– Язевель, – неожиданно сказала Клэр, – а может быть, наплевать?

Я уставился на неё.

– Уехать, освободиться… Можно махнуть в Перу, в Уругвай… Там всегда не хватает врачей.

– А дядя Джо?

– Ты ему много должен? Но разве ему не всё равно, где ты заработаешь, чтобы отдать?

– Джо страшно гордится, что я стажирую у Линдмана.

– Ну, и чёрт с ним. Бабка оставила мне немного денег, можно обойтись и без Джо…

Старик-лодочник не дал ей договорить. Он что-то кричал, подзывая нас рукой.

– Сэр, с вами будут разговаривать. С вами будет разговаривать сам Хозяин.

– Сейчас? В такое время?

– Иди, – сказала Клэр. – Я поднимусь домой, сварю кофе, я тебя буду ждать.

Эмерих Линдман, в тёмном костюме, сидел за письменным столом и жевал мундштук папиросы. Он получал папиросы у фирмы, закупавшей в Москве – они стоили неимоверных денег.

Между мной и хозяином был ещё круглый столик, крытый чеканной медью. Чеканка изображала сцены Наполеонова бегства из России. На столике стояла серебряная папиросница, говорили, что она когда-то принадлежала царю Николаю Второму.

Не знаю, откуда у него была тяга к русским вещам. Насколько мне известно, он не служил на Восточном фронте, родственников в России у него тоже не было. Скорее всего, стол и папиросница служили для рекламы, поскольку она требует, чтобы у каждой знаменитости были свои причуды. Вот только папиросы он курил для собственного удовольствия.

– Садитесь, доктор Рей.

Я сел в кожаное кресло с львиными головами на подлокотниках – мебель 1914 года – и поблагодарил судьбу за то, что я не пациент, намеревающийся узнать, сколько придётся платить.

– Я вызвал вас, чтобы сказать, что я вами доволен, это не так часто бывает.

Линдман говорил с угнетающей правильностью, которая выдаёт иностранца, умеющего строить предложения, но так и не научившегося думать на чужом языке.

– Я хочу задать один вопрос. Вы долго колебались, прежде чем ответить "да" господину Ханту?

– Он убедил меня сразу.

– Вы не советовались с вашей матерью?

– Я рассказал ей о предложении Ханта в самых общих чертах.

– Как вы назвали свою службу?

– Я пользовался выражением "Работа на вполне лояльную организацию".

Эмерих с интересом посмотрел на меня:

– Она не попыталась узнать больше?

– Моя мать – современная женщина, господин профессор.

– И умная, – сказал он.

Мы провели с ним две недели у моря, он ни разу не завёл речь о своих делах и не пытался расспросить меня о прошлом, хотя на Вилле Клара наверняка не было аппаратуры для подслушивания: такой баснословно дорогой санаторий не интересует тайную полицию.

– Хочу задать вам ещё один вопрос… впрочем, можете не отвечать… не имею ничего против… Вы согласились только потому, что были в затруднительном положении, или имелись другие соображения?

– Другие тоже, господин профессор. Я не видел причин, почему эта служба могла бы противоречить моим принципам.

– Очень разумная позиция, – сказал Линдман. – Вы мне сначала не понравились, вы показались мне битником, временно сбрившим бороду, но я ошибся. Я хочу предложить вам лабораторию Си-2.

Кресло подо мной провалилось. Я чувствовал себя, как тот капитан, которого Бонапарт произвёл в генералы.

– Что он хотел? – спросила Клэр.

Я сел напротив и стал смотреть на неё, как в тот первый день.

Я смотрел на неё и молчал, сколько было возможно, а потом сказал:

– Он посылает меня за границу.

Она уронила вязание.

– Он говорит, что сначала принял меня за битника, сбрившего бороду, а потом увидел, что ошибается.

– Поздравляю. Ты поедешь?

– Клэр, я тебя очень люблю, но не могу жениться. Мама не простит мне жену-католичку.

Я врал. Тэсс было наплевать на вероисповедание моей возможной жены, мне – наплевать на благословение Тэсс. Но Клер поверила. Она была воспитана в ортодоксальной семье.

– Если тебе тяжело, давай не встречаться больше, Язевель. Или пускай всё остаётся как есть…

Я подошёл и поцеловал её в глаза.

– До завтра, Клэр. Я ещё не так скоро уеду, может быть, мне удастся уговорить шефа послать тебя со мной.

– Спокойной ночи, – сказала она бесцветным голосом.

Я был у дверей, когда Клэр остановила меня:

– Когда будешь проклинать нашу встречу, помни всё-таки, что я с тобой не притворялась.

– Вы ничего не слышите? Кажется, вертолёт? – насторожился Гордон, откладывая рукопись.

Браун не ответил. Глаза его были закрыты. Кулаки сжаты.

– Холодно, Мэри, холодно. Почему так холодно? – пробормотал он.

Гордон поспешно спрятал записки, взял ружьё и вышел из палатки. Теперь шум вертолёта слышался лучше. Машина шла над кромкой леса. Гордон выстрелил из обоих стволов.

"Я делаю огромную глупость!" – подумал он, но иного выхода не было. Лейтенант дышал на ладан.

Вертолёт продолжал лететь над лесом. Гордон зарядил снова и ещё раз выстрелил. Теперь лётчики заметили его сигналы. Вертолёт стал снижаться -шум мотора слышался всё отчётливее. Было совершенно темно, как бывает лишь в тропиках, поэтому Гордон следил за машиной по звуку. Между ними оставалось не больше трети мили, когда наверху вспыхнула молния, и красная змейка метнулась к земле.

– Ракета!

Он плашмя бросился в траву, закрыл лицо руками. Взрыв всколыхнул воздух, комья земли и срезанные ветки пронеслись над головой. Вдалеке загорелся бамбук.

Гордон вскочил и побежал к палатке. Огонь ещё не освещал её, но ветер гнал пламя к югу, с минуты на минуту палатка станет отличной мишенью.

Он с трудом вытащил лейтенанта, взвалил на спину; тело сползало, приходилось держать его обеими руками.

– Господи, успеть бы к реке. Им стоит только зацепиться, потом не отвяжутся, пока не расстреляют весь запас…

Он не видел, как там палатка, но американцы выпустили сразу две ракеты, в отсветах пожара стал виден вертолёт – машина шла на посадку.

Гордон втащил больного в камыши.

От тряски лейтенант пришёл в себя.

– Партизаны? – прохрипел он. – Поднимите меня, пусть расстреляют стоя.

– Помолчите, – попросил зоолог. – Это ваши – американцы.

Он видел их довольно хорошо: вертолёт сел, и сразу же на землю выскочили человек двадцать с автоматами в руках.

– Эй, мальчики! – заорал Гордон. – Не стреляйте! Тут белые.

Ветер всё дул на юг, они должны были расслышать.

– Мы здесь! – закричал Гордон. – Я выхожу к вам.

Цепочка остановилась, солдаты опустили оружие. Взводом командовал капитан – небритый, в грязном пропотевшем хаки.

– Вот мои документы, – протянул удостоверение Гордон. – Я англичанин.

– Ладно, – буркнул капитан. – Не видели, куда девались партизаны?

– Здесь никого нет, я тут живу пятый день, никого нет, капитан. Вас должны были предупредить, что у меня тут лагерь.

– Чёрт его знает… Может, и говорили. Вы думаете, здесь что-нибудь можно понять по карте? Проклятые заросли, я бы на вашем месте убрался отсюда, пока жив… А это кто? Американец?

– Он сам всё объяснит, если вы его вывезете отсюда. Его надо срочно доставить в госпиталь.

– Давайте его сюда, – сказал капитан, – но я не ручаюсь, что это будет скоро. Мы патрулируем до утра, не думаю, чтобы нам разрешили прервать работу.

– У него воспаление лёгких. В конце концов, это ваш человек!

– Ну и что? Они там в штабе с ума посходили с этой инфильтрацией, вы себе не представляете, – раздражённо ответил капитан. – Они и слышать не захотят.

– Тогда я вам не дам его! – сказал англичанин. – Я не убийца, на земле его, по крайней мере, не будет укачивать. Оставьте мне пенициллин, если он есть у вас, и постарайтесь, чтобы к утру пришла машина.

– Ладно. Могу ещё дать консервированной крови. Надо?

– Не думаю, – сказал Гордон. – Вы не попали в мою палатку? Шприцы остались там.