Меня всегда интересовало, как же, при каких обстоятельствах человек попал в разведку. Поэтому я старался при благоприятных условиях, располагающих к откровенности, спрашивать об этом у прибывающих к нам разведчиков.

Как-то ночью, когда над нами мерцали холодные звезды и мы сидели возле неугасающего ротного костра в ожидании возвращения с задания поисковой группы, я задал вопрос Косте:

— Слушай, Ярцев, а как ты попал в разведку?

Он подумал немного, затянулся папиросным дымом и, выпустив его тонкой струйкой, ответил:

— Было это в первую военную осень на Волховском фронте.

Немцев, рвавшихся к Ленинграду, мы остановили, но все же они то тут, то там пытались переходить в наступление. Прощупывали нас, чтобы определить слабое место в нашей обороне. Они готовились к прорыву и генеральному штурму Ленинграда. Разведка немцев — авиационная, артиллерийская и войсковая — не давала нам покоя. Особенно досаждала нашей дивизии ночными поисками войсковая разведка врага. За месяц фашисты взяли у нас семь «языков»!

Постепенно выяснилось, что действовала-то одна и та же немецкая разведгруппа. Поиск ведется ночью, в темноте. Стреляют те, у кого берут «языка», и те, кто берет, При свете от вспышек выстрелов очень даже хорошо все можно вблизи увидеть. Группа у немцев была настолько умелая и хитрая, что за все то время даже ни одного своего разведчика не потеряла, убитых и раненых не оставляла, а наших «языков» брала.

Наш комдив собрал офицерский состав дивизии и поставил такую задачу перед командирами: «Не дать впредь возможности безнаказанно действовать вражеской разведке в полосе пашей обороны, постараться захватить этих разведчиков как «языков». В крайнем случае — уничтожить эту разведгруппу».

Мы много сделали, чтобы не дать немцам скрытно подобраться по нейтралке к нашей обороне. И все-таки немецкая разведка, словно насмехаясь над нашими мерами, бесшумно подкралась и снова взяла у нас, почти подряд, двух «языков»: одного связиста и одного офицера — командира батареи.

Провели тщательное расследование, установили, что поиск совершила все та же группа вражеских разведчиков. Участники той группы были без головных уборов, несмотря на постоянные холодные дожди и даже заморозки. Наша осень для фрицев холоднее, чем их зима. А тут наперекор холодам вся группа без шапок?! Кроме этого, успели заметить, что командовал во всех поисках один и тот же офицер: высокий, с большой лысиной, отдававший команду низким, басовитым голосом.

Ушла немецкая разведгруппа, будто сквозь землю провалилась. Наши открывали шквальный огонь по нейтралке, но никого там не оказалось.

Пришел наш взводный от батальонного начальства и стал говорить сержантам и солдатам с укором, мол, как же это так получилось, что упустили вражеских разведчиков, да еще с нашим «языком»?!

А мой дружок, сибиряк, в прошлом охотник-профессионал, Стрельников и ответил ему: «Чем себя казнить, лучше бы посмотреть место подле батареи, где были фрицы. Не может того быть, чтобы они на влажной земле следов не оставили. Может быть, пришли они не через боевые порядки нашей роты, а, скажем, соседней».

Рассвело. Взводный отправил меня со Стрельниковым на то место у батареи, на котором прошлой ночью взяли комбата. Ходили мы, смотрели, изучали землю, отыскивая отпечатки немецких сапог. Они ведь, знаете, носят сапоги отличные от наших. У фрицев каблуки повыше, и на них обязательно подковки набиты. На подошве гвозди металлические, ну вроде как шипы. Так что сразу можно отличить их следы от наших.

Ходили мы, шарили взглядом по множеству отпечатков подошв и каблуков на влажной осенней земле, но все попусту. Что, думаем, за чертовщина! Просто сами себе не поверили, были же тут фрицы!

Решили еще раз все проверить. Снова стали внимательно смотреть на следы. Только отпечатки наших сапог!

Вдруг заметили: среди всех следов один отпечаток с ракушкой, прибитой на одном, правом носке подошвы. Посмотрели мы на обувь батарейцев, но у них ни у кого сапога с подбитой ракушкой не обнаружили… Стрельников говорит мне:

— Пойдем по этому следу! Чей он и куда нас приведет?

Покрутились мы, покрутились подле батареи и пошли. Только он нас ни к передовой, куда ушли немецкие разведчики, повел, а, наоборот, в наш тыл. Что ж, пошли мы в тыл. Скорее всего просто так, для очистки совести.

А след повел нас по сильно заболоченному перелеску, свободному по этой причине от наших войск, и уперся прямо в озеро.

Ну что делать?

Вернулись и рассказали все взводному. Он отнесся к нашему сообщению без всякого интереса, но сразу же доложил ротному, а тот — батальонному командиру.

Комбат распорядился дать мне еще двух солдат, и чтобы мы вчетвером на всякий случай осмотрели хорошенько вокруг озера.

Озеро-то довольно большое. Мы пошли берегом. В одном месте, на песчаном берегу, заметили свежие следы сапог, а среди них тот самый — с ракушкой. След повел нас по давно не езженной, заброшенной дороге. Шли мы, шли по ней, иногда теряя след с ракушкой, возвращались назад и, найдя его, снова двигались дальше. Наконец, дорога, покрутившись по лесу, дошла до небольшого луга и на нем оборвалась, а с ней кончились и следы.

А что, если перейти через луг и выйти в лес? Может, снова на какую-либо дорогу выйдем, а на ней опять след найдем?

Со мной согласились.

Разомкнулись в цепь. Прошли так по лесу с полчаса и выбрались на поляну, а на ней — дом стоит. Лес вокруг заболоченный, а поляна сухая, и, может, потому тот дом на самой середине поляны стоял. След с ракушкой, между прочим, опять появился и прямо по тропинке к дверям этой лесной избушки повел.

К избушке мы не пошли, а, таясь, обогнули ее лесом, чтобы посмотреть, не идут ли следы через полянку, на которой стоял домик, снова в лес.

Нет, не выходят. Значит, думаем, следы обрываются у двери избушки. Посоветовались между собой, выходить из лесу на поляну не стали, а забрались в кусты, начали наблюдать за избушкой.

Все окна, кроме крайнего, чем-то завешены, но дверь, видим, закрыта. Из трубы дым не идет. Стекла в окнах целые, не побитые. Кто-то в ней должен жить. Но никто из избы не выходит.

Уже хотели выйти из кустов, подойти к избушке, осмотреть ее, как вдруг увидели в глубине того окошка, которое не занавешено, вспыхнул огонек и тут же погас. Вроде бы от спички или зажигалки. Кто-то есть!

Наблюдать нам больше уже нельзя, времени прошло много. К тому же нас только четверо, а кто его знает, сколько в избушке людей!

Со всеми предосторожностями мы повернулись и ушли к себе. На обратном пути дорогу незаметно отмечали то сломанной веткой, то пучком желтой травы на кусте, чтобы потом, если будет нужно, не плутать. Вернувшись, доложили взводному. Тот сообщил выше, и так дошло до комдива. Он заинтересовался нашим сообщением, приказал выделить мне людей.

Я отобрал четырнадцать человек, вооружили их всех автоматами. Тогда мало у нас их было, собрали автоматы чуть ли не со всего батальона. Взяли гранаты. И пошли засветло к избушке. Скрытно залегли и стали наблюдать за ней. Дождались темноты и тихо, без малейшего шума, подползли к домику с той стороны, где не было окон. Подобрались к двери. Осторожно надавили на нее, но дверь не открылась. Судя по всему, она была заперта изнутри.

Стали прислушиваться, и нам почудились какая-то возня и шорохи в избушке. Терпеливо стояли по обоим сторонам двери, ждали и слушали… Ждали около часа, а может, и больше. Ноги прямо-таки затекли от неподвижности. Я уже подумывал отойти в лес, как неожиданно раздались шаги. Кто-то тихо, крадучись, изнутри приблизился к двери. Постоял, вроде прислушиваясь, осторожно отодвинул засов. Открылась дверь, и на пороге показалась фигура человека. Он осмотрелся, пошел к куче хвороста, лежащей около дома. Я растерялся: смотрю и ничего не предпринимаю.