Телефон зазвонил в какую-то несусветную рань. Я протянул руку, на ощупь нашел будильник на тумбочке – полшестого утра – и со стоном вернул его на место. Вставать и шлепать в прихожую не хотелось совершенно, и я с надеждой подумал, что кто-то мог ошибиться номером. Но телефон продолжал трезвонить, а потом до моего ещё не проснувшегося сознания дошло, что звонки были сдвоенными, междугородними. Такие обычно не ошибаются, да и в этом времени не было принято заставлять людей понапрасну околачиваться на переговорных пунктах.

Я ещё разок мысленно простонал и совсем уже приготовился откинуть одеялко и выползти на свет божий, но тут через меня перепрыгнула Алла.

– Я отвечу, – сонно буркнула она.

Это было необычно – по утрам её было сложно добудиться, и в нашей паре именно я был той ранней пташкой, которая просыпается первой и готовит завтрак на двоих. Не в половине шестого утра, конечно – по приобретенной в первой жизни привычке я вставал часов в семь или чуть позже и до срока маялся от безделья, поскольку никаких гаджетов, на которые можно было убить пару часов, тут ещё не существовало. Как-то я попробовал вспомнить – и получилось так, что во второй жизни я проснулся позже лишь один раз, в самый первый день; я списал тот случай на сам процесс попаданства, на который повлиять не мог. А вот потом я и в общаге просыпался первым из нашей троицы, и у Аллы тоже – даже не задумываясь об этом.

Ну а вместо смартфонов я использовал бумажные книги – благо у Балахниных была солидная библиотека, и многое из неё я никогда не читал. Это было поскучнее, чем серфить по сети, но выбора у меня не было.

И вот Алла внезапно подорвалась из самой глубокой фазы сна – меня это настолько удивило, что я проснулся окончательно, открыл глаза полностью и начал раздумывать, стоит ли идти на помощь своей почти невесте или же предоставить ей разбираться с проблемой самостоятельно. Победила лень – да и, в конце концов, она была взрослым человеком, который умел обращаться с телефонными трубками как бы не лучше меня, чересчур избалованного техническим прогрессом.

Я прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что за сон я видел – но снова открыл их, когда услышал в прихожей крик. И опять никуда не пошел – крик был коротким, он выражал радость от какого-то известия, так что моё участие было преждевременным. Я слышал, как Алла что-то быстро-быстро говорила, но не разбирал ни слова – было слишком далеко, но идти поближе мне действительно было лень.

А потом я понял, почему она так подорвалась с постели – после окончания разговора Алла забежала в туалет и сделала свои дела, не закрыв дверь. Спустя несколько мгновений после того, как до меня донесся звук слива, она появилась в дверях нашей комнаты – сияющая и совершенно проснувшаяся.

– Что-то случилось? – вяло поинтересовался я.

Меня оправдывало то, что мне всё ещё хотелось минуточек десять поспать.

– Ага! – воскликнула она. – Папа собирается приехать!

Я попытался уложить в голове это сообщение – по возможности быстро, но, кажется, превысил какой-то негласный норматив, о котором был не в курсе.

– Ты не рад? – Алла состроила огорченное лицо.

Но теперь ответ у меня был готов.

– Рад, – честно сказал я. – Просто ещё сонный. Что за папа и куда он собирается приехать?

***

Мою тупость оправдывала только предшествующая суета, которой оказалась наполнена моя грешная студенческая жизнь после окончания сессии и завершения дел с Михаилом Сергеевичем и Валентином. Ведь это только в биографиях строчка «перевелся в другой институт» выглядит просто; конечно, такой перевод был не слишком сложной задачей, но требовал какого неимоверного количества разъездов и разговоров. В вузе назначения надо получить справку, что тебя там готовы взять, потом по этой справке нужно взять в своем заведении справку, что тебя готовы отпустить. Потом ещё справку, ещё справку – и так до тех пор, пока на свет не появятся два приказа: об отчислении из-за перевода и о зачислении после перевода. Я лениво толкал этот процесс ещё во время сессии – не потому, что не хотел, а потому что всё осложнялось требованиями, которые, как оказалось, Минвуз СССР придумал ещё в начале 1970-х.

Согласно этим правилам, до полного закрытия летней сессии я числился студентом-первокурсником, которым переход в другой институт был закрыт; предполагалось, что они просто отчислятся, а затем поступят в нужное место на общих основаниях. Чтобы женщины в приемной комиссии МИРЭА закрыли на это обстоятельство глаза, я потратил годовое количество лести и около тонны шоколада; то же самое повторилось и в нашем деканате – правда, без лести, да и шоколада было значительно меньше. На моей стороне играли жуткий недобор на нынешнем первом курсе радиоэлектроников, мои оценки, которые были сносными по любым критериям, а также определенная репутация, которую некий Егор Серов за год заработал у заборостроителей. Против меня был тот самый приказ министерства. Ещё меня неприятно поразило, что в моем родном институте за меня особо не держались – впрочем, я не был выдающимся студентом, сданные на «отлично» экзамены пока что воспринимались как нелепая случайность, а первокурсники тут действительно шли как расходный материал.

Но окончательно запустить этот процесс я смог только после того, как сдал последний экзамен – и всё равно мне пришлось убить на завершение перехода почти неделю. Мысленно я уже проклинал себя за саму идею перевестись в другой вуз – лето так и утекало сквозь пальцы, и я серьезно опасался, что к нашему с Аллой приезду на мою родину то самое озеро с древними развалинами окажется вне зоны доступа. С ним такое случалось регулярно – и добираться туда не решались даже самые отчаянные головы на полноприводных УАЗах. Я же никогда не считал себя отчаянным – поэтому вряд ли даже стал бы пытаться.

Но всё когда-нибудь заканчивается. Сегодня был четверг, мне нужно было заехать в свой бывший вуз, забрать там приказ об отчислении, съездить с ним в МИРЭА – и стать его студентом официально. Не слишком трудная задача, любой с ней справится – тем более такой отличник, каким я показал себя в последней заборостроительной сессии. Ну а в субботу, в последний июньский день, мы с Аллой планировали отправиться в путешествие на мою родину, чтобы на пару месяцев забыть об учебе, проблемах с моими кураторами, о приятелях Боба и о нем самом, и о Москве тоже – и просто наслаждаться жизнью. Алле, конечно, было легче, но я тоже уже почти вспомнил, как хорошо быть молодым, здоровым и влюбленным.

***

Папа был Аллы, приезжал он в Москву, в ту квартиру, в которой обитал между командировками – и в которой сейчас жил я. Причин, по которой папа покинул вверенный его заботам БАМ, Алла не знала – он не сказал, а она не спросила. Зато она зачем-то выспросила отца, каким рейсом и в какой аэропорт он прилетает – совершенно бесполезная в этом времени информация, поскольку встречать дорогих гостей сейчас ездили редко, да и то – при наличии собственной машины. Впрочем, машина у нас теперь имелась, а я уже проснулся и сумел в общих чертах составить по-настоящему гениальный план.