"Когда шторм застилает разум, и пелена затянула взгляд – слушай шепот своих чувств." © Глас Неизвестного во Тьме.

Бродяга закряхтел и заставил себя встать. Последняя сигарета, словно сама выпрыгнула у него из пальцев и укатилась под валявшийся рядом картон. На неверных и не совсем трезвых ногах он проковылял к груде хлама посреди узкого переулка. Крякнув, бродяга нагнулся и начал ворошить картон грязной рукой в вязаной перчатке с отрезанными (а может оторванными) пальцами.

– Н… где же т… чтоб тя… – Бормотал он, раскидывая вокруг себя мусор.

Наконец он заметил в пыли краешек фильтра.

– Вот ты где… папироска. – Прокряхтел он, откидывая прочь картонку.

Тяжело выдохнув, он распрямился. Сквозь скомканную и спутанную бороду бродяга любовно сдул с сигареты пыль и засунул ее себе в зубы. Облокотившись, он обстучал себя по карманам и складкам обносков, которые обильно покрывали его фигуру. Запустив куда-то под ткань руку, он выудил дешевую пластиковую зажигалку. Но, прежде чем закурить, он вскинул взгляд. Прищурившись против солнца, он глядел на раскинувшийся унылый пейзаж впереди.

Всего несколько полуразрушенных зданий, далеко отстоящих друг от друга, находились за чертой города – остатки Жилищной Реформы. Тогда еще не погребенное заживо правительство создавало Сектора, где можно было бы поселить не вмещающихся в переполненные городские кварталы жителей. Эти Сектора не имели никаких названий, лишь номера. Бесконечные номера одинаковых жилых коробок. Эти районы превратились в трущобы еще до того, как были достроены.

Исчезло правительство, исчезли Сектора… Причем Сектора исчезли раньше. Разрушены в пыль, их сравняли с землей, оставив лишь обломки и осколки, и город стала окружать Охряная Пустошь, щедро укрытая бетонной пылью.

Сотни тысяч потерявших кров устремились обратно в городские чертоги, занимая каждую нишу этого многоярусного мегаполиса, находя жилье и над крышами домов и глубже нижних уровней подземелий. Город еще раз подтвердил свое прозвище – второе имя, известное далеко за окраинами; оно никогда не являлось его официальным названием, но именно оно было по-настоящему его сущностью, именем, под которым его знали далеко за пределами – Вавилон.

Чуть щурясь и пожевывая папиросу, бродяга смотрел вдаль, облокотившись на кирпичную стену. Пустоши раскрывали перед ним свои объятья, завывая ветрами в пограничных переулках. Ветер своей дланью зачерпывал горсти пыли с земли, то растягивая их тончайшим одеялом над пустыней, то скручивая это одеяло в узлы, то мягко устилая его вновь на землю.

Бродяга смотрел на фигуру вдали.

Сереющие в мутном свете застланных тучами небес руины башни, с едва заметными трепещущими на сильном ветру лохмотьями, зацепившимися за изломанные ребра ржавой арматуры на верхних этажах, отбрасывали массивную угнетающую тень на одинокий бредущий силуэт.

Бродяга закурил, глубоко затянулся и с громким выдохом выпустил дым, окутав им свое лицо.

По пустоши брела женщина.

Задумчиво затягиваясь, бродяга наблюдал, как ее сгорбленная фигурка медленно двигается в его сторону. Ветер окутывал ее песчаными вихрями, но она лишь прикрывала лицо ладонью, даже не сбавляя шаг. Когда она приблизилась, бродяга смог рассмотреть ее лучше – ссутулившаяся, тощая, одетая в грязные лохмотья, развивающиеся от порывов ветра и хлещущие ее по бокам и спине. Женщина вся была покрыта грязью, будто ее валяли в дорожной пыли; под грязью едва можно было различить огненно-рыжий цвет ее скомканной копны волос, затвердевшими колтунами тянущейся за ветром. В окрестных деревнях – там за Пустошами – эти суеверные параноики скорее всего окрестили бы ее ведьмой.

Тем временем женщина уже была совсем близко и, заметив бродягу, направлялась прямо к нему. Теперь он мог разглядеть ее лицо. Оно было молодым и под слоем грязи казалось неприятным и несимпатичным. Усталость сделала свое дело, оставив на нем несколько глубоких морщин. Но таким людям, как этот бродяга, было не привыкать видеть грязь, потому он без труда разглядел всю красоту узкого лица с острыми чертами, красоту холодную и опасную.

Женщина остановилась прямо перед бродягой.

На руках и шее ее были видны синяки и ссадины, а кое-где даже запеклась кровь. Теперь, когда она стояла прямо перед ним, бродяга мог рассмотреть, что фигура у нее не такая уж и худая, с очень даже аппетитными формами, издалека не так заметными под бесформенными лохмотьями, наверное, она просто плохо питается, отчего отощала.

Изломанными ногтями женщина откуда-то выудила сигарету.

– Огоньку не найдется? – спросила она. Подбородок ее был властно вздернут кверху, и сигарету она держала, точно светская дама. Ее взгляд, как стальная спица пронзил его нутро, и она продолжала неотрывно смотреть ему в глаза, будто разглядывала душу.

– Мхм… эм… да… – Пробурчал бродяга, угнетаемый ее взглядом.

Он вновь начал ладонями нашаривать зажигалку среди своего рубища, как всегда позабыв, в какую из складок ее заткнул. В ожидании женщина оторвала взгляд и посмотрела вдаль, в Пустошь, ее лицо мало что выражало, но, похоже, она наслаждалась видом пустыни.

Наконец, выудив зажигалку, бродяга зачиркал кремнем, но лишь высек искру, так и не получив огня. Женщина вновь перевела на него взгляд, и в этот момент зажигалка, наконец, соизволила загореться. Бродяга протянул горящую зажигалку к лицу женщины, держа кнопку грязным пальцем с потрескавшейся от сухости кожей.

Женщина зажала сигарету губами и отправила ее край в огонь. Пересушенный табак запылал красным. Женщина глубоко затянулась и на ее лице появилась зловещая улыбка. Это была отнюдь не улыбка удовольствия.

Не выпуская сигарету из губ, женщина через рот выдохнула табачный дым, выдувая его прямо в лицо бродяге. С тлеющего края сигареты сорвалось несколько искр, они закружились вокруг дымного облака, выписывая в воздухе спирали. Искры подлетели к лицу нищего и нырнули ему в нос и приоткрытый рот.

Бродяга вздрогнул. Глаза его расширились, едва ворочая языком, он еле слышно выдохнул два слова:

– Кто ты?

Женщина улыбнулась еще шире, он увидел, как в глазах ее вспыхнуло пламя, одной затяжкой она втянула в себя сразу треть сигаретной палочки. Бродяга задрожал, в глазах женщины что-то сверкнуло, и изнутри его тела вырвался огонь – безумное неистовое пламя высвобождалось через нос, рот, глаза, через каждую пору его тела. В одно мгновение меньше секунды бродяга превратился в пылающий факел, его тело стало топливом для огня.

Женщина, улыбаясь, неотрывно следила за тем, как он сгорал перед ней, упав в дорожную пыль. Затянувшись еще раз, она выкинула недокуренную сигарету в пылающие останки под ногами, после чего развернулась и пошла прочь.

Через несколько шагов она захохотала во весь голос, и, уходя, продолжала смеяться все громче, наполняя своим смехом пустующие переулки и приоткрытые двери заброшенных окраинных зданий.

Кай проснулся от того, что в келье горел свет. Слабое свечение едва пробивалось сквозь сомкнутые веки, но, тем не менее, раздражало, словно назойливое насекомое, и гнало сон прочь. Кай потер лицо ладонью и поднялся, сев на своей твердой лежанке. Посмотрев на себя, он обнаружил, что уснул в верхней одежде – прямо как пришел. Бронзовый хронометр, за неимением какого-то вразумительного корпуса раскинувший свой механизм по стене, показывал ранний утренний час – выходит Кай проспал всю ночь, отключившись от усталости, сразу после возвращения.

Желтый электрический свет едва освещал тесное жилье, иногда он подрагивал или еще больше терял и без того слабое напряжение, окутывая углы и щели в густые тени. Келья была крохотной комнатушкой, вырубленной в сплошной каменной стене одного из коридоров Подземелья.