Внезапно мы налетели на плывущую перед нами весельную лодку без пассажиров — никто не мог нам сказать, как она здесь очутилась. Столкновение было безобидным, и все же наши женщины взвизгнули от страха. Зацепив лодку, мы решили воспользоваться ею, пустив ее перед нашей, чтобы уменьшить риск серьезного столкновения с большим кораблем. Я перебрался в найденную лодку, сел на весла и поплыл вперед, а наша моторка поплыла следом.

Плывя впереди, больше всего я боялся потерять нашу лодку с Элеонорой и друзьями, но именно это и произошло. Вскоре я потерял их из вида. Я долго кричал, звал Константина и других, но ответа не было. Мне оставалось одно — плыть самостоятельно 10 километров против течения к острову Нечаянной Радости. Пропустить остров было нельзя из-за его внушительных размеров и колоколов, которые в подобных случаях использовались как звуковые маяки для потерявшихся путешественников.

Я подналег на весла и через пару часов выбился из сил. Обливаясь потом, я остановился и как раз вовремя, потому что передо мной была стена, в которой я признал борт большого судна. Моя лодка закачалась возле этого судна, и тогда я закричал в надежде, что кто-то на судне меня услышит и бросит мне трап. Я просил о помощи, но ответа не было. Неожиданно я увидел висящий канат и, и прежде чем течение меня отнесло в сторону, успел схватить и привязать его к носу моей лодки. Канат натянулся, и лодка поплыла против течения на буксире неизвестного мне судна.

* * *

Прикорнув на дне лодки, я задремал. Лежать было неудобно, потому я часто просыпался, находил более удобное положение и снова засыпал. Мне снились сны. Я запомнил только последний сон.

Мне снилось, что наступила ночь, и я приплыл к острову Нечаянной Радости. Ночь была ясная, звездная. Тумана, омрачившего нашу поездку на остров, как не бывало. На причале меня встретила Европа, худая, в синем платьице и босоножках, и мы с ней пошли по дороге, ведущей к огромному бревенчатому зданию на вершине холма. Вокруг нас были выжженные солнцем кусты и сухая трава, но дом был окружен садом с множеством плодовых деревьев. Внутри непомерно большого, полутемного, заваленного рухлядью здания находился огромный телескоп, его обращенное в небо металлическое тело, подобное океанскому киту, уходило в раструб разборного купола. Европа усадила меня в кресло и показала, куда мне нужно смотреть и какие колесики двигать. Я начал смотреть, перемещаясь по небу по своему желанию.

Сначала я не видел ничего, кроме темноты, потом глаза мои разглядели крупные шары ближайших планет и острые искры ярких звезд, названия некоторых из них я даже смог припомнить. Мне показалось, что я увидел хвостатую комету на фоне необычайно густой черноты. Далее я начал различать светлые спиралевидные образования, догадываясь, что это галактики, отстоящие от нас на миллионы световых лет. Вообще пространство Космоса было густо заселено не только бесчисленными галактиками и туманностями, но еще и какими-то волокнистыми образованиями с выпуклостями и провалами. Иногда там, где ничего не было видно, происходила внезапная вспышка или возникала узнаваемая фигурка человека или животного, а потом все опять гасло и умирало. У меня было чувство, что меня нет и, может быть, никогда и не было, а есть только этот необъятный, немыслимый мир вне какого-либо смысла и понимания.

Не знаю, как долго я рассматривал небо. Оторвавшись от пугающего зрелища, я подумал, что же нам делать с этой огромной, необъятной, неохватной Вселенной, не согласующейся ни с понятиями, ни с масштабами людей? Что делать людям в этом безумном масштабе? Плюс ко всему мы, как мухи, запутались в социальной паутине, в своих микроскопических личных обстоятельствах. Как не впасть в отчаяние, в апатию, в полную тупость! Смешно что-то строить, что-то делать, что-то менять. Смешно мыслить и писать книги. Или не смешно? Ведь что-то делать можно, только забывая о Целом, иначе дело выпадет из рук до того, как мы к нему приступим.

Вчера, разговаривая с моими пациентами, я думал, что я приношу им пользу. Мне было интересно делать свою работу. Без ощущения, что я приношу кому-то пользу, и без интереса в своей работе я едва ли мог бы ее продолжать. Но кому мы, люди, приносим пользу? Кому в этом мире нужно наше существование и наша забота? Ответов нет. Остается только пустой интерес, азарт нашей жизни, с удручающими нас страданиями и сомнительными удовольствиями. Какую паутину плетет наш ум, обманывая себя и других на фоне этих нечеловеческих и даже небожеских масштабов? В какие игры мы играем с собой вот уже пять или десять тысячелетий, а может быть, миллионы лет? Откуда и для чего вся эта Вселенная и для чего мы?

Оказывается, я не просто думал, но говорил все это вслух, обращаясь к сидевшей передо мной на кушетке и смотревшей на меня большими внимательными глазами Европе. Я задавал вопросы подростку, пятнадцатилетней девочке в синеньком платье, на лбу которой звездочками краснели маленькие прыщики, и мне казалось, что она смотрит на меня заботливым взглядом сестры или матери. Мне было ясно, что у нее есть ответы на эти вопросы, но она не знает, как мне их бережно сообщить, чтобы не огорчить, не поранить меня.

Я спросил ее:

— Что я видел сейчас?

Она улыбнулась и сказала:

— Ты видел Большой Иллюзион. А Великий Поток — это Малый Иллюзион. Не тревожься, не бойся. Смысл — в тебе. Дай его мне.

2

Что же скрывается под покрывалом реальности? Этот вопрос я задавал себе каждый раз, когда смотрел на голубое небо, слышал плеск воды под ногами и видел, как Европа выходит из воды в сиреневом купальнике, и на ее плечах под солнечными лучами искрятся капельки влаги.

Прошло много времени с того дня, когда я приплыл на остров Нечаянной радости и Европа встретила меня на причале в синем платьице и босоножках, и мы пошли по тропинке, ведущей к бревенчатому зданию на вершине холма. Я поселился на острове, к которому прибило мою лодку и Европа осталась со мной. Мы жили в огромном запущенном здании с телескопом под куполом, мы купались и гуляли по острову, а ночи проводили у телескопа, разглядывая далекие и непостижимые миры. Мы питались фруктами и ягодами из сада, а молоко и хлеб нам приносила старая женщина из соседнего хутора.

Что же скрывается под покрывалом этого и всех других близких и далеких миров, которые нас окружают? Что есть та истинная реальность, которая скрыта от людей? И кто мы сами, живущие в тревожном недоумении относительно себя и всего, что нас окружает? С тех пор, как Европа задала мне свой вопрос, с того самого дня и часа я не мог думать ни о чем другом. Вся моя жизнь как будто остановилась — не стало прошлого и будущего, — все потеряло значение. Где-то в прошлом остался и Великий Поток — мы с Европой его не замечали и о нем не думали. Был только этот вопрос, и он оставался безответным.

Интуиция говорила мне, что последняя истина невыносима для человеческого ума и что тот, кто создал эту реальность, заботливо скрыл ее от людей, окружив их спасительной ложью. Я чувствовал ложь везде и во всем, мир вокруг меня был сшит белыми нитками. Ткань реальности была напряжена до предела и готова в любую минуту разорваться, а в прорехи и трещины лезли насмешливые демоны и голодные духи. Не только мир, но и сам я казался себе нарисованным и фальшивым, а моя осмотрительность и осторожность лишь прикрывали мою неуверенность, отсутствие во мне корня и основы. Все рассыпалось вокруг и внутри, и мне стоило огромного труда делать вид, что я существую.

Европа догадывалась о том, что со мной творится, и отвлекала от мрачных мыслей, водила на купания и прогулки. Рядом со мной она была самостоятельным взрослым человеком, я же постоянно спрашивал ее мнения и совета. Свой вопрос она больше не повторяла, но я знал, что она напряженно ждет на него ответа.

Наш день начинался рано, мы вставали и выходили в сад. Я находил тень под деревьями, садился и закрывал глаза, пробуя вернуть состояние еще не совсем покинувшего меня сна. Мне казалось, что во сне я нахожусь ближе к ответу, которого я мучительно ждал, потому что понимал, что мой ум не может мне помочь и что если помощь ко мне придет, то только самым неожиданным образом. Европа, напротив, сразу бежала к воде, плавала, ныряла, плескалась — блаженствовала. Потом выходила на берег, поднималась ко мне и садилась рядом, стараясь меня не тревожить. Ветерок трепал ее волосы, солнце и тень играли на ее девичьей фигурке. Время просачивалось в гальку и песок, а может быть, времени не было вовсе.