В двадцать пять минут одиннадцатого я втискиваю свой джип в ряд припаркованных перед общественным центром Трапперс Кроссинг машин, готовясь к тому, что меня ждет неприятный разговор из-за опоздания. Мюриэль не делает различий между наемными рабочими и теми, кто жертвует своей свободной субботой перед Рождеством добровольно. В ее глазах работа – это работа, и ты должен отдавать ей все свои силы, несмотря ни на что.

По крайней мере сейчас хотя бы солнечно.

Собираю свои вещи и силы, поскольку чувствую, что, когда снова окажусь в этом джипе, буду совершенно вымотана. Выпрыгиваю на мороз. Меня отвлекает грохот слева, где на открытом катке с хоккейными клюшками в руках целая стайка детей отрабатывает удары по сетке.

Из дверей общественного центра выходит Мари. Следом за ней бежит Бонни Хэтчетт.

Внутри меня все будто сжимается, впрочем, как и всегда, когда я вижу красивую блондинку-ветеринара. Разница лишь в том, что моя реакция на нее уже не такая острая, как раньше.

– Что ты имеешь в виду? Ты видела, как это происходило? – спрашивает Мари.

– Не совсем… нет. – Бонни поджимает тонкие губы и хмурится. – Но мы все знаем, что с этими собаками плохо обращаются. Да и вообще, кем он себя возомнил? Появляется здесь, скупает землю, не обращая ни на кого внимания. – В ее тоне отчетливо сквозит горечь.

– То, что ты видишь в нем прямого конкурента бизнесу Гарри, не дает тебе права бросаться обвинениями в жестоком обращении с животными, – мягко возражает Мари. – Только если у тебя нет доказательств.

– А если мы найдем доказательства? Тогда ты поможешь нам, верно? – не отстает Бонни.

Вздох Мари свидетельствует о ее нечеловеческом терпении.

– Если у тебя будут доказательства, я попытаюсь что-нибудь сделать. Послушай, мне надо идти. У меня распланированы дела на всю вторую половину дня.

Похоже, Бонни не заметила неодобрения в голосе Мари, потому что энергично кивает головой и восклицает:

– Спасибо, доктор Лер. Спасибо за помощь.

Мари замечает меня и идет навстречу.

– Что это было? – с любопытством спрашиваю я.

Девушка с трудом подавляет стон.

– Несколько месяцев назад сюда переехал какой-то парень. Он купил участок Дэнсона, расположенный вниз по дороге от Хэтчеттов. Видимо, он разводит ездовых собак. – Она оборачивается, чтобы проследить за тем, как маленькая, сгорбленная женщина забирается в старый пикап «Додж». – Бонни утверждает, что он жестоко с ними обращается.

– А ты ей веришь?

Мари пожимает плечами.

– Кто знает? Всякое бывает. Но сын Бонни тоже разводит ездовых собак, и что-то мне подсказывает, что дела у него в последнее время идут неважно, так что конкуренция – это последнее, что им нужно. К тому же этот новый парень выиграл какую-то большую гонку на собачьих упряжках там, откуда он родом, и подал заявку на участие в Iditarod.

– Разве не ее сын выиграл гонки в этом году?

Кажется, у каждого живущего в округе есть родственник, принимающий участие в ежегодном всемирно известном заезде на собачьих упряжках.

– Он занял второе место. Но на следующий год – фаворит. – Мари бросает на меня многозначительный взгляд. – Может стать им, если новичок ничего не испортит.

Я присвистываю.

– Драма с высокими ставками в собачьем мире Аляски.

– Верно, – смеется Мари, снимая варежку, чтобы откинуть с лица прядь длинных шелковистых волос. – И Хэтчетты пытаются втянуть в свои разборки меня, поскольку знают, что я не могу пройти мимо, услышав о жестоком обращении с животными.

И даже сейчас при одном этом предположении улыбка пропадает с ее лица.

– Значит, ты поедешь к этому парню, чтобы все проверить?

Девушка протестующе вскидывает руки.

– Да, судя по всему, поеду.

Мой отец как-то назвал Мари крестоносцем, который летает из поселения в поселение и лечит животных, что могли бы остаться без медицинской помощи. В то время она была просто подругой Джоны, а Джона – задиристым йети, твердо вознамерившимся запихнуть меня в обратный самолет до Торонто. Но как только я познакомилась с красивой блондинкой-ветеринаром, сразу поняла, что, друзья они или нет, она безумно влюблена в Джону. Проблема заключалась в том, что я уже тоже успела его полюбить.

С тех пор у нас с Мари были свои взлеты и падения, основанные на любви к одному и тому же мужчине. И хотя нам никогда не быть лучшими подругами, мы стали настолько искусны в дружеских танцах друг вокруг друга, что иногда начинаю думать, что все это искренне.

Смотрю на двойные двери общественного центра Трапперс Кроссинг, увенчанные вывесками с вечнозелеными венками и пожертвованными белыми гирляндами. «Бесплатные украшения – лучшие украшения», – с радостью провозгласила Мюриэль, всегда отличавшаяся бережливостью.

– Ты не видела Мюриэль, когда была внутри?

– Ты имеешь в виду сержанта? – На пути к своему грузовику уточнила Мари. – Она здесь с шести. А когда я уходила, уговаривала Тоби пригласить Эмили на ужин.

Я издала протяжный стон.

– Думаешь, это еще один пункт в ее списке?

– Пока мое имя там не значится, она может сводить его с кем угодно, кого сочтет приемлемым.

Качаю головой. Хотя Мари не говорит об этом прямо, думаю, мысль о том, что Мюриэль может стать ее свекровью, сыграла не последнюю роль в том, что их отношения с Тоби так и не вышли за рамки двух свиданий. Господь свидетель, ведь это отпугнуло бы любого здравомыслящего человека. Бедный Тоби может остаться холостяком всю жизнь, если не уедет отсюда.

Двигатель грузовика Мари с ревом заводится.

– Передавай Джоне привет от меня, – кричит она, прежде чем захлопнуть дверь.

Плотнее закутываюсь в куртку и иду к двойным дверям, дрожа от холода.

Однажды Мюриэль назвала общественный центр центральным узлом города. Лучшего определения для него и не придумаешь. Помимо посещения фермерского рынка и работы над организацией зимнего карнавала, я провожу в этих старых стенах так много времени, что мерцание флуоресцентных ламп и затхлый запах стали мне настолько привычными, что уже почти успокаивают.

Вхожу в просторный зал, где играет «Тихая ночь», и кипит бурная деятельность. Тоби и один из местных по имени Бенджамин раскладывают круглый обеденный столик, а Эмили и еще два волонтера ставят вокруг него стулья – по десять на один стол. Рядом с пятиметровой рождественской елкой и вокруг колоритного кресла Санты Тедди и фотограф расставляют различные реквизиты. По всему залу можно заметить прямоугольные столы, на которые будут выставлены товары для негласного аукциона. Они уже наполовину заняты всевозможными пожертвованиями – от подарочных корзин до носков ручной вязки и нарисованных горных пейзажей.

В центре всего этого хаоса возвышается моя коренастая соседка в своих неизменных закатанных джинсах – ввиду длины ее невысоких ног – и фланелевой рубашке на пуговицах, которая едва обтягивает ее могучую грудь. Я всегда могу сказать, как давно она мыла голову, потому что сейчас ее кудри плотно облепляют седую голову.

– Здравствуйте, Мюриэль, – окликаю я.

Услышав мой голос, она оборачивается и демонстративно смотрит на часы.

– Рада видеть, что ты все-таки смогла присоединиться к нам, Калла.

Я уже давно научилась не обращать внимания на ее резкий характер. В словах Мюриэль нет злобы. Она такая, какая есть.

– Извините. Мама Джоны решила заняться сегодня выпечкой, и мне пришлось перерыть все шкафы. Не хотелось, чтобы она бежала в магазин, когда в этом нет необходимости.

– О, – Мюриэль кивает, словно соглашаясь с моим оправданием за опоздание, – и как у всех там дела?

– Отлично. – Не считая того, что Джона хочет придушить своего отчима, но я не собиралась обсуждать с Мюриэль наши семейные драмы. – Они все еще обустраиваются.

– Помню праздники с моими свекрами. Каждый год это был сплошной стресс. – Женщина качает головой. – Мать Тедди была еще той штучкой. Более властного человека в жизни не встретишь, скажу я тебе. Мужу повезло, что у меня столько же терпения, сколько и у него, иначе мы бы вообще не поженились.