варианты (2) или (3) в тех текстах американских индейцев, в которых мотив магического бегства, скорее всего, заимствован от европейцев.

Некоторые евразийские и североамериканские версии описывают стандартный набор предметов-препятствий, включая гребень, который превращается в чащу, и оселок, который превращается в гору или скалу. Метаморфоза гребня выглядит логично, поэтому ее повторное независимое появление допустить можно. Однако оселок, а не просто какой-то камень, фигурирующий среди брошенных предметов, есть слишком специфическая деталь, чтобы возникать многократно. Кроме того, и гребень в ряде традиций (нгаджу, оджибва, северные оджибва) превращается не в лес и кустарник, а в другие препятствия — стену, гору гребней, просто гору. В «Кодзики» он превращается в молодые побеги бамбука, которые преследователи начинают поедать. Это совсем иной мотив, поскольку речь идет не о препятствии на пути антагониста, а об отвлечении его внимания от погони.

Еще А. Кребер полагал, что сочетание мотивов «гребень — чаща» и «оселок — гора» не могло возникнуть несколько раз независимо [Kroeber 1923: 198-199]. Ареал данного варианта «магического бегства» в Америке и Сибири заставляет предполагать, что подобная комбинация повествовательных эпизодов была принесена в Новый Свет на последних этапах его заселения. Случись это раньше, мотив был бы шире распространен в Северной Америке и, возможно, проник бы в Южную, а случись это позже, он был бы представлен на сибирском северо-востоке и на Аляске, но не в районах, удаленных от Берингова пролива. Отсюда следует, что набор элементов «гребень — чаща, оселок — гора» появился в континентальной Евразии 10—14 тыс. л.н. Если он и был известен в Сибири ранее, на протяжении долгого времени его ареал был ограничен и активно не расширялся.

На тезисе относительно стабильности ареала надо остановиться особо. Не только «гребень — чаща» и «оселок — гора», но и другие варианты превращения брошенных предметов в мощные препятствия на пути преследователей отсутствуют в «Эдде» и в античных и древневосточных источниках, хотя в новогреческих сказках «магическое бегство» с превращением гребня в чащу известно. Поскольку в I тыс. до н.э. комбинация «гребень — чаща, оселок — гора» в Сибири (а может быть, и в Восточной Европе) уже должна была быть известна, можно заключить, что ранее появления обществ с высокой демографической плотностью и интенсивным обменом информацией распространение фольклорных мотивов между разноязычными группами людей осуществлялось главным образом по мере движения миграционных потоков, а не путем постепенной диффузии.

Африканские варианты магического бегства выглядят довольно примитивно. В них не так много настоящих метаморфоз, препятствия чаще всего либо содержатся в однородных предметах-вместилищах (брошенных яйцах, калебасах и т.п.), либо возрастают количественно, не меняясь по существу (колючка становится полем колючек). Более разработанные варианты изредка встречаются лишь в Западной Африке — см. ниже пересказ текста бобо в связи с мотивом K56, «достойная награждена, недостойная наказана».

В ряде текстов характерный для «магического бегства» мотив превращения брошенных предметов в препятствия сочетается с мотивом Аталанты (L103): убегающий бросает или создает позади себя предметы, которые преследователь, теряя время, собирает, поедает или уничтожает, хотя они не мешают его продвижению. Упомянутый выше эпизод из «Кодзики» как раз и отвечает определению этого мотива (рис. 52).

Рис. 52. «Аталанта», мотив L103. Убегающий бросает или создает позади себя предметы, которые преследователь, теряя время, собирает, поедает или уничтожает, хотя они не мешают его продвижению.

Согласно древнегреческой мифологии, Аталанта предлагала женихам бежать наперегонки, догоняла и убивала их. Меланион бросил позади себя золотые яблоки, которые Аталанта стала подбирать, проиграв из-за этого состязание. В цикле об аргонавтах Медея, чтобы задержать преследующие «Арго» корабли Ээта, разрубает на части тело своего брата Апсирта и бросает их в море. Пока Ээт подбирает куски тела сына, аргонавты спасаются. В то же время настоящего «магического бегства» в древнегреческой мифологии нет. Скорее всего, это значит, что «Аталанта» архаичнее и этот мотив мог быть некогда распространен в Евразии шире, чем то известно по имеющимся поздним источникам. Стандартные же варианты «магического бегства» появились в Европе позже. Об аналогичной последовательности свидетельствуют мифология и фольклор Японии: «Аталанта», как только что было сказано, есть в «Кодзики», а «магическое бегство» — в позднем сказочном фольклоре.