Савва Морозов ОНИ ПРИНЕСЛИ КРЫЛЬЯ В АРКТИКУ
Вспоминая минувшие дни
Замысел этой документальной повести родился несколько лет назад, когда главные герои ее Борис Григорьевич Чухновский и Анатолий Дмитриевич Алексеев еще были живы. Единомышленники, близкие друзья, они были связаны не только десятилетиями совместной работы в небе Арктики, но и (любопытная деталь!) были соседями. Оба жили в первом доме полярников на Суворовском бульваре в Москве.
Мне часто случалось запросто заходить то к одному, то к другому, встречаться с обоими за гостеприимным чайным столом. Люди пожилые, бывалые, много повидавшие «бойцы вспоминали минувшие дни» и всегда при этом живо откликались на события сегодняшние.
Одним из таких событий был выход на экраны художественного фильма «Красная палатка» — совместного творения советских и итальянских кинематографистов. В нем рассказывалось о трагической судьбе воздушной экспедиции генерала Умберто Нобиле: как летом 1928 года бедствовали в дрейфующих льдах потерпевшие катастрофу воздухоплаватели, а также о героическом походе советского ледокола «Красин», спасавшем итальянцев при деятельном участии пилота Б. Г. Чухновского и штурмана А. Д. Алексеева.
Наша рецензия в «Известиях», озаглавленная «Суд совести и долг памяти», оценивала фильм весьма критически. Оценивала с позиций исторической правды и политической, идейной направленности. Дело в том, что в картине «Красная палатка» не была разоблачена зловещая роль фашистского правительства Муссолини, которое бросило своих подданных на произвол судьбы. А подвиг советских авиаторов и моряков изображался как частный эпизод, вне связи со всей предшествующей многовековой борьбой русского народа за освоение Крайнего Севера.
Против такой трактовки важной темы и возражали в печати коммунисты Чухновский и Алексеев, чьи роли в фильме, к слову сказать, были исполнены актерами поверхностно, в стиле мелодрамы, без глубокого психологического проникновения.
После опубликования рецензии мы не раз вновь и вновь заводили беседы об искусстве и жизни, об ответственности художника перед современниками и перед историей, о том, что свидетельства памяти всегда надо проверять судом совести.
Помню, как Алексеев сказал со свойственной ему иронией:
— «Врет как очевидец», — было когда-то в ходу такое выражение… — Нам с Борисом Григорьевичем неуместно в подобной роли на экране выступать. А поговорить по душам с сыновьями, с внуками было бы не лишне…
Чухновский добавил в задумчивости:
— Да, хорошо это у Маяковского: «Как живой с живыми говоря…»
И оба мои собеседника начали шутливо упрекать друг друга в лени: давно, мол, пора им обоим взяться за перо, рассказать не только о красинской эпопее, но и вообще вспомнить годы минувшие. И вот тут я со свойственной журналисту скоропалительностью предложил с места в карьер название будущей книги:
— «Крылья над льдами», а?.. Или нет, еще лучше так: «Они принесли крылья в Арктику?..»
— Позвольте, позвольте, — сразу же охладил мой пыл Алексеев, — кто такие эти самые «они», разрешите спросить?
— Как кто? Да вы, Анатолий Дмитриевич, вы с Борисом Григорьевичем…
— Э-э, нет, — решительно возразил Алексеев, — кроме нас двоих еще немало крылатой братии потрудилось в полярных краях… Но если уж по справедливости судить, то пионером советской полярной авиации следует считать все-таки Чухновского. Он для всех нас мэтр. А слово «мэтр» переводится с французского двояко: как «учитель» и как «хозяин»…
— Ну, ну, Анатолий, это уж ты хватил через край, — миниатюрный, худенький Чухновский толкнул в бок плечистого, рослого Алексеева.
Давняя беседа эта оживает в моей памяти сегодня перед грудой папок. Они разложены на широком рабочем столе в той самой, хорошо знакомой мне комнате на Суворовском бульваре. Напротив, через стол, сидит Алексеев-младший — Дмитрий Анатольевич, инженер по радиоэлектронике. Еще недавно мы звали его просто Димой, а теперь это взрослый человек, столь похожий на покойного своего отца — такой же крупный, лобастый.
Непривычно и тяжко говорить об Алексееве-старшем «покойный». И горько сознавать, что опустела соседняя — ниже этажом — квартира Чухновского.
Развязываю папки, хранящие обширный архив двух друзей, перелистываю бортжурналы, экспедиционные дневники, вчитываюсь в докладные записки и письма. Разглядываю поблекшие фотографии, морские и полетные карты, потертые на сгибах. И думаю: как долго могут сохраняться бумаги и сколь недолговечны в сущности люди.
Проверяю собственную память документами. А документы становятся страницами пережитого, когда подкрепляешь их свидетельствами памяти. И хочется рассказать таким, как Дмитрий Алексеев, молодым людям о замечательном поколении их отцов, о родословной крылатого племени в Арктике.
Так вырастали крылья
Сверстники нашего XX века, они, однако, не были ровесниками по возрасту. Петербуржец Боря Чухновский — сын ученого лесовода, уже заканчивал реальное училище в Гатчине, когда Толе Алексееву, родившемуся в семье железнодорожника, оставался еще не один год до аттестата зрелости в гимназии Троице-Сергиевского посада под Москвой. Оба ничего не знали друг о друге.
Но оба чувствовали учащенный пульс времени. Ведь подумать только, какие дела творились вокруг — на огромной планете Земля. Француз Луи Блерио перелетел Ла-Манш. До Северного полюса по дрейфующим льдам дошел на собачьих упряжках американец Роберт Пири. Почти одновременно, с интервалами в несколько дней, взметнулись над Южным полюсом национальные флаги Норвегии и Великобритании, водруженные Руалом Амундсеном и Робертом Скоттом. Заметным событием стало и первое состязание аэропланов между Петербургом и Москвой. И естественно, многих взволновала весть о полетах близ Новой Земли, осуществленных летом 1914 года поручиком по адмиралтейству Яном Нагурским, поляком по национальности, офицером российской службы.
Если Анатолий Алексеев знал о Нагурском только из газет, то Борис Чухновский мог гордиться личной встречей со знаменитым авиатором. Летом 1917 года девятнадцатилетний Борис — «охотник флота на правах вольноопределяющегося унтер-офицера» (так гласил приказ о переводе его из Морского корпуса в воздушный дивизион) — стоял в строю вместе с другими будущими пилотами. И вот на плацу появилась группа офицеров.
— Нагурский, Нагурский, смотрите… — пронеслось по рядам.
Вытянув тонкую шею, застенчивый Борис старался во всех подробностях разглядеть стройную фигуру затянутого в щегольской китель штабс-капитана. Вот было бы замечательно, если бы на предстоящих вскоре выпускных экзаменах присутствовал он. Может быть, Борису выпала бы честь ответить на какой-нибудь из вопросов, заданных штабс-капитаном, может быть, Нагурский захотел бы поделиться с молодыми морскими летчиками впечатлениями об Арктике…
Нет, этого не случилось.
Сбитый немцами в воздушном бою над Рижским заливом, вылечившись после ранения, Ян Иосифович Нагурский отправился домой — в Польшу. Там начал работать инженером, расстался с авиацией, а в Советский Союз приехал погостить однажды, лишь спустя почти сорок лет.
Чухновскому же привелось сдавать экзамены на пилота в октябре семнадцатого в Ораниенбауме.
— Все же Нагурского я считаю как бы своим крестным отцом в Арктике, — не раз говаривал он впоследствии, оглядываясь на пройденный жизненный путь.
Путь этот шел в фарватере молодой Республики Советов. Весной восемнадцатого года Борис, назначенный командовать воздушным дивизионом Балтийского моря, разведывал дорогу для наших кораблей, шедших на Кронштадт из захваченного немцами Гельсингфорса.
