— Невдомек мне, глупому! Нас-то ты зачем позвала? Малыш хороший, дай ему Брахма здоровьица, пусть растет себе… Пристроим, как в возраст войдет, а сейчас — рановато вроде бы? Или кормить нечем?

Ганга пропустила мимо ушей ехидство последнего вопроса.

— Корма хватит, — серьезно ответила богиня. — Уж чего-чего, а корма… Вы, наставники, лучше мне вот что скажите: сплетни про Восьмерку Благих слыхали? Которые у Лучшенького[36] корову свести пытались?

Старики разом бросили перемигиваться да зубоскалить. История Восьмерки Благих, мелких божеств из Обители Индры, была самым громким скандалом Трехмирья за последние тридцать лет. Братец Вишну, Опекун Мира, подбил Восьмерку на кражу: дескать, ни в жизнь вам, восьмерым, не свести со двора мудреца Васиштхи его небесную пеструху Шамбалу!

Кто только ни пытался — не дается корова!

«Нам — ни в жизнь?» — хором спросили Благие.

И пошло-поехало…

— Они ж как раз наутро ко мне явились, — продолжила Ганга, хлюпая носом. — Грустные-грустные… Влезли ночью за коровой, а у Лучшенького живот пучит, бессонница одолела — ну и услыхал! И нет чтоб разобраться — сразу клясть: в Брахму, в Манматху, в солнечный свет, в Тридцать Три Обители! Нрав у мудреца… одним словом — Лучшенький! Короче, под конец не пожалел он Жару, напророчил всей Восьмерке земное перерождение. Хорошо хоть не крокодилами…

— А ты здесь каким краем? — поинтересовался Брихас, разминая в чашке переспелый плод манго.

— Таким, что родить их должна, — доступно объяснила Ганга.

— Тоже Лучшенький проклял? Из-за коровы?!

— Да не из-за коровы! Стану я к мудрецам за коровами лазить! Благие плачут, криком кричат: чем на земле жить, лучше к Яме в подручные! В ногах ползают… Сошлись на том, что рожу я их от хорошего человека и утоплю сразу же: чтоб, значит, долго не мучились! Сама рожу, в себе и схороню! И Лучшенькому потрафим, и Благим!

Старики вновь переглянулись.

— Родила? — поинтересовались оба в один голос.

— Родила, — всхлипнула Ганга.

— Утопила, дурища?!

— Утопила! — богиня рыдала уже взахлеб, самозабвенно, и сквозь причитания пробивалось: — У-у-утопила!.. Своими руками в себя макала! Выла, а топила… только не всех! Последненького муж из рук вырва-а-ал!

Бледный Словоблуд встал, хрустнув коленями, доковылял до уснувшего под колонной малыша и долго смотрел на него. Губы кусал.

— Суры-асуры! — наконец просипел родовой жрец Индры. — Который?

Как ни странно, и Ганга, и Ушанас прекрасно поняли смысл вопроса.

— Говорю ж: последненький! — Мать рек, текущая в трех мирах, красными от слез глазами глядела на старика и спящего ребенка. — Младшенький!..

Дитя причмокнуло во сне и хихикнуло чуть слышно: видно, рыбка снилась, с хвостом…

— Ты что. Словоблуд? — тихо начал Ушанас, и от скрежета, который рождало горло старца, на душе становилось тоскливо. — Забыл, кто у Благих восьмой? Дьяус, кто же еще!

И через минуту встал рядом с Брихасом. Обоим жрецам не надо было напоминать, кто такой Дьяус, последний из Восьмерки Благих.

Благих всегда было Восемь. Но сегодня это были одни боги, завтра другие, отвернешься — а они уже опять местами поменялись! Лишь Дьяус, шустрый божок без определенного рода занятий (по небесной голубизне числился или по солнечным зайчикам?) оставался в числе Благих при любых перестановках.

Вроде шута-пустосмеха, кому есть место у подножия престола любого раджи.

Одно смущало Брихаса, Наставника богов: он не помнил себя без Дьяуса. Вот и получалось, что сур-весельчак будет постарше Словоблуда, да и одного ли Словоблуда? Как-то Варуна-Водоворот резко окоротил братца Вишну, когда Опекун смеялся над Дьяусом. Дескать, амрита на губах не обсохла, Упендра, а шут Дьяус, когда я еще…

И не договорил. Махнул на глубину, и поминай как звали!

Только и удалось позже выяснить Словоблуду, что странное имечко Дьяус происходит то ли от полузабытого мудреца Дьявола, медитирующего в кромешной тьме, то ли от Деуса-Безликого, которого определяли одним словом: «Неправильно!»

В смысле, как ни определи — неправильно!

И теперь этот самый Дьяус…

— Влип! — подвел итог Ушанас.

Малыш перевернулся на другой бок, голой задницей к Наставнику асуров.

— Не он, — посерьезнел Брихас. — Мы влипли. Вырастет — в такого репьями вцепятся… Найдутся желающие, мигом сыщутся! Происхождение — лучше некуда: сын царя из Лунной династии и Ганги, да вдобавок с богом в душе! Потом Трехмирье ходуном ходит, а мы сокрушаемся: проморгали!

Ушанас раздраженно поскреб ногтем родимое пятно, винной кляксой украшавшее его щеку.

— О пустом думаешь, старина! Ясное дело, бедняга Дьяус сейчас себя не помнит, и до смерти этого шалопая не вспомнит… Для него этот мальчишка — тюрьма! Темница без выхода! Как хоть назвала-то сына, мать рек?

— Гангея, — гордо сообщила богиня. — Сын Ганги. Сперва хотела назвать Подарком Богов, а после передумала. Чего зря язык ломать? Пусть Гангеей будет.

— Ну и правильно, что передумала. Подарок… подарочек…

Наставник мятежников-асуров нахмурился и еще раз повторил:

— Малыш Гангея — тюрьма для Бога.

Два старика стояли на берегу Ганги. Тыкали палками в воду.

Через четыре года они вновь придут на этот берег. Навстречу им, из воды, с хохотом выбежит пятилетний мальчишка, следом за сыном степенно выйдет мать рек, текущая в трех мирах.

Малыша поведут отдавать в учение.

В такое учение, чтобы никто — будь он даже из Тримурти-Троицы! — не мог похитить ребенка и использовать в своих целях.

Вырастет, там видно будет. Трое взрослых всерьез полагали, что там будет видно. Заблуждаются не только люди…

До того момента, когда на Курукшетре сойдутся две огромные армии, а Владыка Тридцати Трех научится моргать — до начала Эры Мрака оставалось немногим менее полутора веков.

Если задуматься — ничтожный срок…

— Куда путь держите, уважаемые?

Ганга, закутанная с ног до головы в голубовато-зеленое сари и накидку того же цвета, невольно вздрогнула.

Не то чтобы одежда должна была укрыть богиню от лишних взглядов, которых в Трехмирье более чем достаточно, — просто окрик получился слишком неожиданным. Она всю дорогу ожидала подвохов, каверз, и в конечном итоге — беды. И вот, кажется, дождалась! С некоторых пор Ганга с опаской и подозрением относилась ко всем смертным.

Определить варну[37] человека, что возник на тропинке словно из ниоткуда, было затруднительно. Плотное дхоти цвета песка облегало бедра и выглядело дешевым, но чистым и опрятным — словно незнакомец и не прятался только что в колючих зарослях ююбы, окружавших тропинку. Обнаженный торс перетягивали кожаные ремни в чешуе из бронзы, на поясе висел короткий кинжал с листовидным клинком, а руки привычно сжимали копье-двузубец.

«Точь-в-точь Марут из дружины Владыки!» — мелькнуло в голове Ганги и почти сразу погасло.

Незнакомец не был похож на божественного дружинника и даже на земного кшатрия. Как и вообще на профессионального воина. Скорее ополченец, поднабравшийся опыта в десятке схваток. Или разбойник.

Говорят, немало лихих людей развелось нынче в холмах юго-восточной части Курукшетры.

— Мы следуем своей дорогой, добрый человек, — приветливо, хотя и туманно сообщил Ушанас, ничуть не смутясь и уж тем более не испугавшись.

— И куда же ведет ваша дорога, уважаемые? — от разбойника-ополченца было не так-то просто отделаться.

— Туда, добрый человек, — указал мудрец рукой вперед и чуть вправо.

Именно в этом направлении изгибалась тропинка.

Продолжая загораживать тропу, человек с оружием обдумывал полученные ответы. На смуглом лице его, выдававшем изрядную толику дравидской крови в жилах, мало-помалу проступала обида. Вроде бы от него ничего не утаили — но в то же время ничего и не сказали!