Я отряхнулся, поправил галстук, вытащил из волос осколки и отправился себе прямо по траве в Школу добродетелей. Слева синел какой-то корявый забор.

«Бобби» на углу подробно объяснил мне, как найти эту шкалу. То есть из его слов кроме «сэр» я ничего не понял. Тем не менее вскоре один из поворотов направо оказался Виртью-стрит. За небольшой церковью вокруг памятника Френсису Дрейку, которого в этой церкви крестили и учили милосердию и справедливости, располагался обширный, но уютный скверик. На всякий случай я замедлил шаг.

На скамеечках, стоявших в ряд, сидели три старушки — две с вязанием, одна с коляской. Поджав сухие губы, пожилые леди с молчаливым гневом смотрели на счастливого негра семи футов ростом, который мочился под сэра Френсиса из какого-то пятидесятидюймового чудовища. Газетный киоск. С киоскером беседует обязательный джентельмен с собакой. Парень с девушкой в одних трусах[140] пробегают трусцой. Две секретарши идут с работы и улыбаются одна чему-то своему, другая чему-то чужому. Я подмигнул им обоими глазами, но они видимо решили, что я так моргаю. У одного тротуара припарковано шесть автомобилей, у второго вдоль викторианских особнячков псевдореалистического стиля — три автомобиля и один рыжий голубой фланирует. Дальше желтеет какой-то корявый забор.

В общем, ничего подозрительного, и поэтому я, не мешкая, перепрыгнул через жестколистную живую изгородь и упал на живот, успев выхватить свой Люгер[141]. Две пули мелодично ударили в стену церкви, осыпая меня известковой пылью. Мозг лихорадочно работал. До начала лекции оставалось пять минут. Нет, наверняка опоздаю.

Проползая вперед вдоль кустов футов шесть, я заметил в щель между листьями, как рыжий голубой пригибаясь пересек улицу и притаился за красным «Фордом». Сходство красок мешало точному прицелу. Тем не менее моя пуля сшибла рыжий парик и голубой оказался бритым Агасфером.

Главная опасность была в газетном киоске. Джентльмен, к возмущению английских старушек прикрываясь собакой, методично стрелял по кустам. Негр, закончив свое дело, взобрался на памятник Дрейку и зорко обозревал окрестности. Но самое главное — на крыше киоска вырос шестиствольный зенитный пулемет. Заросший фундаменталистской бородой, как в прологе, Алим хищно крутился в своем кресле, указывая стволами то на одну старушку, то на другую. Пожилым леди это тоже не нравилось.

Что делать? У меня две гранаты. Но как подняться для броска под сплошным обстрелом? Я был уже весь засыпан кирпичной пылью и мясистыми листьями. И все-таки лежа я исхитрился, выдернув чеку, швырнуть одну гранату под ближайший припаркованный автомобиль всего в пяти ярдах от меня. Новенькая «Хонда» в мгновение превратилась в огненный шар, разметывающий по тихому городку тяжелый металл. Старушки, побросав вязанье и коляски, уползали прочь. Алим инстинктивно развернулся в сторону взрыва и выпустил туда очередь. Меня распрямила пружина страха. В два прыжка преодолев расстояние до памятника, я присел за постамент и по высокой дуге пустил гранату в киоск.

Когда дым рассеялся, все было кончено, словно бы и не начиналось. Хотя как это не начиналось? Чушь какую написал. «Хонда» в клочья, киоск в клочья, все стекла на Виртью-стрит повылетали. Трупы неприбранные. Но юноша с девушкой в одних трусах все бегут, бегут, бегут, как знак зовущего будущего.

В актовом зале слушателей было немного. Лекция уже переходила в эндшпиль. Я сразу прикинул, что если вон ту маленькую кудрявенькую лет пятидесяти пешку пожертвовать вон тому мордастому слону в отставке, то та расплывшаяся в розовом платье свинообразная ладья окажется под ударом вон того лысого ферзя, наверняка имеющего не менее двадцати тысяч фунтов в год доходу с земельной ренты.

А на эстраде стояла (о как мне не хотелось туда смотреть, о, видит Бог, что я снова буду терзать свои сердце и печень) миссис бакалавр, директор и лауреат. Высокая, высохшая, как грот-мачта на ремонте, с пучком серых волос на затылке, выставив из-под дымчатых очков перебитый длинный нос, выплевывая ложь змеиным загибом губ, показывая гнилые зубы. На ней болталось синее фланелевое закрытое отовсюду платье ниже колен. Тонкие, едва скрывающие кости ноги говорили о тайном алкоголизме.

— И чем же вы думаете, друзья мои, — произнесла она нездоровым голосом, — эти грешники заедают свое пиво? Они его заедают противной соленой рыбой. О как мерзко эта рыба воняет. О как отвратительно от нее пахнут руки, ибо эти варвары чистят ее руками. А рядом во всей красе цветет Ботанический сад. Но эти пакостники не любят цветов.

Странное дело — во всем зале не виднелось ни единого красного петушиного «ирокеза» ни на одной голове. Ни у одного даже самого завалящего мужчинки не было в ушах даже самой скромной сережки. Женщины от менархе до самого распоследнего климакса кто лишь чуть тронул помадой губы, а кто вовсе позабыл это сделать.

— Не о Боге они думают, — продолжала лектор, возмущенно дрожа левой ногой, — а только о дьяволе. Представьте себе — их женщины, чуть только мужья уедут в командировку по делам бизнеса или по государственному заданию, немедленно вызывают любовников. А когда мужья неожиданно возвращаются, прячут любовников в горящих каминах или заставляют прыгать с восьмого этажа.

Я подсел поближе к пешке, которая ахала особенно экзальтированно, которая выглядела старше своих двадцати, но помоложе своих шестидесяти. Ее голова была сделана не очень качественно и покрыта стеклянными кудряшками. Я положил руку ей на узкое, неудобное плечо. Она не почувствовала. Тогда я по-хозяйски расстегнул ей пятнадцать пуговиц от горла вниз на жесткой крахмальной блузке, похожей больше на боевую кирасу, чем на женскую одежду. Добрался только до груди. За бронированным бюстгальтером с трудом нашелся крохотный неживой сосочек, не будившийся никак, мертвецки спящий. Я почувствовал себя прозектором.

— Но особо циничные из них поступают гораздо более умно. Они знакомят своих мужей с любовниками под каким-нибудь самым благовидным предлогом. А потом, отправив мужа, скажем, сдать пустые пивные бутылки, успевают за пятнадцать минут совершить прелюбодеяние!

Стекляннокудрая закричала громче всех:

— Позор!

Я ладонью расталкивал ее безразличные холодные бедра.

— А особо циничные любовники входят в самые сердечные отношения с их мужьями и, пользуясь доверчивостью и глупостью последних, под столом касаются вонючими от рыбы руками самых интимных частей жен вышеозначенных мужей.

— Долой! — послышались из разных источников ханжеские выкрики. — На свалку истории! Таким не место под солнцем!

— А я предлагаю, — переорала словно мечом обрубила — аж мурашки по спине — остальных Януария Глория Суосон, бакалавр и лауреат, — душить таких в колыбели.

Я только добрался до пешкиных трусов и почувствовал, что там как в пустыне ночью — сухо и зябко.

Все смешалось. Пешки, кони и слоны устремились, топоча, к сцене. Одного в столбняке мужчину, как две капли воды похожего на короля Георга V смели, уложили и он немедленно сдался. Восторженные слушатели рукоплескали, стараясь при этом зацепить миссис Суосон за ногу, вопили что-то несвязное, неладное.

Я понял, что ошибся, что выбрал не тот путь, что меня завели соблазны лукавые, чтобы погубить. Я оказался на самом дне путешествия[142]. И решил выйти. Чтобы вернуться. Чтобы не смочь этого сделать. Я решил схватиться за нательный крест со святым распятием, чтобы избегнуть козней лукавого, а она мне посоветовала: «Сунь крест под пятку».

Я повернулся и пошел вон от всяких там Януарий. Лучше к Июлии. В спину меня ранил колючий голос миссис Суосон.

— Леди и джентльмены, следующая лекция состоится ровно через неделю 6 октября в 19 часов. Тема лекции «Критика стиля и метода соблазна мужей соседок посредством неожиданного минета».