И все же неважно с кем, как, когда, где, почему, каким образом и насколько часто — «заниматься любовью» было просто термином. Даже если в большинстве случаев это был просто секс. И этот случай, конечно, всего лишь еще один.

Вот только… на этот раз я обнаруживаю, что погружаюсь глубже, глубже, еще глубже, на самое дно моря. Чтобы взглянуть на заросшие кораллами останки какого-то корабля, который, по слухам, затонул несколько веков назад вместе с драгоценным грузом? Я всю свою жизнь слушаю рассказы о находящихся на нем несметных богатствах. Над ним кружат маленькие жители океана, такие экзотические и незнакомые, но одновременно — такие странно знакомые…

Значит, вот как выглядит любовь? Эти смутные образы, смотрящие на меня со дна моря? Совершенно измененные веками, которые мне потребовались, чтобы набраться мужества и нырнуть поглубже в эту черную, черную глубину вечной загадки. В надежде наконец что-то разглядеть.

Оставшись наедине в спальне и закрыв дверь от Мерфи, мы с Карлом не спеша, очень медленно раздеваем друг друга, расстегиваем многочисленные пуговицы. Что кажется мне абсолютно правильным, потому что, как я выясняю, он обладает таким телом, чтобы оценить которое, как предсказывал Эндрю Марвелл, потребуются века. Его великолепно вылепленные плечи, изящная полоска темных волос вдоль живота, по которой я следую губами вниз, до пениса, поднимающегося в нежном ожидании моего рта…

Я лежу в своей собственной кровати, занимаясь любовью с мужчиной, о котором ничего не знаю, но о котором и знать ничего не надо, кроме того, что начерчено на его душистой коже, в теплом изгибе шеи, в сгибе идеального колена или в великолепной дуге, ведущей от бедра к паху.

— Ты прекрасен, — бормочу я.

Он наклоняется, чтобы приблизить свое лицо к моему так, что наши губы почти касаются.

— Нет, это ты прекрасна, — шепчет он. — Ты хоть представляешь, насколько ты очаровательна?

Нет. Но на мгновение я стараюсь себе это представить, и на короткий миг мне это даже удается: плоский живот, торчащие груди, стройное тело, длинные ноги.

Карл расцеловал меня везде, не пропустив ни дюйма, так мне, во всяком случае, показалось. Он задумчиво проводит языком по всем тем местам, которые ему больше понравились. Он находит языком мою сердцевину и так нежно прикусывает зубами, что я кончаю в первый раз или в пятьдесят первый, и слышу свой голос как будто издалека. Мне кажется, что он принадлежит далекому зрителю, который находится на большой дистанции — уж слишком впечатляющее зрелище.

Когда он, наконец, входит в меня, делает он это с таким решительным удовольствием, что мне ничего не остается, как сжать его и уже начать пугаться, что станет со мной, когда он меня покинет. Но до этого он кончает. С выразительной дрожью, которая проходит по всему его телу и передается мне. И в этот момент я чувствую биение его сердца в своей груди.

Это же всего лишь секс, удивляюсь я, гладя влажные волосы на его затылке. Пока только это мы знаем точно. Но все же это очень напоминает занятие любовью. Я чувствую, что вынуждена молча просить прощения у всех тех других мужчин, с которыми я спала под предлогом занятий любовью.

Карл и я сидим друг напротив друга за моим обеденным столом и пьем кофе так, как будто делали это всю жизнь. Я хочу этим сказать, что нет между нами никакого смущения, ничего торопливого, ни намека на сожаление. Наоборот, все совершенно нормально и естественно, как может случиться между двумя незнакомыми людьми, чьи тела уже стали знакомой местностью, но чьи сердца пока остаются неизведанными.

— Разумеется, — объясняет мне Карл, — эти дела по похищению детей не являются единственной областью, в которой я, так сказать, поднаторел. Просто в наши дни значительно чаще встречаются разведенные родители, которые ссорятся по поводу своих или приемных детей, чем дела об изменах или скандалы по поводу страховки — и, кстати, эти дела не такие грязные. По крайней мере, заканчивая дело о похищении, я часто чувствую, что принес какую-то пользу. Учти, я ведь сам вырос сиротой. Это ад своего рода, но иногда не такой ад, как постоянно ссорящиеся родители. Меня перебрасывали из одной приемной семьи в другую, пока я окончательно не сбежал. Но как ни печально все это было, нечего и сравнивать сиротство с бедой этих предположительно «благополучных» детей, которых родители тянут в разные стороны. Так что, как видишь, я ничего не имею против своей работы, поскольку в ней есть смысл. И еще я ничего не имею против, чтобы поделиться, за гонорар, разумеется, своим, так сказать, опытом с продюсерами телевизионных программ и с другими людьми, кому это потребуется. Все на благо детей.

Для Карла это довольно-таки длинный монолог, он даже смахивает на речь. Ну да, он произносит его обыденным тоном, что меня впечатляет. Сирота… Конечно, это объясняет его приверженность тому, что он считает полезной работой. Хотя для этого могут быть и другие объяснения.

— У тебя есть дети? — спрашиваю я резиновыми губами.

— Есть. Сегодня у моей дочери в школе спектакль, кстати сказать.

Я застываю в процессе уборки со стола, чашка опасно качается на блюдце.

— Вот как, у тебя дочь.

— На самом деле — две. Одной двенадцать, другой девять. — И он хитро мне улыбается. — В чем дело? Ты возражаешь?

Возражаю ли я? Из всех ловушек, капканов и мин, которые в моем представлении могут быть связаны с отношениями с Карлом Хартом, я каким-то образом упустила самую вероятную: он женат. Ну, конечно, он женат! Учитывая мою биографию и даже мои нескрываемые предпочтения, как мог он оказаться неженатым? Совершенно новый леопард, вот только пятна все те же. Но в данном случае — да, я возражаю, черт бы все побрал!

— Понимаешь, ты как-то позабыл мне сказать, что женат.

— Что? А! Нет. Дети живут с матерью. Мы с Вивьен разошлись уже довольно давно. Теперь ты понимаешь, что, когда речь заходит о семейных разрывах, я действительно знаю, о чем я говорю. Хотя мы насчет опеки не дрались, слава богу.

Неприятное тоскливое ощущение в желудке немного отпускает, и мне приходит в голову, что я слишком резко прореагировала. Что, вне всякого сомнения, является результатом долгих лет моего общения с Женатиками, не говоря уже о более поздней саге с участием Джерри, Марты и меня. Теперь, как только на горизонте возникает перспектива каких-то взаимоотношений, у нее обязательно форма треугольника.

— Значит, вы со своей бывшей женой остались друзьями?

После очень короткого колебания он кивает.

— Полагаю, что да.

Он полагает?

— Разве вы никогда об этом не говорите?

— Ну, мы в основном говорим о детях. А что до остального, то, как мне кажется, Вив смирилась. Послушай, солнышко… — Он встает из-за стола и подходит ко мне, соблазнительно протянув руки. — Я не убегаю, честное слово, но мне пора. Есть работа, которую нельзя откладывать.

— Понятно. — Я стою с кофейной чашкой в одной руке, а ощущаю себя так, будто кто-то бросил меня с чемоданом в другой.

— Да ничего тебе не понятно. Но это пройдет. Потому что вот как мне все представляется: у нас с тобой впереди полно времени, мы еще успеем все узнать друг про друга. Чей отец погиб на фронте и все такое. Согласна?

Вопреки самой себе, я позволяю ему обнять меня и испытать шершавую, но весьма приятную ласку отворота его пиджака на моей щеке. Через несколько секунд он отпускает меня и шепчет на ухо:

— Я пошел. Позвоню, договорились?

Позвонит? Не дожидаясь моего мнения — или разрешения — он спешит по коридору к входной двери. Через секунду я слышу, как открывается и закрывается дверь. Затем — торопливые шаги по лестнице, Карл в спешке явно перепрыгивает через две ступеньки. На этот раз я не иду к окну в гостиной, чтобы посмотреть, как мужчина уезжает.

Когда я впускаю Мерфи со двора в дом, он вроде бы удивляется, что Карла нет. Более того, он даже принимается его искать.

— Забудь, — говорю я ему. — Он мне не позвонит. Я через такое проходила куда чаще, чем ты, и можешь мне поверить, я знаю. Этот мужчина не вернется, что бы он ни говорил.