– Будешь ещё воровать?

– Нет, не буду. Поеду в деревню к брату.

– Будешь работать?

– Нет, будем вместе кур таскать с Васильевской птицефабрики.

Ночь, снова не заснул, и на следующий день у меня голова была как чугунный колокол, всё в ней гудит, бум-бум, по телу дрожь, нервы натянуты как струна. И отвлечься ни на что нельзя, радио нет, газет нет. А где-то в 10 часов утра ушёл и мой юный собеседник – дядя парнишку всё-таки забрал, и я снова остался один. Еду арестантскую не стал есть, и даже шоколад, что у меня был в пакете, не лез в рот. Хожу по камере три шага вперёд, три назад, а мне всё хуже. Вчера практически весь день лил дождь, в камере душно и стоит зловоние от параши – парень всё время пил воду, потом мочился. Как откроет крышку, хоть всех святых выноси. И тут мне стало совсем плохо. Стал звать, стучать – никакой реакции. Наконец, достучался и пришёл сержант. Я ему говорю:

– Мне плохо, очень плохо.

Конвойный, видя, что я могу крякнуть прям там у них, вывел меня во внутренний дворик:

– Сейчас вызовем врача, а пока иди гулять.

Там я гулял минут 30-ть, даже немного в норму пришёл, стараясь дышать по методу Бутейко. Разумеется, конвойный никакого врача не вызывал, а позвонил Зюзину, который приехал, надел на меня наручники и повёз в тюрьму. Было где-то 12–30 и пришлось ждать, сидя в машине, почти до 3-х – отправляли этап. Потом Зюзин сдал меня и всё – я в тюрьме! Но поместили не в камеру, а посадили в стакан[3] невдалеке от проходной. И вот я там сижу, голова гудит, что-то чудится, а что, не пойму, сердце стучит не слева, а как будто в гортани, в общем, мне жутко плохо. Я сидел-сидел и упал на пол, ударившись головой, очнулся и стал стучать и кричать: «Мне плохо, подойдите!». Ноль внимания. Снова отключился, потом очнулся и снова стал стучать. И так раз 5-ть, но никто не подходил, хотя на дежурстве была женщина, и она, конечно, слышала[4], как я кричал, что мне плохо.

Наконец, пришёл конвойный и отвёл меня на привратку. Камера была больше, чем в КПЗ, но не лучше – унитаз есть, но уже полный говна, а кроме меня там было ещё человек 10, и все нещадно курили. Но хоть можно было слышать человеческие голоса, и меня немного отпустило. Привели ещё двоих, один с сеткой документов, представился Михалычем (потом мне сказали, что это Ларин, бывший начальник транспортного управления или управления дорогами). Он чего-то говорил, советовал, но я был как в отключке и до меня ничего не доходило, его слова отскакивали, как от стенки горох. Затем отобрали пять человек, в числе которых оказался и я (видно, это были новенькие), и отвели в бельевую. Там каждому дали матрац, кружку, ложку и повели в новый корпус – на карантин. Мне опять стало плохо, и я попросил лекарство. Просить пришлось несколько раз и наконец принесли валидол.

Компания в карантине подобралась весёлая, каждый рассказывал свою историю, но мне по-прежнему было плохо, и я совсем не вникал в их рассказы. Ночь опять без сна, утром проснулся – голова тяжёлая, всё плывёт как в тумане. Есть не хотелось, но один парень угостил салом, я не стал отказываться и пожевал немного, чтобы в желудке не было такого мерзкого ощущения. Потом стали вызывать по одному фотографироваться, снимать отпечатки пальцев и брать кровь на анализ. Когда меня привели в эту комнату, я сказал, что мне плохо, а рыжая врачиха или кто она не знаю, послушала сердце и стала мерять давление. Я заметил, что оно было выше 150 и сказал ей об этом. Но она:

– У вас давление как у космонавта (дались им эти космонавты!).

– Скажите тогда, какое.

– Нормальное, нормальное.

– А пульс?

– И пульс нормальный.

А у меня сердце колотится так, что вот-вот выпрыгнет из груди. И это я ещё более-менее успокоился. И только одно талдычит:

– Всего вам доброго, всего вам доброго!

Тварь. Когда брали кровь, я сразу предупредил, что у меня вены на сгибе закрылись, там забирать не дам. На что сестра сказала:

– А тебя никто спрашивать и не будет!

То есть, я для неё уже преступник, падший человек, с которым можно не церемониться. И как начала швыряться иглой, ища вену, что я чуть в обморок не упал. Наконец, сестра вроде нашла вену, тянет, а кровь не идёт. Стала в другом месте ковырять, еле-еле сделала забор крови. А кровь в тюрьме берут на RV и туберкулёз, но забор мне делали использованными шприцами (тогда нигде не было одноразовых), которые медсестра взяла не с того столика, где обычно лежат стерильные. Для меня, конечно, это могло стать убийственным – подхватить через это сифак или ТБЦ. Буду молить Бога, что у тех, у кого она брала кровь до меня, с этим было всё в порядке. После этого нас распределили по камерам, я попал в 21-ую, там уже было 8 человек – не то, что в наше время: Трепову, убийцу Владлена Татарского, в СИЗО «Лефортово» помещают не в общую, а в двухместную камеру одну, где есть телевизор и холодильник. Поди и на диету ещё сажают… И смотрю, там у одного, Степаныча, снабженца с Химмаша, всё тело покрыто язвами. Я подумал, что это у него после забора крови, но оказалось всё куда прозаичнее – тюремная инфекция. Так и у меня начали гнить руки и тело в карцере, куда меня поместили после того, как я объявил голодовку. Но это ещё что, а у ребят, когда они попадают на зону, нередко находят сифилис, хотя, понятно, что у них в тюрьме не могло быть половых контактов.

Привыкаю к новой жизни: в хате питаемся все вместе, в основном тем, что передают родные. А «положняк» здесь такой: утром сечка, в обед рыбный суп (скорее – суп с рыбными потрохами), на 2-е шрапнель (сечка перловки), на ужин та же сечка, иногда рисовая. Мы выбираем из положняка картошку и морковь, добавляем кусочки колбасы из дачек и варим суп с помощью кипятильника по очереди в большом пластмассовом стакане. Оказалось, таким образом можно варить даже сгущёнку. Сначала спал на шконке внизу напротив общака, а 8-ого, когда один ушёл и не вернулся к вечеру, переместился поближе к окну.

Через две недели вызвали, наконец, на суд. Когда сидел в арестантской районного суда, к одному парню подошла адвокат и долго с ним беседовала. А мой, дежурный, был где-то там в суде, но ко мне даже не заглянул. К моменту начала слушаний я дошёл до кондиции и уже самостоятельно говорить не мог – пришлось читать. Как дошёл до места, что у меня без попечения сын, непроизвольно зарыдал. Да что толку! Это цирк, а не суд. Объявив о моих правах, судья не позволила мне ознакомиться с материалами дела – они де вам известны. Затем выступил прокурор и просто зачитал своё постановление: де при сокрытии налогов в особо крупном размере я попытаюсь скрыться, но даже не пытался обосновать это, как будто я матёрый рецидивист и меня надо обязательно содержать под стражей. Тут адвокат заявил, что у меня масса хронических заболеваний и стал трясти историей моей болезни. Но когда он попросил приобщить её к делу, судья отмахнулся от него, как от назойливой мухи – ты дежурный, так не мешай, без тебя знают, что и как решать. Затем меня отвели в арестантскую и, не успел я сесть, как тут же снова повели обратно. Решение – оставить в силе постановление прокурора об избрании меры пресечения. В общем, вся процедура заняла от силы минут 10 с учётом моего отвода и привода на время совещания. И где тут справедливость, когда вот так по произволу распоряжаются судьбой человека и его здоровьем, разрушая его бизнес в угоду непонятно каких и чьих амбиций! Вера на суд приходила, но конвой не позволил даже приблизиться ко мне. Адвокат, пока я ждал отправки в тюрьму, мог бы тоже зайти, объяснить, как мне дальше быть, но ему это было явно не нужно – ну зачем ему бесплатная трата времени?

Через два дня вызывают: Скобликов, с вещами! Скатываю матрас, беру сумку, сдаю в каптёрку и меня отводят на привратку. В голове бьётся мысль вперемежку с сомнением: пересмотрели постановление, кто-то из потерпевших понял, что с сидящего в тюрьме своих денег он никогда не дождётся. Погрузили в автозак, который был набит под завязку так, что дышать было нечем, и стали развозить кого куда, а меня – в Первомайский РОВД. Оказалось – вызывали на допрос. И это через 3 недели, хотя по закону первый допрос должен был состояться сразу после предъявления постановления на арест! Вместе с Назировой был А. А. Лапенков из налоговой полиции, поскольку вопросы касались налогов. Он и начал: