Затем она дернула подбородком влево, указывая девушке путь к отступлению.

С благодарностью поклонившись, она исчезла под дождем.

Она бесчисленное количество раз возвращалась назад, петляя по мокрым от дождя улицам района Ивакура, – гарантируя, что никто не сможет раскрыть ее путь по следам. Когда она подошла к арочному каменному мосту и перешла по нему в рощицу белоснежных кизилов и бледно-розовых сакур, ее походка изменилась. Плечи опустились, а шея вытянулась. Это произошло машинально, стоило запаху цветущего ночью жасмина ударить ей в ноздри.

Но все же она избегала всех главных дорог, кроме моста. Скрывшись под дождем из умирающих лепестков, она остановила дзинрикисю[2] и забралась под его изношенный парусиновый навес. Ее ресницы дрожали, а губы приоткрылись, беззвучно считая каждый ее вдох.

Ити.

Ни.

Сан.

Си[3].

Затем девушка подняла подбородок. Ловкими движениями она поправила свою растрепанную одежду, приведя ее в полный порядок. Она распустила пучок на макушке и превратила его в элегантную прическу. Подобно одаренной мастерице перевоплощений, которой ее научили быть, девушка превратилась из дерзкого юноши в сдержанную загадку. Когда она наконец прибыла к воротам чайного дома, она дважды постучала, сделала паузу, а затем быстро ударила костяшками еще пять раз. Послышалось шарканье ног и шепот из-за ворот, а затем они распахнулись.

Хотя эти слуги знали, что нужно отпереть дверь после этой серии стуков, никто не встретил девушку, как она и просила. Потому никому из них не придется лгать о том, что они видели ее. Неудача девушки не стоила жизней всех здешних молодых женщин, а цена за хранение ее секретов была слишком высока.

Она прошла по полированным камням сада мимо журчащего ручья и трех его миниатюрных водопадов и окунулась в музыку звенящего смеха и ритмичного сямисэна. Затем она проплыла мимо элегантного сада с бонсай и обогнула чайный павильон, выходя к небольшому зданию неподалеку. У раздвижной двери с замысловатой резьбой ждала ее верная служанка Кирин с кувшином чистой воды в руках.

Кирин поклонилась. Девушка ответила тем же.

Когда девушка сняла сандалии, веснушчатая служанка толкнула раздвижную шелковую дверь, ведущую в комнату, вдоль стен которой стояли два больших сундука тансу[4] из красного кедра, обитого черным железом. Девушка переступила через высокий порог и уселась перед полированной серебряной поверхностью, находившейся за рядами изысканной косметики и стеклянных флаконов.

Она уставилась на свое отражение. На изящные линии лица. Те самые, что так хорошо скрывали ее в этих стенах.

– Не хотите ли принять ванну? – спросила Кирин.

– Да, пожалуйста, – ответила девушка, не отводя взгляда.

Служанка снова поклонилась и развернулась, чтобы уйти.

– Кирин? – девушка повернулась. – В мое отсутствие ничего не доставляли в окия?[5]

– Мне очень жаль, – Кирин покачала головой, – но сегодня для вас не было сообщений, Юми-сама.

Асано Юми кивнула. Вернула взгляд к зеркалу.

Ее брат Цунэоки скоро найдет ее. Она была в этом уверена. После того как Оками сдался в лесу три дня назад, она и Цунэоки больше не могли позволить себе бездельничать, мечась между тенями и оставляя за собой шепот. Не могли они и дальше позволять своему болезненному прошлому определять ход их будущего. Это правда, что старший брат Юми ранил ее. Ранил глубоко. Этой его ложью о том, кем он был. Его слепым упорством, что только он один владел ответами. Что он один имел право делать выбор.

Хотя его выбор всегда оставлял Юми в одиночестве и в стороне.

Много лет назад небрежность Цунэоки заставила Юми взобраться на стены своей надушенной тюрьмы и полететь над изогнутыми черепицами. Упрямое самомнение ее брата дало ей крылья. Которые помогли ей летать везде и всюду.

Юми рассеянно поигрывала алебастровой крышкой баночки, наполненной пчелиным воском и измельченными лепестками роз.

Ее брат носил свои улыбки так же, как она носила эти краски. Ухмыляющаяся маска, чтобы скрыть ярость и разбитое сердце. Их мать говорила, что они должны быть осторожны с масками, которые они выбрали носить. Потому что однажды эти маски могут стать их лицами. Слыша это предупреждение, Цунэоки часто косил глазами и скользил языком по оскаленным зубам, как змея. При виде этой гримасы Юми постоянно сгибалась пополам от смеха. В детстве ее брат всегда смешил ее. Всегда заставлял ее верить.

Пока все это не кончилось, как пламя, погасшее на ветру.

Крышка со звоном скользнула, падая мимо баночки и вырывая Юми из ее мыслей. Она снова встретила свой взгляд в зеркале.

Моргнула в ответ на намек на слезы в уголках глаз. Сжала челюсти.

Пришло время клану Асано начать вершить свое правосудие.

Правосудие, которое ждало десять лет.

Юми снова подумала о камне, который сегодня держала в руке. Хотя все произошло только сегодня утром, казалось, что это было в другом мире. Она вспомнила крики возмущения из толпы. Они посчитали ее действия глупыми. Но лишь потому, что они боялись и построили всю свою жизнь на этом страхе. Пришло время выжечь его изнутри. Ударить по самому его основанию.

И Юми начала с камня. Звук, с которым он ударился о поминальную табличку императора, отдавался в ее ушах. Первый из многих будущих боевых кличей.

Она все еще чувствовала его шершавую поверхность на своей ладони.

Пришло время клану Асано восстановить справедливость в Империи Ва.

Или умереть в попытке.

Возле ветхой кузницы в районе Ивакура патрулирующий пехотинец наткнулся на черную маску, почти утонувшую в грязи.

Ярость затуманила его зрение. Но быстро сменилась страхом. Он искал здесь раньше. Свидетельство его усилий – опрокинутая бочка для дождевой воды – насмехалось над ним, с каждым мгновением погружаясь все глубже в грязь. Если кто-нибудь обнаружит, что он позволил мальчишке в маске ускользнуть, солдат будет наказан. Быстро и безапелляционно.

Он шевельнулся, чтобы засунуть маску в рукав, но тут его внимание привлекли признаки жизни. За грязным экраном из рисовой бумаги в задней части кузницы мигнул фонарь. Глаза солдата сузились. В четыре шага он подскочил и ногой выбил хлипкую дверь из бумаги и дерева.

За столом сидела женщина с маленьким ребенком, склонившись над свитком мятого пергамента. Она учила сына читать. Женщина выглядела измученной и изможденной, а у мальчика, стоявшего на коленях перед низким столиком, глаза блестели, как смазанное олово.

Без колебаний женщина заслонила сына, прикрывая его своим телом как щитом. Она взглянула на грязную маску в руке солдата, ее опущенные глаза расширились. Всего на краткий миг, но солдат заметил его.

Это не было выражением удивления. А скорее понимания.

Признания.

Это мгновение ясности определило следующее решение солдата. Никто не узнает, что он позволил мальчику в маске – предателю, который осмелился бросить камень в похоронную процессию императора, – сбежать.

Взмахом меча солдат устранил причину своего беспокойства. Заставил одним ударом замолчать женский голос. Глядя, как мать безжизненно рухнула на утоптанный земляной пол, мальчик задрожал, его оловянные глаза наполнились слезами.

На мгновение вдоха солдата охватила неуверенность.

Нет. Он не отнимет еще и эту маленькую жизнь. Маленькую жизнь, которая когда-нибудь сможет послужить делу их божественного императора, возможно, даже лучше, чем он сам.

Поэтому солдат поднес палец к губам. Доброжелательно улыбнулся. Милосердие, которое растопило последние оставшиеся следы вины. Затем он взъерошил волосы мальчика и стряхнул кровь со своего клинка, прежде чем уйти тем же путем, которым пришел.