Папа – весельчак, любитель приключений. Он много путешествовал. С Классе, с Харриет, с Анитой, с дядей Эриком, с Эльс-Мари, с Хассе. С мамой. Южная Германия, Будапешт, Крит, Рим, Дания, Майорка, Франция, Россия, Стамбул, Канарские острова, Шотландия. Ездил по работе. В юности служил миротворцем ООН в Конго. Обожал Стокгольм. Джаз, музыку, танцы. Проекты! Вкусную еду. Тонкий хлеб с маслом. Горы. Маму. Он очень любил маму.
Здесь возникает дисбаланс. Из-за того, что я оплатила маме поездку в Англию. Благодаря успешным продажам трилогии у меня впервые в жизни есть на это средства. Когда мы были маленькие, мама работала на полставки в библиотеке, потом на полную ставку, но с низкой зарплатой, а после развода дети, то есть мы с моей старшей сестрой Гретой, остались на полном ее попечении. Нам тогда было десять и тринадцать лет. Мы никогда не ездили за границу. У нас не было машины. Мы снимали трехкомнатную квартиру, мама спала на раскладном диване в гостиной. Деньги – больная тема. Все так дорого. Ох уж эти цены на продукты. Я рано начала подрабатывать. Папа, конечно, выплачивал алименты, но не имел ни малейшего представления о том, сколько всего нужно подросшим дочерям. С другой стороны, он откладывал для нас деньги в фондах, заботился о нас, всегда поздравлял с днем рождения и с Рождеством. Пока мы занимались верховой ездой, он возил нас на конюшню, когда мог, и, возможно, даже оплачивал занятия. В старших классах мы бросили конный спорт. Но деньги на путешествия всегда были у папы, а не у мамы. Она так мечтала проехать на автомобиле вдоль побережья Англии, все время смотрела английские телепередачи. А когда я всерьез увлеклась садоводством, у меня тоже появилась мечта – увидеть воочию английские сады. И папа бы их с удовольствием посмотрел. В годы после моей Августовской премии он был в плохой физической форме, с трудом ходил, страдал от лишнего веса, пытался бросить курить, заработал диабет и обструктивную болезнь легких. Мне не хотелось брать папу с собой в Лондон. Да, это было бы выше моих сил. В основном из-за алкоголя. Нужно все время следить, быть начеку. А еще из-за резкого запаха мочи.
Да, я оплатила маме поездку. У нее маленькая пенсия, хотя сама она считает, что живет хорошо. По сравнению с русскими пенсионерами. Снимает прекрасную квартиру в доме постройки пятидесятых годов в Сундсвалле[16]. Благодаря пособию может позволить себе трешку. Это та самая квартира, где я и моя сестра жили подростками. Дом в самом центре, с балкона на пятом этаже можно смотреть матчи местного футбольного клуба. Правда, обычно во время игры мама закрывает дверь на балкон.
Когда я была маленькая, маму периодически одолевала глубокая депрессия. Не просто легкая подавленность и плохое настроение, а настоящая клиническая депрессия, требующая длительного стационарного лечения. В моих воспоминаниях о возрасте с трех до одиннадцати лет она всегда лежит в больнице, хотя я знаю, что на самом деле это не так. Месяц за месяцем. Действительно, каждый депрессивный эпизод требовал нескольких месяцев больничного лечения. С электрошоком. И сильнодействующими лекарствами. Главная опасность по-настоящему глубокой депрессии заключается в вероятности суицида. Поэтому маму часто держали в закрытых психиатрических отделениях. До сих пор многие воспринимают сильный страх и депрессию как нечто, что люди выбирают для себя сами, а значит, они могут и самостоятельно избавиться от них. Достаточно просто встряхнуться, взять себя в руки. На сегодняшний день известно, что с умеренной депрессией и несильными паническими атаками можно бороться с помощью физической активности, но мамины депрессии были совсем другими. Они затягивали ее в бездонную тьму. Для нее больница стала прибежищем, спасением. Местом, где она могла быть собой. Где она могла залечить свои раны, чтобы вернуться к жизни.
В нашей истории много и другого. Развод с папой, жуткие годы моего отрочества, когда я скорее выполняла роль родителя при поздно созревшем ребенке-подростке. Алкоголь, таблетки. Отказ от спиртного и прием антидепрессантов значительно улучшили наши с мамой отношения. Возможно, помогла первая внучка, моя старшая дочь. Ее безусловная любовь к бабушке. Еще до того, как я родила, мама сказала, что вряд ли будет хорошей бабушкой – ну не умеет она сидеть на полу и играть в игрушки!
Однако все эти годы именно она чаще и лучше всех играла с Эльсой. Чего они только не придумывали вместе! В ход шли бигуди, косметички, швабры и веники.
Так и вижу перед собой Эльсу на табуретке рядом с бабушкой за мытьем посуды. Так что у меня есть все основания взять маму с собой в Англию. Я делаю это ради нее, ради детей и ради себя. А еще у меня есть не менее серьезные причины не отправляться в такое путешествие с папой. Но чувство вины давит, не отпускает. Я живу в счастливом браке, в любви, у меня две замечательные дочери, высшее образование, есть дом и сад, и я пишу. Пожалуй, это главное. Я пишу. Что я теперь должна? Какую цену нужно заплатить? Я впервые усомнилась в своем намерении стать психологом, когда проходила практику. Тогда как раз вышел мой третий роман, «Взяться за дело», и целых двое психоаналитиков на работе спросили, уверена ли я, что я не писатель, а психолог. Возможно, они тоже мечтали о литературной деятельности. Меня осенило, что работа психологом – это тоже часть проблематики, связанной с чувством вины: раз мне позволено делать то, что мне по душе, писать и читать, раз я не страдаю от депрессий и алкоголизма, как мои родители, значит, обязательно должна за это заплатить – помочь другим? Вскоре я заметила, что ничего не пишу, когда у меня есть клиенты. Мне кажется не менее плодотворным погружаться в их рассказы, пытаться понять их истории во время сеансов терапии, однако при этом пространства для того, чтобы написать что-то свое, уже не остается. Наверняка это связано с моей неопытностью, но вопросы коллег как будто что-то вскрывают внутри меня.
Имею ли я право быть только писателем? Если абстрагироваться от того, что это невозможно с финансовой точки зрения, могу ли я выделить больше пространства для писательского ремесла? На самом-то деле – что это за странная антагонистическая игра – кто скажет спасибо, если я перестану писать?
Конечно, желание жить нормальной жизнью мне не чуждо. Я хочу, чтобы семья ни в чем не нуждалась, стремлюсь к стабильности. Богемная жизнь свободных художников лишена для меня романтического ореола, но при этом мы с Матсом выбрали писательскую стезю, так что в первые годы после рождения детей приходилось нелегко. На жизнь хватало, но путешествий за границу или качественного ремонта мы себе позволить не могли. Одежду и утварь для дома покупали редко. Зато у нас была машина и унаследованный старый дом в Ханинге, к югу от Стокгольма. Джойс Кэрол Оутс[17], живущая размеренной жизнью, потом вдруг погружается в эпицентр бури в своей литературной деятельности, выбирается из прошлого, встает во весь рост, переводит дыхание, а затем падает вновь. Это идеал.
У папы и зарплата, и пенсия всегда были выше, за свою жизнь он много повидал. Это я так пытаюсь защищаться. Такова обязанность выросших детей. Я помню, мой руководитель-психолог как-то в начале двухтысячных сказал по поводу одного из моих клиентов: «Этот человек, похоже, не в курсе, что мы не обязаны любить своих родителей». Как долго я размышляла над этим утверждением. Удел ребенка – относиться к родителям с благодарностью и безусловной любовью. Независимо ни от чего. Разве это не обязанность?
У нас с папой не те отношения, чтобы я осмелилась сказать: «Папа, ты бы переодевался почаще, и не мешало бы использовать какие-нибудь урологические средства». Думаю, маме я бы смогла такое сказать. Папа живет один и, возможно, не осознает это как проблему. С другой стороны, в том, что он не следит за гигиеной, есть некий вызов, агрессия, а в большей степени – презрение к себе. Я связываю это с алкоголизмом, когда критическое мышление перестает работать как нужно. «Какая разница… буду ли я принимать душ и стирать. Наводить порядок. Вытирать пятна от вина. Выбрасывать окурки из пепельниц».
