– Мало, – сказал Селезнев.

– Вахтеру выговор объявили за отсутствие самокритики.

– За что, за что?

– Ну, в его дежурство, пока он спал, из столовой два мешка сахара вынесли, с него кепку сняли и штаны.

– Ерунда это все. Демократия – это инициатива масс. Посмотри, на соседнем заводе люди сами директора выбрали.

У Семена Иваныча глаза снова полезли на лоб.

– Ты что же, от меня избавиться хочешь?

– Я хочу, чтобы люди пар выпустили, кипят люди-то. Вон позавчера скандал устроили, кричали, почему столовая в обед не работает, – обнаглели вконец. Короче, – сказал Селезнев, – надо нам кого-нибудь из завотделами переизбрать. Ну, к примеру, Ивана Сергеевича Загоруйко.

– Да ты что, – возмутился директор, – он же приличный человек, не пьет, знания, опыт…

– Вот и хорошо, – сказал Селезнев. – Головой работать надо, а не другим местом. Пораскинешь мозгами, поговори с Загоруйко, потом позвони в отдел, намекни: мол, молодым дорогу, пора развивать инициативу масс.

Директор набрал номер отдела. К телефону подошел Поляков, инженер довольно склочный. «Как раз то, что надо», – подумал директор и стал намекать со свойственной ему изобретательностью:

– Слышь, Поляков, ты завотделом хочешь стать?

– Ну, – сказал Поляков.

– Баранки гну, – остроумно ответил директор. – Это тебе не при старом прижиме. Сейчас народ сам тебя выбрать должен. Бери народ и дуй к секретарю парткома. Так, мол, и так, хотим выбрать нового завотделом.

Через десять минут в кабинет секретаря парткома ворвались пятеро под предводительством Полякова. Это были Тимофеев Сергей Васильевич, человек скромный, неразговорчивый. Тамара Степановна, женщина полная и болтливая, Аркашка, так его все называют – Аркашка, есть такие люди, им уже под пятьдесят, а они все Аркашка да Аркашка, Галька Зеленова – наша отечественная секс-бомба. Вот уже сколько лет не может найти себе бомбоубежище, и Поляков.

Вот он, Поляков, и начал:

– Всюду люди перестраиваются, начальников себе выбирают, а мы что, космополиты, что ли, какие?

Секретарь парткома Селезнев говорит:

– Вот они, первые ростки нашей демократии. Давайте собирать собрание.

На следующий день собрались. Директор пришел, председатель месткома.

Селезнев говорит:

– Мы собрались сегодня здесь по просьбе трудящихся. Иван Сергеевич Загоруйко, который успешно руководил отделом, оказался неперспективным работником. Как считаешь, Иван Сергеевич?

Загоруйко говорит:

– Я давно уже за собой стал замечать, что я неперспективный. Чувствовал, что надо меня переизбрать, а сказать стеснялся.

– Вот, – сказал Селезнев, – Иван Сергеевич это вовремя понял, с первого раза. Два раза объяснять не пришлось. Так что давайте выбирать. Какие будут предложения?

Тимофеев тихо так, скромно встает и говорит:

– Я предлагаю Тимофеева. У него опыт, связи, трезвый взгляд на дело.

Народ заволновался. Все думали, что он Полякова выдвинет. А тут он сам выдвинулся.

Тогда Мария Степановна говорит:

– А я чем хуже? Я себя тоже предлагаю. У меня тоже связи. Два раза замужем была.

Галька Зеленова вскочила, кричит:

– Как вам не стыдно? Это нескромно. Я тоже в начальники хочу. Я молодая, активная.

Аркашка говорит:

– А я что, рыжий, что ли?

Поляков, который всю эту кашу заварил, кричит:

– Товарищи, что же это такое?! Что же вы все без очереди лезете? Каждый себя предлагает, а меня кто же предложит? Я должен быть начальником. У меня и поддержка сверху.

Он посмотрел на директора, но тот сделал вид, что в первый раз его видит.

Селезнев говорит:

– Молодцы, дружно взялись за дело. Смелее, товарищи, резче. Давайте обсуждать кандидатуры. Кто предложил Тимофеева?

Сергей Васильевич говорит:

– Я предложил Тимофеева. Он человек непьющий, негулящий. Знания его вам известны. Да чего там, вы меня все знаете.

Тамара Степановна говорит:

– Знаем, знаем, снега зимой не допросишься.

Галька Зеленова говорит:

– А позавчера в лифте ехали. Народу много было. Он ко мне прижался так, будто холостой. Я ему на пятом этаже говорю: «Сергей Васильевич, что же вы ко мне прижались-то так, ведь мы с вами в лифте уже одни остались», а он мне говорит: «Ой, извините, я вас не заметил».

Поляков говорит:

– А чего его в начальники выбирать, его, того и гляди, ногами вперед понесут, а туда же – в начальники.

В общем, четверо проголосовали против одного.

Мария Степановна встает и говорит:

– Голубчики вы мои, всем за свой счет давать буду, отпуск всем летом дам, тебе, Аркаша, безвозмездную ссуду выбью, вам, товарищ Поляков, квартиру будем хлопотать.

Сергей Васильевич говорит:

– А мне чего?

– А вас в начальники выберем, но в следующий раз.

Сергей Васильевич говорит:

– И вас в следующий раз. А сейчас я против. Она два часа по телефону треплется, в обед по магазинам бегает, а потом ест два часа и чавкает, как устрица.

Мария Степановна покраснела и говорит:

– А устрица, между прочим, не чавкает.

Сергей Васильевич говорит:

– Вот видите, даже устрицы не чавкают, а вы чавкаете.

Галька Зеленова говорит:

– Да, Мария Степановна, вы столько едите, что у вас вся кровь к желудку приливает, голове ничего не остается, поэтому вы ничего не соображаете.

Четверо проголосовали против, одна воздержалась.

Аркашка стал говорить:

– Ребята, вы меня знаете, за отдел буду глотку драть. В обиду вас не дам.

– Ты сначала мне десятку отдай, – сказал Сергей Васильевич.

– Да возьмите вы свою десятку, – говорит Аркашка и сует Сергею Васильевичу в руку трешку.

Пока тот бумажку рассматривал, Галька Зеленова опять вскочила:

– А что ты мне говорил?

– А что? – побледнел Аркашка.

– Жить, – говорит, – без тебя не могу. Потом пожил и говорит: «Жить с тобой не могу». Так можешь или не можешь? Скажи при всех.

Аркашка говорит:

– Да что же это такое? Я с женой еле-еле живу, а тут еще одна пристает.

Мария Степановна опомнилась и говорит:

– Аркаша, как же вы можете быть начальником отдела, если вы постоянно портите в комнате воздух… Своим гнусным одеколоном по шестьдесят копеек литр. Я вас все спросить хотела: вы им брызгаетесь или внутрь употребляете?

Судьба Аркашки была решена. Видно, он настолько сам себе стал противен, что все пятеро проголосовали против.

– Вот это активность масс, – сказал, потирая руки, секретарь парткома. – Смелее, товарищи, жестче. Всю правду в глаза. Это по-нашему, по-советски.

Тут Гальки Зеленовой очередь подошла. Она говорит:

– Товарищи, сегодня, когда весь наш советский народ в едином порыве сплотился для великих свершений, я, как и весь наш народ…

Сергей Васильевич говорит:

– Какой «наш народ», если у нее по первому мужу фамилия Цукерман?

Галька так и села с открытым ртом.

Мария Степановна говорит:

– Да уж, Галочка, какой уж тут народ, если вы, извиняюсь, с Аркашкой жили. А чтобы с Аркашкой жить, это вообще надо веру в коммунизм потерять.

Аркашка вскочил:

– Какое вы имеете право оскорблять светлое будущее всего человечества! Я здесь вообще ни при чем. Это она со мной жила, а я об этом понятия не имею. Я женатый человек.

Короче, против Гальки проголосовали.

Полякова очередь настала. Все приготовились. Поляков встает ни жив ни мертв.

– Я, – говорит, – свою кандидатуру снимаю. Лучше жить рядовым, чем облитым грязью.

Все говорят:

– Нет уж, извините, всем так всем.

Сергей Васильевич говорит:

– Стукач вы, вот вы кто.

Поляков говорит:

– Почему стукач?

– А потому что, когда вы после обеда спите, все время головой об стол стучите.