Величайший убийца столетия, внушающий оправданный ужас всем, кто был посвящен в его существование, боялся врачей до зубной дрожи, до слез, до унизительных молитв.

Она не хотела снова оживлять его кошмар, не хотела снова погружать его в тот ад, зная, что именно ей придется потом возвращать его назад. Потому что никто другой не возьмется, потому что Солдат в слепом ужасе растерзает любого, кто попытается.

Бригады еще не было в операционной, центральная лампа была отключена, отбрасывая тень, и Баки сидел на столе, тщетно пытаясь совладать с защитным окоченением. Она долго представляла себе, как это будет, долго прокручивала в голове именно этот момент, долго искала и не находила слова утешения.

В конце концов, дав себе очередное молчаливое согласие гореть в аду за все свершенное, она сдвинула маску под подбородок. Баки посмотрел на нее, силясь изобразить на восковом лице удивление, и она прильнула к нему ближе, осторожно тронув изоляцию на металлической культе.

- Ты веришь мне? – она спросила тихо, избегая посмотреть в глаза.

- Только тебе и верю, - ответил Баки с некоторой заминкой, несмотря на все старания так и не сумев подавить дрожь, когда тонкие пальцы в перчатках скользнули к катетеру на правой руке и разгладили фиксирующий пластырь.

Поднеся шприц к порту, она лишь тогда нашла в себе силы поднять взгляд, вслепую вогнав обнаженную иглу и так же слепо, медленным выверенным движением надавив на поршень. Её внутренний секундомер уже отсчитывал секунды по колотящемуся в груди сердцу.

Раз. Два. Три…

- Я клянусь тебе, родной, все будет хорошо. Вам не будет больно. Ни тебе, ни ему.

Семь, восемь…

Она привлекла его к себе сильнее, не давая крениться под действием препарата.

- Желание, - зашептала она на забытом, но все таком же идеальном русском, удерживая его голову у своего плеча. – Ржавый, семнадцать, рассвет…

Единственная рука Баки спазмически сжалась вокруг ее талии, до боли, едва не до хруста, то ли в попытке остановить, то ли удержать себя самого на границе сознания, у черты невозврата между двумя сущностями, вынужденными сосуществовать в одном теле.

- Печь. Девять. Добросердечный…

Несмотря на парализующее действие препарата, Баки крупно тряхнуло, выгнув в пояснице.

- Возвращение на Родину. Один… - извернувшись в конвульсивной хватке, она обхватила его обеими руками, всем телом прижав к себе, и договорила. – Товарный вагон.

Она не видела его глаз, но знала, как должен был измениться его взгляд, из горящего агонического превратившись в мутный, словно подернутый ледяной изморозью. Дрожь под руками быстро сменилась стылой неподвижностью.

Отстранившись лишь затем, чтобы выполнить еще одно необходимое условие, она посмотрела ему в лицо и чуть дрогнувшим голосом отчеканила последнюю фразу кода, которую не счел значимой в свое время Земо.

- Доброе утро, Солдат.

И раньше, чем он смог бы убедить ее в беспрекословном повиновении, продолжила:

– Спи, Солдат, - она отдала приказ ровным голосом, весом своего тела толкая его лечь. – Засыпай. С тобой все будет хорошо.

Баки боялся пробуждения Солдата в разгар операции, но он никогда не допускал мысли, что его можно было пробудить до ее начала, в спокойной обстановке подчинить его, отдать ему приказ не сопротивляться. Не только не сопротивляться, но и забрать на себя весь страх. Солдату страх был неведом, Солдат не ассоциировал страх с обстановкой операционной и бригадой толпящихся вокруг людей в белом. Солдат беспрекословно исполнял любые приказы.

- Спи, любимый, - она провела пальцами по разметавшимся в беспорядке волосам и внезапно поняла, что это, похоже, тоже войдёт в её сегодняшние обязанности. Полностью уложив расслабленное тело на стол, не убирая ладони с его лба, она ногой придвинула ближе к столу тележку с расходным материалом и выудила оттуда светло-зеленую сестринскую шапочку. – И ничего не бойся.

Две молоденькие смуглолицые медсестрички и медбрат опасливо заглянули в дверной проем операционной, лишь чтобы удостовериться, что в их услугах не нуждаются, наряду с услугами анестезиолога, которого вообще не приглашали. Пациент уже был распластан по столу, к его единственной руке тянулись сразу несколько трубок, на нее же был надет манжет тонометра, уже подающего сигналы к монитору. Изо рта торчала аккуратно крепленная на пластырь трубка интубации, рядом стоящий аппарат выдавал показатели. Его длинные волосы, на стрижке которых безуспешно настаивали перед операцией, были убраны в шапочку. Верхние лампы ярко освещали поблескивающее на шрамированном стыке с металлом операционное поле.

Оглянувшись на стену, где скрывались замаскированные микрофоны интеркома, она внутренне приказала себе собраться и произнесла вслух ровным голосом:

- Все готово. Можно начинать.

И только после этого в операционной появились посторонние и развернулась бурная деятельность.

Баки и Солдат спали, наверняка мучимые кошмарами, но, по крайней мере, не реальными, происходящими не здесь и не сейчас, на острие скальпеля в руке хирурга. С ожившими демонами подсознания они обязательно разберутся, но позже.

Баки или Солдат… Кто бы из них ни вышел из-под наркоза первым, это не должно было произойти в реанимации, в окружении немилосердно пищащей аппаратуры. Ни Баки, ни уж тем более Солдат, не должны были застать рядом с собой никого постороннего.

Медики, привыкшие к незыблемому соблюдению ряда правил, пытались возражать, но не так чтобы очень сильно.

- Вы уверены?..

- Я справлюсь, - она кивнула и, лишь из вежливости выждав секунду, закрыла дверь за темнокожим хирургом с проседью в курчавых волосах. Не реанимации, не палаты интенсивной терапии, а дверь их общей на двоих комнаты в жилом секторе, и оглянулась на совершенно обычную двуспальную кровать, у которой прямо сейчас из необычных предметов возвышалась только капельная стойка. Освобожденный ото всех приборов, Баки лежал на подушках, его грудь едва заметно поднималась и опускалась в такт самостоятельному неглубокому дыханию.

«Всегда справлялась», - подумала она про себя, мимо воли снова окунаясь в де жа вю.

Тогда, в 45-ом, она тоже была одна. Тогда еще слабая, без сыворотки в венах, она выставляла охрану за порог и проводила бессонные ночи один на один с агонизирующей в судорогах грудой мышц.

Она выдержала тогда, выдержит и сейчас. Обезумевшего от страха перед грядущим наркозным бредом Баки или буйствующего Солдата… Она примет любого. И ни к одному из них не подпустит чужака.

Новая рука, до плеча прикрытая одеялом, отливала бликами в тусклом свете. Лишенная подвижности, пока в той же мере безжизненная, как и кусок обычного железа, она уже формировала идеальный контур бицепса взамен обрывающейся пустотой культи. Новая рука, сулящая бессонные ночи и ряд пустеющих с рекордной скоростью баночек с анальгетиками на прикроватной тумбочке. Она определённо стоила кошмара, через который оба они проходили и который еще не закончился.

Баки стоил того, чтобы снова стать целым, а с его внутренними противоречиями и разрушительной силой новой руки она его обязательно примирит.

Безымянный, до полусмерти запытанный солдат из ее воспоминаний боялся подать знак, что проснулся. Джеймс из настоящего, не открывая глаз, выстонал, более чем ожидаемо, сначала имя капитана, а следом же – ее имя. То самое, на которое она поклялась себе никогда не отзываться.

- Эсма… - слетело с меловых губ на выдохе, и у нее не осталось иного выбора, кроме как послушно податься к дрогнувшей руке.

- Я здесь, любимый. Я здесь, Баки. Это я…

«Это я. Это не ГИДРА. Ты не у них. Ты не с ними сейчас, ты со мной. Ты Джеймс, сержант из 107-го…»

- Ты со мной, Баки. Баки… - медленными, ласкающе-успокаивающими движениями она огладила его лоб, но остановилась, боясь прикосновениями к голове вызвать неверные ассоциации, и вернула руку к его руке, осторожно, но ощутимо сжав. – Баки. Ты Баки… - она снова и снова звала его по имени, зная, что именно это ему сейчас необходимо, именно это он хотел бы услышать, именно с этого он каждый раз начинал свое утро. – Ты Баки Барнс. Ты родился 10-го марта…