— Бог мой, шестой столик, если вы хотите выйти, то почему вы не поступите так, как поступаем мы, остальные бедолаги: вежливо и тихо гавкнем — и надеемся на лучшее? Кстати, все остальные, признайтесь, разве вам это не нравится? Стоять у задней двери с переполненным мочевым пузырем, от души гавкая, а какой-нибудь тупоголовый двуногий спрашивает: «В чем дело, приятель? Ты хочешь выйти?» Нет, придурок, конечно, нет! С чего ты взял? Я тут стою и гавкаю, дабы предупредить дверную ручку, чтобы она ничего плохого не задумывала! Разумеется, черт бы все побрал, мне надо выйти!

Первое, что я начинаю понимать, просыпаясь, что в постели я одна. Даже Мерфи, мой регулярный компаньон в последнее время, вероятно, встал и выбрался из спальни. Однако я испытываю какое-то нудное ощущение, что рядом со мной в постели должен был кто-то быть. Какой-то мужчина, наверное… кто же? Ох, черт! Одну минутку. Этот мужик — из Монреаля… друг моей приятельницы Дирдре… она вдруг с того ни с сего позвонила мне, чтобы сказать… что? Ах, да. Дирдре спросила, не может ли он мне позвонить, когда будет в городе…

Одна порция выпивки. Так. Я постепенно начинаю восстанавливать в памяти недавние события. Одна порция — это все, на что я согласилась, когда он позвонил, чтобы пригласить меня выпить. Ничего такого рискованного вроде ужина, никаких прогулок. Одна порция выпивки в нейтральном месте — и все. Но потом… (Я все еще медленно собираю эту мозаику кусочек за кусочком, но чем дальше, тем с большей уверенностью)… мы все-таки ужинали. И довольно много выпили.

Господи, неужели я напилась? Со мной такого уже много лет не случалось! Но ведь должна же быть какая-то причина тому, что я не помню ничего о вчерашнем вечере, кроме обилия выпивки. Затем мы появились здесь, чтобы выпить на сон грядущий.

Одну маленькую рюмку. Так, наверное, все и было. Ладно, ничего страшного. Вот же я здесь, дома, в сером свете раннего утра, совсем одна. И все же… Почему я никак не могу вспомнить, как целовала мужика на прощание и закрывала за ним дверь?

И почему откуда-то, так сказать, за кадром, до меня постепенно начинает доноситься звук, очень смахивающий на шум воды в моем душе? И пока я обсуждаю сама с собой эту тему, что это за вещи на стуле у кровати? Господи, у меня все еще в глазах муть, не могу разобрать, но… Ох, черт! Похоже, это рубашка, так? Разве это не мужская полосатая рубашка и еще пара мятых брюк?

Так, а что здесь у нас на прикроватном столике? Два стакана из-под коньяка, если я не ошибаюсь. Сейчас пустые, но каждый — с пятнами коричневой жидкости на дне… Уф!

Но — тихо! Теперь… это что еще? Свист, доносящийся из моей ванной комнаты? Похоже на… да, на свист и похоже. Кто-то высвистывает под шум воды из моего душа. «Прелестная девушка… как мелодия…»

О господи, нет! Он остался здесь на ночь! У нас был секс… Он все еще здесь…

Почему? Что, ради всего святого, заставило меня проделать все это с приятелем Дирдре, продавцом учебников, или кто он там, будь он неладен, чьего имени я даже не помню и чья сексуальная техника вовсе не врезалась мне в память… Господи, неужели я в таком отчаянии? Неужели этим все кончается? Неужели я пришла в такое состояние из-за Карла, который так и не позвонил, и пытаюсь любым способом устроить короткое замыкание в цепи моих воспоминаний?

Ладно, посмотрим. Надо взять себя в руки. Может быть, если я просто залезу под одеяло, весь этот неприятный эпизод окажется дурным сном. Как только незнакомец в моей ванной комнате исчерпает весь свой репертуар попсовых песенок, старых и новых, предназначенных для исполнения после совокупления. Как только он вытрется, оденется и навсегда уйдет из моей жизни, не сумев поднять меня из забытья и, очевидно, решив, что я впала в своеобразную кому, из которой выводить меня следует очень осторожно. Что же, этот план показался мне вполне подходящим.

Разумеется, есть еще Мерфи, с которым придется встретиться. Хотя почему я должна оправдываться перед кем-то, кто регулярно использует с такой же целью мешок с моим грязным бельем… Я имею в виду — дело не в том, что Мерфи может считать, что я должна хранить верность Джерри или, кстати, Карлу, который не только пообещал, что позвонит, но и вел себя так, будто этот звонок раздастся на следующий день…

Ох, нет! Не стоит об этом. Остановись. Выкинь эту мысль из головы. Сосредоточься на мужчине, который пользуется твоим душем и в данный момент высвистывает мелодию последнего хита Кенни Роджера. Подумай о чем-нибудь еще. О чем угодно.

Подумай: все мужчины козлы, от первого до последнего. И, видит бог, я, вероятно, дошла до ручки, связавшись с этим Свистуном. Но кому какое дело? Мужчины настолько отвратительны, что в сравнении с ними собаки начинают выглядеть весьма привлекательно. Даже Мерфи.

Ладно, известно, что Мерфи пытался не раз облегчить свой зуд, весьма неэлегантно елозя задом по ковру. И, возможно, когда он спит, его язык непривлекательно вываливается из пасти, а глаза закатываются так, что видны только белки, как в «Кошмаре» Фьюзели. Но взглянем на его положительные черты: он ест, что ему дают, не задавая вопросов; он никогда не жалуется, когда я щелкаю дистанционным пультом; и во время месячных я нравлюсь ему еще больше.

А, слава богу, я начинаю засыпать в теплом шалаше из моего одеяла. Начинаю перемещаться в тенистый нижний мир, где полубодрствование и полудрема свободно переплетаются.

Кто знает, может быть, это как раз то место, куда отправляется Мерфи, когда засыпает?

Я представляю его себе возвращающимся, наконец, домой, после одного из его необъяснимых отсутствий. Лапы грязные, в глазах хитрый огонек, к шерсти прилип стойкий запах дешевых сигар и еще более дешевого одеколона. «Где ты был?» — спрашиваю я. — «Нигде». — «С кем ты был?» — «Ни с кем». — «Что ты делал?» — «Ничего».

Предположим, он вообще не вернется домой. Что я тогда буду делать — слепо брошусь вниз, чтобы выследить его? Куда может пойти собака в таком фешенебельном районе, как мой, когда для проникновения практически во все приличные заведения требуется смокинг и галстук?

Что же, сейчас я явно сплю. Не только ничего не соображаю — я чувствую, что бесцельно мечусь по небольшим улочкам и переулкам, надеясь разыскать свою собаку. Не имея не малейшего представления, куда Мерфи предпочтет направиться, если предоставить ему право выбора.

Наконец, я оказываюсь в той части города, где никогда раньше не бывала. Бреду по плохо освещенной аллее, пока в глаза мне не бросается неоновая вывеска на подвальном окне. «Собачий дом» — написано яркими, пульсирующими буквами.

«Собачий дом»? Может быть, это одно из тех унизительных пристанищ, о которых я слышала? Куда в остальном вполне респектабельные люди ходят, чтобы добровольно подвергнуть себя невероятным унижениям и стоять на четвереньках с ошейником на шее? Даже если так, я должна проверить, хотя бы потому, что это, судя по всему, единственное место, открытое для проверки.

Я спускаюсь по ступенькам вниз и толкаю дверь. Внутри полутемно и душно, и пахнет, скорее, как на… псарне. В смутном свете я с трудом могу разглядеть то, что кажется мне мохнатыми телами, собравшимися небольшими группками вокруг маленьких ресторанных столиков.

Но мои глаза еще не успевают привыкнуть к полумраку, как эти сумерки, как лазер, пронзает луч света. Прожектор, освещающий маленькую сцену, где нет ничего, кроме микрофона. «Дамы и господа! — раздается откуда-то низкий голос. — Добро пожаловать в „Собачий дом“, выдающийся дом собачьей комедии за человеческий счет. Теперь сложите ваши передние лапы вместе и поприветствуйте нашего выдающегося артиста, только что вернувшегося после удачного тура по соседским помойкам. Итак, перед вами Мерфи, единственный и неповторимый!»

Я обалдело стою в глубине комнаты и смотрю, как собака, которую я сразу же узнаю во всем, до мелочей, за исключением ее пикантной бабочки (или это фальшивый зоб, прикрепленный к горлу?), вразвалку выходит на сцену, хватает микрофон и приветствует дико лающую аудиторию. Значит, вот оно что! Это то место, куда уходит Мерфи, когда засыпает. Вот к чему он стремится в своих снах, а возможно, и наяву: иметь шанс встать там и смеяться надо мной и мне подобными…