И теперь те из старых рабочих, которые уцелели, и те, кто вернулся на свой завод с фронта, не ожидали, пока из губернии дадут средства, пришлют материалы. Не было электроэнергии, но можно заставить и старый локомобиль послужить восстановлению Барановки.

Ранним осенним утром 1922 года локомобиль заработал, и впервые после многих лет вновь заревел сиплый гудок фарфорового завода.

В небе над городком поплыли черные дымки.

Вероятно, люди, увидевшие чудо — двинувшийся по рельсам первый паровоз, не были так радостно потрясены, как труженики Барановки.

Волновались силикатчики, которым выпало сделать первую фарфоровую массу. Формовочный и горновой цехи уже были наготове. А в живописном мастера росписи, истосковавшиеся по работе и давно не державшие кистей, тренировали пальцы, привыкшие к затвору винтовки.

Завод пошел! Люди, которые вопреки разрухе и тысячам трудностей, смогли его пустить, видели из своих цехов, из своего городка всю страну, поднятую Лениным к новой жизни.

Второго октября 1923 года Владимир Ильич приехал из Горок в Москву и снова стал у государственного руля. На следующий день, в шесть часов, как всегда минута в минуту, Ленин появился за столом в небольшом, узком, с низкими потолками и голландской печью, Красном зале, где заседал Совнарком.

Возвращение Ленина на капитанский мостик советского корабля придавало еще больше сил всем, кто самоотверженно трудился на великой и трудной стройке первого государства рабочих и крестьян.

В далеком волынском городишке, на заводе, в печах которого обжигали первую партию советского фарфора, тогда состоялось торжественное собрание.

— За семь десятков лет, — вспоминал механик Алексей Васильевич, — довелось мне побывать на всяких собраниях. Многие вылетели из головы, а вот то навсегда врезалось в память. Помню, было оно в цехе. Народу собралось видимо-невидимо. Все стоят, а ораторы взбираются на бочку, на станок. Говорили горячие речи, не по бумажке, конечно, кто как мог. Радовались выздоровлению Ленина, пуску родного завода и тому, что республике нашей пятый годок минает.

Тогдашний секретарь барановского завкома всю свою жизнь имел дело с каолином, полевым шпатом и в церковноприходской школе не обучался красотам стиля, но даже протокол, который он вел, отразил суровую торжественность и взволнованность собрания.

«Ввиду совпадения выздоровления вождя мировой революции т. Ленина с Октябрьскими торжествами и пуском завода, изготовить дорогому вождю средствами рабочих именной сервиз, каковой препроводить в Москву — Кремль.

Просить Владимира Ильича разрешения именовать Барановский завод — Государственным фарфоровым заводом имени Ленина».

Это было 16 октября 1922 года.

3

Изделия с таким трудом пущенного фарфорового завода еще не отличались высоким качеством, хоть в условиях тяжелого быта тех дней они казались чуть ли не предметами роскоши.

Между тем для барановских силикатчиков это была не просто столовая или чайная посуда.

Почти целое столетие их деды, прадеды, сами хлебавшие щи деревянными ложками из гончарных мисок, тяжело работали на заводе Грапари, где делали сервизы для богатых, власть имущих людей. И вот первую же тысячу комплектов посуды, которую выпустил восстановленный завод, отгружают рабочей кооперации в Донбасс. Скромный орнамент на фарфоровой тарелке волновал тех, чьи руки сделали ее для рабочего человека.

С этими радостными мыслями, с чувством искренней любви весь рабочий коллектив готовил Ленину подарок.

Завод едва встал на ноги, производство еще только налаживалось, на каждом шагу давала себя знать разруха. В этих условиях сам замысел выпустить художественный сервиз казался несбыточно дерзким. Но в цехах царил необычайный подъем. Каждый стремился внести в изготовление сервиза долю своего труда. Старый мастер Алексей Кривонос предложил особый состав фарфоровой массы. Обжигальщики Михаил Хохлюк и Ксаверий Нечпальский нашли способ перехитрить капризничавший огонь. В горновом цехе мастера часами прислушивались к дыханию печи. Сообща выбирали орнамент, сделали с десяток вариантов ленинской монограммы. Живописцы вкладывали в роспись все умение, воспринятое от нескольких поколений мастеров фарфора.

Наконец сервиз был готов. Двадцатого ноября его выставили в живописном цехе, и весь завод приходил смотреть, каким он получился. У людей в старых шинелях и буденовках, выцветших платочках, застиранных гимнастерках светились глаза, когда они видели тонкий, с синевато-белым отливом фарфор, расписанный нежным орнаментом.

В тот день в Москве выступал Ленин. В Большом театре шел пленум Моссовета, и Председатель Совнаркома держал речь о внутренней и внешней политике. Сотни людей, переживавшие радость новой встречи с Лениным, слушали затаив дыхание. Трибуна, на которой стоял Ильич, в самом деле казалась капитанским мостиком корабля. Протянутая вперед рука Ленина указывала дорогу.

Далеко от Москвы, на украинском фарфоровом заводе, в тот ноябрьский вечер тоже гремели аплодисменты. Барановка отправляла посланца к Ленину, чтобы вручить ему свой подарок, на котором мастера написали: «Вождю мировой революции от рабочих Барановского фарфорового завода».

В Москву поехал старый механик, беспартийный Алексей Васильевич Бродский. Завком снабдил его длиннющим мандатом, в который предусмотрительный секретарь записал и такой пункт: «Убедительно просим оказывать нашему представителю содействие в перевозке и доставке подарка весьма хрупкого и легко бьющегося».

4

Как вспомнил Алексей Васильевич Бродский, это было во вторник 28 ноября 1922 года.

В пять часов механик явился в Кремль.

По дороге он так сильно волновался, что чуть не уронил сверток с подарком. Но когда поднялся на третий этаж в помещение Совнаркома и увидел совсем простую обстановку маленького зала заседаний Совнаркома, откуда вела дверь в кабинет Ленина, немного успокоился.

Ждать пришлось минут десять.

Вдруг дверь открылась, и на пороге — Ильич. Пригласил к себе. Приветливо поздоровался, пожал руку, прошел с гостем на середину комнаты.

От нахлынувших чувств, от радостного сознания, что рядом Ленин, механик растерял все слова, которые приготовился сказать. Владимир Ильич придвинул ему большое кожаное кресло, усадил его, а сам сел в свое деревянное, с плетеной спинкой.

Сначала спросил, как живет теперь народ на Волыни, как с хлебом, какие цены. Потом о заводских делах, о пуске цехов, о трудностях.

Механик ответил, что завод пока без электроэнергии.

— Когда надеетесь пустить динамо?

Владимир Ильич задал несколько вопросов о работе завкома, партячейки. Алексей Васильевич заметил, что он беспартийный.

— От вас, беспартийного, мне и интересно узнать о работе партячейки.

Затем Ленин повел разговор о том, сколько на заводе молодежи и как ее обучают, о материальном положении рабочих, о быте. Много ли неграмотных?

Алексей Васильевич вспомнил и стал рассказывать Ленину сценку, которую сам наблюдал.

Пришла получать зарплату старая работница. Дают ей ведомость, ручку, а она как заплачет… Спрашивает кассир: «Может, какая ошибка? Вы успокойтесь. Исправим…»

Механик спохватился: не слишком ли он заболтался?

— Пожалуйста, продолжайте. — Ленин с интересом слушал.

— А дело, оказывается, вот в чем. Женщина лет пятнадцать на заводе и всегда двумя крестами расписывалась. А теперь грамоте в заводском ликбезе учится и впервые в жизни свою фамилию написала.

Прошло минут десять. Алексей Васильевич освоился и чувствовал себя так, словно уже не первый раз разговаривает с Владимиром Ильичем. Теперь он старался не только запомнить лицо Ленина, но и рассмотреть все вокруг — ведь на заводе будут подробно расспрашивать.

Алексей Васильевич отметил про себя, что в комнате у Ленина всюду карты на стенах и много шкафов с книгами. Недалеко от кресла, в котором расположился механик, стояла этажерка. На корешках нескольких книг, занимавших верхнюю полку, было написано: «Украiнський словник». Вверху на этажерке чугунный обелиск с серпом, молотом и звездой.