Анатолий Дмитриевич просьбу энтузиаста фамилию его запомнил и с удовольствием прочитал ее через два года в Москве в списке участников дрейфа «Седова», ставших Героями Советского Союза. А еще через несколько лет, уже после войны, поставил на свою книжную полку труды В. Х. Буйницкого,  профессора Ленинградского университета.

Много пережил этот талантливый и мужественный человек, добровольно избравший для себя суровую зимовку в дрейфующих льдах льдах высоких широт.

Однако вернемся к апрелю 1938 года. В числе пассажиров самолетов Алексеева и Головина оказались два ветерана Арктики, два ветерана Арктики, два профессора: гидрограф Николай Иванович Евгенов и астроном Иван Данилович Жонголович. Усевшись на места, любезно предоставленные им в штурманских кабинах, они поглядывали за борт со смешанным чувством успокоенности и грусти. С одной стороны, как было ни порадоваться долгожданному возвращению на далекую Большую землю, а с другой — жалко расставаться с суровыми льдами, в плену у которых прожит не один месяц. Как забыть пуржливые дни, морозные сумерки, когда по тропинкам через сугробы приходилось добираться от корабля к кораблю, от своей насквозь простывшей каюты к еще более холодному трюму, в котором, как в аудитории, собирались студенты-гидрографы.

Но вот самолеты взлетели, исчез внизу зимующий караван. И начали вспоминаться времена еще более давние. Ведь и Евгенов и Жонголович — свидетели появления самолета в Арктике, оба они были спутниками Бориса Григорьевича Чухновского, когда впервые летал он над Новой Землей.

Пока летели от кораблей на юг, погода постепенно портилась. Штурманы настроили радиокомпасы на рацию стоявшего на Котельном самолета Орлова. Радисты каждые четверть часа принимали метеосводки с острова. Чем меньшее расстояние оставалось пролететь, тем тревожнее звучала морзянка Бабича.

Сгущаются облака, усиливается ветер… Видимость один километр. Потом пятьсот метров, потом двести… И наконец — нулевая. Как садиться ощупью на машине весом около 24 тонн. Однако, куда денешься, запасного аэродрома поблизости нет.

Посоветовавшись с Жуковым и Тягуниным, Анатолий Дмитриевич решил садиться. По радиокомпасу вышел на островную рацию, и тут, когда альтиметр показывал только 25 метров, в клубах пурги вдруг мелькнула неровная, в застругах, поверхность замерзшей лагуны. Горизонтальная видимость в зависимости от порывов ветра колебалась в пределах от 5 до 30 метров.

После посадки Алексеев делился с Орловым:

 — Как я в этой кутерьме твой аэроплан не зарубил, до сих пор не понимаю… Как твоих ребят лыжами не подмял, — там кто-то дымовой сигнал пытался мне подавать.

 — Да уж, видать, всем нам повезло, Анатолий Дмитриевич, — смеялся довольный Орлов.

Но особенно «повезло» гостеприимным зимовщикам Котельного. На несколько дней пережидать непогоду у них осталось ни много ни мало 103 гостя! Это на зимовке-то, где обычно живут четверо. Пришлось в дополнение к стационарному жилью ставить палатки. И жили в них, хотя порядком прохватывало морозами.

Из-за того что камбуз зимовщиков не поспевал готовить горячую пищу на всех, в палатках горели примуса и подогревательные авиационные лампы. На них кипятилась вода, варились супы. Чтобы обеспечить питанием всех без исключения пассажиров, их разбили на группы. Старшинам групп выдавались на руки продукты сухим пайком, а потом готовили пищу — кто во что горазд…

К чести моряков надо признать: никто из них, даже люди пожилые, наиболее утомленные долгим дрейфом, не роптали на судьбу. Наоборот, Отдельные шутники даже утверждали, что на острове Котельном жить не в пример уютнее, чем на зимующих кораблях, — «вроде как на даче». Благодарные летчикам, моряки взяли на себя все заботы по уходу за островным аэродромом. После очередной пурги они дружно брались за лопаты, откапывали самолетные лыжи.

Дождавшись улучшения погоды в Тикси, Орлов повез туда 45 пассажиров и вскоре возвратился с запасами бензина. Алексеев и Головин, заправившись, ушли в третий и последний рейс на караван.

После отправки оттуда еще восьмидесяти человек на трех зимующих судах остался предельно сокращенный состав экипажей — всего 33 человека. Все они были теперь обеспечены и теплой одеждой, и продуктами на долгий срок.

 — Когда-то снова свидимся, Анатолий Дмитриевич, — не без грусти говорили моряки, прощаясь с Алексеевым.

 — Думаю, что скоро, — уверенно отвечал тот и пояснял: — Летом пробьется к вам мощный ледокол. Может и мне приведется участвовать в той будущей операции, разведка-то воздушная потребуется…

В дальнейшем, однако, многое сложилось иначе, хотя в главном Анатолий Дмитриевич оказался прав, как показала морская навигация. Но об этом в следующей главе. А пока расскажем о завершении воздушной экспедиции.

С восьмьюдесятью пассажирами на борту Алексеев и Головин приближались к острову Котельному, когда оттуда вдруг поступил сигнал о резком ухудшении погоды.

Снова видимость приближалась к нулевой, с той, однако, разницей, что теперь в отличие от недавней пурги валил густой снег при абсолютном штиле. Как ориентироваться, когда считанные метры остаются до земной поверхности, когда стрелка радиокомпаса, нервно подергиваясь, показывает: Котельный здесь. А внизу ни зги не видно.

И вдруг на какое-то мгновение показался просвет в сплошной снежной завесе, мелькнули бревна плавника, лежащие на косе, что рядом с лагуной.

Алексеев и следом за ним Головин опустились в тундре без каких бы то ни было повреждений, хотя посадка и оказалась весьма жесткой.

Потом, когда непогода улеглась, видимость улучшилась, выяснилось, что от этой косы, казавшейся с воздуха совсем близкой к лагуне, на самом-то деле до полярной станции добрых полтора десятка километров.

Расстояние не такое уж большое как будто бы, но чтобы преодолеть его по свежевыпавшему глубокому снегу, воздушные пассажиры, став пешеходами, потратили без малого полсуток. Перелетая с места вынужденной посадки к зимовке на порожних, облегченных машинах, пилоты наблюдали вереницу людей, далеко растянувшуюся по белой равнине.

И снова на редкость заботливыми показали себя зимовщики Котельного. Навстречу пешеходам Бабич послал собачью упряжку со съестными припасами.

 — Ну, друзья, майский праздник нам теперь встречать можно по всей форме, дело свое сделали. Как командир, а? — спрашивал удовлетворенно «дядя Костя» — механик Сугробов. И поглядывал то на свежевыбритого Алексеева, то в окно, за которым ярко светило над Тикси весеннее, уже не заходящее солнце.

Воздушная экспедиция приземлилась в Москве на Центральном аэродроме. Руководитель ее, Герой Советского Союза Алексеев, рапортовал Родине о выполнении ответственного задания, первого в своей жизни партийного поручения.

Морской поход авиаторов

Вскоре после возвращения из высоких широт Анатолий Дмитриевич Алексеев делился с друзьями:

 — Ну извозным промыслом в морском ведомстве я надолго сыт… Теперь хочу с недавними своими пассажирами поменяться местами… Как так?.. Да очень просто, зовет меня с собой в дальний вояж Марк Иванович.

Тот, о ком шла речь — М. И. Шевелев, авиационный специалист, организатор воздушной службы в Арктике, имел к тому времени немалый опыт и в руководстве транспортными операциями на трассе Северного морского пути. С Алексеевым его связывала давняя дружба: вместе участвовали в первых ледовых разведках, когда только еще налаживалось судоходство в Карском море, вместе летали на полюс. И теперь, по зрелом размышлении, были согласны в одном: столь сложного географического предприятия, какое намечалось на лето 1938 года, не случалось еще проводить никому из полярников ни в нашей стране, ни за рубежом.

Шутка ли, вывести из льдов более двух десятков кораблей, зазимовавших прошлой осенью!.. Причем осуществлять эти операции предстояло силами одного только «Ермака» — единственного ледокола, избежавшего зимовки.