Бруховский снял с плеча рулон, протянул им руки и, сбиваясь, рассказал, в чем дело.

Бойцы пощупали рулон, кто-то отвернул край верхнего полотна, и на них одним глазом взглянул освещенный фонариком седой человек.

Взяв у запыхавшегося Всеволода Ильича рулон, разведчики проводили его на Старовильскую улицу и помогли спрятать дорогую ношу.

Позднее Всеволод Ильич еще раз вернулся в недавнюю резиденцию генерал-комиссариата, чтобы забить двери комнат, где сложены коллекции, заколотить боковой вход. И это помогло спасти оставшиеся картины, потому что в последующие сутки фашисты опять прорвались в Житомир…

Житомирский клад. Житомирское сокровище…

В последнее время внимание читателей привлекли сообщения прессы о богатствах Житомирской художественной коллекции, в которой есть много произведений европейского искусства минувших столетий и прежде всего полотна больших итальянских художников эпохи Возрождения. Случилось так, что это собрание до войны оставалось вне поля зрения искусствоведов. Теперь к нему привлечено всеобщее внимание.

В коллекции около тысячи произведений живописи, графики, скульптуры. Многие полотна XVI–XVII веков пока составляют загадку, и еще не одно открытие ждет исследователей этого собрания.

Ночь напролет, как увлекательную книгу, читали мы рукопись об этой коллекции, которую оставил умерший еще до войны Дмитрий Ефимович Антонов. В прошлом учитель рисования в гимназии, Антонов из тех энтузиастов, которые создали житомирскую картинную галерею. Даже на расстоянии десятилетий живо представляешь себе трепетное волнение этого человека, когда он описывал редкие вещи житомирской коллекции, которые подчас являются вкладом в общеевропейское искусство.

Знаменитые полотна, как и великие их творцы, тоже имеют биографии. Антонов писал о картинах, как о живых людях. «…Портрет Микеланджело прошел тяжелый жизненный путь… Раны его были хорошо залечены…»

У искусствоведов еще будет, наверное, немало споров о том, в какие годы написаны и чьей именно кисти принадлежит ряд картин из житомирского собрания. Но его значение бесспорно не только для специалиста, а для каждого, кто побывает в этом музее.

Когда просматриваешь житомирскую коллекцию, испытываешь радость от встречи с искусством великих мастеров, гордишься солдатами революции, которые собрали и спасли для поколений бесценное культурное богатство. Не считая себя героями, они были ими.

Да, мы часто спорим о героях, героическом характере, наделяя его чертами исключительности. А ведь сильный и яркий характер может выступить и в скромном облике хранителя музея.

ПОДАРОК

1

Максим Фомич — завуч средней школы и преподаватель истории. Мы познакомились с ним во время поездки в Приднепровье к потомкам тех украинских крестьян, чьи описи хозяйства и бюджеты Ленин изучал в конце прошлого века. Фомич летописец своего села, где работает вот уже скоро тридцать пятый год. А вообще ему больше шестидесяти, но, глядя на худое моложавое лицо и высокую стройную фигуру, никто не даст ему этих лет.

Недавно он приезжал в Киев по делам и заодно чтобы порыться в фондах столичных архивов, музеев.

В воскресенье мы отправились с ним на Владимирскую в Музей Ленина. Максим Фомич целый день ходил по залам, все внимательно рассматривал и часто доставал торчавшую из кармана пиджака тетрадь для заметок.

— Вы посмотрите, — взволнованно говорил старый учитель, — обыкновенная металлическая ручка. Простое ученическое перо… И этой ручкой писал председатель СНК Ульянов-Ленин.

Обнаружив какой-нибудь новый для него документ, Максим Фомич привычным жестом сдвигал на лоб очки в массивной роговой оправе, потом, приблизив лицо к стеклу, перечитывал текст и записывал в тетрадь.

«На капитанском мостике великого корабля революции…

Рулевой рабоче-крестьянского корабля… У руля рабочего государства…»

Эти выписки он сделал в небольшом зале, посвященном жизни Ленина в 1922–1923 годах. Там выставлены некоторые письма Владимиру Ильичу с Украины.

Положив на подоконник тетрадь в клеточку, учитель истории крупным размашистым почерком записал:

«В письмах тех лет — чаще всего образ Ленина — капитана, рулевого».

Потом он надолго задержался у стеклянного шкафа, в котором хранится несколько подарков, преподнесенных Владимиру Ильичу в 1922–1923 годах, — чайный сервиз, настольный телефон, шерстяные перчатки.

В Музее Ленина каждая реликвия имеет особую значимость. Максим Фомич переписал в свою тетрадку надпись, которую никелировщик вывел на телефоне, а вязальщица на перчатках.

Из всех подарков учителя почему-то больше всего заинтересовал сервиз работы барановских мастеров. Может быть потому, что он сделан в 1922 году, когда кругом свирепствовала отчаянная разруха?

Максим Фомич через стекло рассматривал узоры на посуде, ленинские инициалы на чашках. Судя по тому, как учитель был сосредоточен, чайный сервиз, должно быть, вызывал у него какие-то ассоциации.

Нам сразу вспомнился подарок, который Максим Фомич приготовил внучке. Накануне, в субботу, бережно расставляя на столе миниатюрную посуду с веселым орнаментом, старый учитель говорил нам, какое впечатление произвела на него выставка украинского фарфора, фаянса и стекла, где он купил этот детский сервиз. На маленьких блюдах, вазах, тарелках, чашках тоже марка Барановского фарфорового завода.

Сама собой возникла и напрашивалась параллель. Но Максим Фомич, оказывается, думал совсем о другом.

— Я тогда работал на Волыни в наробразе, — вдруг сказал он. — Барановка входила в наш уезд. Помнится мне, был разговор, что Ленин сердился за этот подарок. Но я потом нигде ничего не встречал… об этом…

Мы уже стояли у макета дома в Горках, но мысль, возникшая у Максима Фомича, очевидно, все еще не оставляла его, и он снова, показав на сервиз, стоявший в шкафу с подарками, произнес:

— Если заняться его историей, наверное, отыщется немало любопытного.

2

На карте, висевшей в кабинете Ленина, Барановка была обозначена едва заметным кружочком. Она затерялась среди непаханых полей и лесов Волыни, где все еще бродили остатки банд.

Городок знаменит старинным фарфоровым заводом, вокруг которого он вырос. Но вот уже пять лет, как потухли заводские горны, в камни превратилась фарфоровая масса.

И до фарфора ли в первый мирный после гражданской войны советский год, когда идет борьба с разрухой и врагами, голодом и беспризорностью, с вошью и тифом?!

Второе мирное лето было таким же неслыханно тяжелым. И ко всему прибавились большие тревоги о здоровье Ленина.

В конце мая 1922 года Владимир Ильич тяжело заболел. Вся молодая республика словно встала у его постели. В Горки к Ленину, побеждавшему болезнь, шли письма рабочих.

Еще один завод ожил! Открыли школу и рабфак! Задымили трубы! Пущена фабрика!

Не было лучшего лекарства для Ильича.

И не было вестей радостней тех, которые облетели страну в начале осени 1922 года: Владимир Ильич еще в Горках, но уже работает — читает, пишет и думает.

Тем временем на заводском дворе в Барановке немолодой механик-самоучка Алексей Васильевич Бродский и еще несколько человек бились над тем, чтобы собрать и отремонтировать мощный локомобиль. С этого должно было начаться второе рождение знаменитого завода, который уберегли старые рабочие. Они несли охрану цехов, сами взяли на учет оборудование и ценное сырье, краски, золото, которое в заброшенных колодцах припрятали управляющие, надеявшиеся еще послужить старому хозяину — господину Грапари, послу Греции при русском дворе.

Белополяки, отступая, отдали приказ уничтожить сразу все цехи и прислали подрывную команду. Спасение завода стоило жизни многим членам завкома, действовавшего подпольно.