— Вот эти? — изумилась Услада.

— Их.

— И это можешь? — и такое восхищение было в больших карих очах, что умелый хозяин невольно засмущался.

— Да чего там уметь, — небрежно отмахнулся он, — глину по осени заготовил, словно тесто глину замесил, водички чуть подливая, а там раскатывай лентами, как у девок в косах, и сворачивай из них горшок али крынку, потом скребком швы затираешь да в печь, там главное жар нужный держать, чтоб не лопнули. Не так ладно, как у градских горшечников, они на круге лепят, стеночки тоненькие…

— А ты женат был? — внезапным вопросом перебила его Услада.

Миронег отвернулся, как бы по делу, пряча лицо.

— Был, — сухо отозвался он.

— Померла, да? — тихо спросила Услада, опуская очи.

— Надеюсь, жива-здорова, — с легкой горечью усмехнулся Миронег.

— Как так, в монастырь подалась? — Услада подвинулась ближе, уже не скрывая отчаянного любопытства.

— Нет, — буркнул Миронег. — Все, управились. Иди отдохни, я пойду огонь разведу, обедать пора.

— Прелюбодейка, да ты ее прогнал, да? — не собиралась отставать Услада, не замечая, что бортнику про то совсем уж говорить и не хочется.

— Хорошей женой она была, — перестал прятать взгляд, а в упор уставился на любопытную девку Миронег, Услада покраснела, но взгляд тоже не отвела.

— Чего ж тогда? Ты к той бабе, что давеча прибегала, наведываться стал, так ее отец с братьями отобрали. Я слыхала, такое бывает.

— В байках твоих? Там и не такое бывает, — скривил губы в усмешке Миронег.

— А чего ж не хочешь мне сказаться? Я никому не скажу, — Услада осенила себя распятьем.

— А чего ты не желаешь говорить, почему тебя ищут? Я тоже про то помалкивать стану, побожиться могу, — показал крепкие зубы Миронег.

— Я дров принесу, — махнула косой Услада, разворачиваясь к поленнице.

— Отпустил я ее, — кинул ей в спину Миронег.

Услада замерла, потом медленно повернулась.

— Ты ж любил ее, по всему видно, зачем же отпустил? — сверкнули карие очи.

— Зачахла бы она рядом со мной, — вздохнул Миронег и сел на бревно.

— С чего бы ей чахнуть? — рядом присела Услада, глядя на него с сочувствием. — Ты хороший.

— Сейчас, может, и хороший, а молодой дурной был. Я ее в сечи добыл. С половцами сцепились, стан их разграбили… Ну, я ее полоном себе и забрал. Тоненькая, чернявенькая, на тебя похожа. Ты чернявенькая в кого?

— Не ведаю, я своих не помню. Так она у тебя поганая была?

— Окрестил, Еленой нарекли. В дом хозяйкой привел.

— Венчались?

— Нет, да то все равно.

— Да как же — все равно. Разве можно? — Услада придвинулась чуть ближе.

— Слушай, чего ты пристала? — возмутился Миронег. — Собирался как пообвыкнется, только не пообвыклась, как на волка на меня смотрела. Не любо ей здесь было, туда душа просилась, — он посмотрел куда-то на юг. — Мне бы потерпеливей быть, поласковей, а я злился.

— Тоже ничего не умела, да?

— Все она умела, рукастая была. Но… дитя скинула, а потом и вовсе слегла. Я за знахаркой, а та говорит, ежели не отпустишь ее, помрет с тоски. С погаными мирно было, с купчинами их весточку послал, приехал за ней то ли брат, то ли… Он за нее выкуп привез, я не взял. Она с ним уехала, даже не повернулась на прощание. Тяжко было, — Миронег замолчал, потом принялся разводить костер, старательно раздувая давно остывшие головешки.

— Глупая она была, зря убиваешься, — с видимым равнодушием бросила Услада и побежала за дровами.

— Много ты, птаха, понимаешь, — кинул ей Миронег.

— Да уж не так-то сложно то понять, — с видом умудренной опытом бабы проговорила Услада. — Небось сидит в своем шатре, да по тебе слезы горькие роняет.

— Ну, теперь я к тебе буду приставать с расспросами, — злорадно потер руки Миронег.

Услада напрягла плечи, готовясь держать словесную оборону.

— Жениха-то за бусы целовала? — прищурил Миронег глаза. — Али не целованная?

— Вот я на такие срамные вопросы отвечать не стану, — разобиделась Услада.

— Видишь, как неловко, когда кто-то в твое потаенное ломится, — Миронег поставил котел на огонь. — Не бойся, я пошутил, больше пытать не стану.

Дальше они молча суетились у костра, каждый переживая свои, только им ведомые воспоминания. Каша поспела, наполняя стоячий безветренный воздух сводящими живот запахами.

— А вот разве бортники в степь за полоном ходят? — вдруг вскинула голову Услада.

— Бывает, — уклончиво отозвался Миронег.

— И бился ты как ратный, — задумчиво проговорила догада.

— Вот тут только один ответ — ты сказываешь всю правду про себя, а я про себя, так и быть, — и по тону бортника было ясно, что здесь уж он будет неприступен.

— Я уж все рассказала, — буркнула Услада, но приставать с расспросами больше не стала.

Миронег побрел последний раз проверить плот, завтра предстояла дальняя дорога, нельзя чтобы поклажа перевернулась и драгоценный мед пошел на дно. Услада побежала хвостиком следом, она вообще не любила оставаться одна, все время тревожно озираясь на заросли и пугаясь каждого шороха, и только рядом с Миронегом делалась спокойной и даже иногда веселой.

Вдвоем они уселись на край плота, погружая ноги в теплую воду и глядя, как стрижи чертят воздух острыми крыльями. Миронег вынул откуда-то крынку с квасом, хлебнул сам, передал Усладе, она отхлебнула, вернула обратно. И так привольно и благостно было в этот миг.

— А я бы здесь осталась, — вздохнула Услада.

— Где это, здесь? — поперхнулся квасом Миронег.

— У заводи, — полными восхищения очами посмотрела девчонка на закат, — в избушке этой, рядом с козами, бортями, при баньке.

— К этим бортям и баньке еще я прилагаюсь, — усмехнулся хозяин усадьбы, — про женку все выведывала, нешто в жены напрашиваешься?

— Просто хорошо здесь, — не подхватила его шутливого тона Услада, продолжая следить за уплывающим за окоем солнцем, — а в жены я не напрашиваюсь, за то не тревожься.

— А ежели позову? — прищурил один глаз Миронег.

— Ты сначала позови, а потом уж я отвечу, — чуть отодвинулась от него невеста.

— Мне уехать надо будет дня на три, — перестал опасно шутить Миронег.

— Как это уехать? — опавшим голосом проговорила Услада. — Ты меня разве с собой не возьмешь?

— Ищут тебя, нельзя чтобы кто-то тебя увидел, донесут, — попытался объяснить Миронег. — Пересидишь здесь пару дней.

— Я боюсь… я не смогу. Не уезжай, — вцепилась она ему в край рукава.

— Мед распродать надобно, жита еще прикупить. Нас теперь двое.

— Я есть мало буду, не уезжай, — взмолилась Услада.

— Ежели я мед не привезу, все верви сами сюда пожалуют, все равно тебя увидят. Да никто тебя тут не найдет, просто прислушивайся, а как какой шорох услышишь, в погреб ныряй, ты ж видела, на нем трава растет, он неприметный, — как можно мягче заговорил Миронег. — Я тебе топор оставлю. И ночевать лучше в погреб спускайся. Только теплее накрывайся, сыро там. А я дня через три — четыре вернусь, да не успеешь и оглянуться. Ну, как?

— Поезжай, — обреченно проговорила Услада, в уголках очей сверкнули слезинки.

И так это было сказано, что у Миронега сжалось сердце. А ведь она ему никто, ни сестра, ни жена, ни невеста, и вместе они чуть больше двух седмиц, а глядишь ты, жаль будет ежели с этой пташкой чего случится.

Глава XVI. Вести

Три-четыре дня — это, конечно, Миронег малость смягчил, чтоб совсем уж не пугать кареглазую птаху, так быстро обернуться никак не получится. В Малой верви полдня придется убить, потом к Большой править. Без весел, на плоту, хоть и по течению, все ж день оставшийся да ночь плыть и к обеду следующего дня добраться бы. Плот неповоротливый, а нагрузил много, вести следует осторожно, спешка к добру не приводит.

А в Большой никогда быстро не выходило, народец там живет размеренно, долго запрягает и так же неспешно едет. Пока соберутся, пока приценятся, обругают бортника за жадность неуемную, погрозятся на Вороне продавцов сыскать, посетуют, что на Хопре дешевле местные бортники берут, короче, всю душу вытрясут да оставят «пообдумать» до утра. Ночевать у бабки Лещихи придется, да и как не заглянуть, не погостить, подарков не занести, обидится. Следующий день, конечно, покупатели подтянутся, потому как дешевле, чем у Мирошки Корчича, им меда не найти, и про то всем ведомо, но как не поторговаться, таков порядок, против обычая не попрешь.