– Ну что вы на самом деле понять не хотите – зря расследовать дело о сокрытии налогов не поручают Налоговой полиции.

– И кто его конкретно поручил?

– Здесь вопросы задаю я. Значит, были веские обоснования, мы не обязаны их сообщать нарушителям.

Он ещё долго морочил мне голову тем, что я должен говорить, а что нет, усыпляя мою бдительность – де мне ничего не грозит, всё не так страшно, а то, что я в тюрьме, мне надо винить самого себя – на их вызовы не реагировал, на допросы к Назировой не ходил. Короче – вешал мне лапшу на уши, т. к. я ходил и в налоговую полицию, и в РОВД как на работу, да и арестовали меня именно тогда, когда я пришёл по вызову. Кирасиров опоздал и, как всегда, просидел весь допрос молча. Ну что ж, всё по закону: есть оплата по труду, а есть и труд по оплате, а если платит государство, можно вообще не напрягаться. Но будь я адвокатом, я бы так не смог, совесть бы не позволила.

По завершению допроса (Лапенков уже ушёл) я опять попросил изменить мне меру пресечения. Но Назирова не повернула даже головы, молча вставила в машинку бланк протокола допроса и стала печатать вопросы. В это время заглянул Ошлаков, который остался вместо меня за директора Концерна, и я попросил её дать мне возможность поговорить с ним. Она пообещала и отправила меня к операм писать ответы, а его пригласила в кабинет. Но не успел я написать ответы, как она пришла их прочитать и стала меня торопить. Когда я закончил, она пробежала их глазами и скривила недовольную мину:

– Евгений Андреевич! Вы опять за своё? Надо отвечать конкретно, а вы чего пишите?

– Чего я пишу? Если ничего мы не скрывали, я так и отвечаю.

– Ну смотрите, как бы вам хуже не было.

– А с Ошлаковым я могу поговорить?

– Нет, я забыла ему сказать, а он уже ушёл.

Ну да, ну да! Всегда одно и то же – пообещают и обманут. Правоохранители, как же… Веру о том, что я в РОВД, не предупредили, поэтому, когда кончился допрос, я попросил Кирасирова позвонить ей, это же рядом. Но, вероятно, для бесплатного адвоката это было в облом, я просидел в гадюшнике часа 2, приехал конвой и отвезли меня на тюрьму голодным.

На следующий день к нам в камеру заходил прокурор, надзирающий за СИЗО вместе с хозяином, и я их спросил, почему ни Васильев, ни Костяев не отвечают на мои заявления (нашёл кого и о чём спрашивать!). Сокамерник Юрка был у следователя и принёс весть, что готовится амнистия ко дню республики, ну, мне она не светит, т. к. впаяли часть вторую, которая по общим правилам никогда не попадает под амнистию. Все в хате стали брить головы, и я обрился заодно – теперь у нас в камере 6 лысых. Написал заявление следователю, что отказываюсь от такого адвоката. Был шмон, когда нас вывели на прогулку, а колченогий Михалыч, что подозрительно, не пошёл – он всё время старался сблизиться со мной, уж не кумовка ли? Больно часто его вызывают к куму, а зачем, по возвращению не говорит.

Вот уже 3 недели как меня никуда не вызывают – ну и что это за следствие? Пришёл ответ на моё заявление от 04.05 начальнику Налоговой полиции Васильеву, которое не дали прочитать как следует, но из него я понял главное – он не несёт ответственности за меру пресечения, это вопрос следствия. В камере появился врач – Алик (азербайджанец), и я попросил пощупать живот, что-то стало беспокоить уплотнение в нём. Он сказал, что это вполне может быть рак на ранней стадии. Кроме того, у меня сломался и 2-ой зубной протез. В воскресенье (1 июня) сказал об этом дежурному, но повели к стоматологу только через 10 дней, довели до 2-ого этажа и отправили обратно, т. к. там было полно народу. Да, надо проситься на больничку в 5-ой колонии (ИК 7/5 – исправительная колония № 5), там либо с зубами, либо с животом лечиться (ага, разбежались лечить зэка, да зубы ему вставлять!). Прошли 2 тягостных выходных дня, убиваю время игрой в шахматы, но всё равно безделье меня изматывает, поэтому голова постоянно как в тумане, внимание рассредоточено. Долго не могу заснуть, а однажды встаю, а надо мной все смеются – я не то кричал, не то плакал во сне. Просыпаюсь, как правило, затемно, а тут ещё один мужик зашёл, Коля (украл 100 м шланга с дачи), который день спит, а ночью бродит и курит махорку. Вообще, я стал выглядеть очень старым, волосы на голове стали отрастать – раньше звали Матроскиным, теперь Моджахедом.

Сегодня 13-ое – несчастливое число, значит не вызовут. И утром я встал, сделал зарядку, и только умылся – Скобликов, с вещами, быстро. Кое-как свернул матрац, схватил сумку с документами и на привратку. Повезли, да не к следователю, а на судебно-психиатрическую экспертизу! Вот это поворот! Вот сюрпризик мне приготовили! Постановление мне не дали прочитать, но врач сказал, что это потому, что я «настойчив». Врачей было 2-ое, Марья Александровна и мужчина лет 45–50. Спрашивали, какой я по характеру, почему часто менял место работы. Мужчина начал спорить по поводу того, что аудитор не имел права давать оценку правильности исчисления налогов. Я стал доказывать ему, что аудитор обязан сделать это, ибо тогда у него не пойдёт баланс. Что ещё? Они старались выяснить – как я реагирую на критику, почему опровергаю материалы проверки, почему не стал работать по специальности. Странно. Ну и причём здесь проверка на психическое здоровье? Когда вернулся, в хате появился новенький парнишка, и нас стало в камере 10 человек. Но тоже курит. Итак, соотношение 4/6, не в пользу некурящих.

20 июня – чёрный день, едва не ставший последним. Ещё с вечера стало болеть сердце с типичными признаками стенокардии – боли в левой стороне груди под лопаткой. Спал плохо, на левой стороне не мог. Утром встал рано, боли усилились, а сердце билось такими большими толчками, что голова будто подпрыгивала на подушке. Стал беспорядочно принимать рибоксин, корварол, нитроглицерин, но делалось всё хуже. Лишь к обеду ребятам удалось добиться, чтобы меня отвели к врачу. Но когда он стал меня осматривать, я подумал: таким только в концлагере работать. Сразу грубо:

– Ну скорее, скорее, чего там у тебя?

– Мне очень плохо, доктор.

Но он едва прослушал, давление не измерил, т. к. тонометр у него не работал. Сделали укол, кажется, анальгин с димедролом. А как привели в камеру, мне стало ещё хуже, боли усилились так, что казалось будто это жизнь уходит из меня, и в любой момент всё, настанет конец. Ребята заволновались и снова стали стучать, потому что видят – на их глазах умирает человек. Пришла охрана, ребята вызвались меня проводить, т. к. я сам идти не мог, но они не разрешили. Но и конвойные не стали помогать, и я по стеночке, по стеночке, через тычки и понукания: «А ну иди давай побыстрее, шевелись, старик!» спустился вниз к врачу. Там, не спрашиваясь, лёг на кушетку, т. к. силы меня оставили.

– Что с вами?

– Я умираю, давайте реанимацию.

На воле, конечно, тут же бы вызвали неотложку, но в тюрьме всё по-другому – врач, или не знаю кто, даже давление не измерил, только сестра сделала 3 укола, один из них в вену. Полежать не дали, в тычки и с понуканиями отвели в камеру. Я сразу лёг и уснул, видно вкололи успокоительное. Утром стало вроде полегче, но стоило приподняться, сразу темнело в глазах. И я почти весь день 21.06 пролежал пластом, на прогулку идти не смог, хотя надо было бы хоть немного подышать свежим воздухом.

Я никогда не помню сны. Но на следующий день был какой-то особенный сон: вроде меня выводят из камеры, потом охранник куда-то исчезает, и я иду по тюрьме один, через какие-то ремонтируемые помещения и лестницы. Наконец, я выбираюсь на поверхность и вижу – я вне пределов тюрьмы, оглядываюсь назад, а выхода, откуда я вышел, нет. Тут я просыпаюсь в ужасе – побег! Но снова засыпаю и вижу праздничный сон – то ли какой-то ресторан, то ли квартира, кругом незнакомые парни и женщины, а заводила компании я. Снова проснулся. Был ещё и 3-ий сон, но я его почему-то совсем не запомнил. Рассказываю 1-ый Михалычу, а он и говорит: нагонят тебя, ведь 25-ого истекает 2-х месячный срок. Хотя мои сны никогда не сбываются, я в приподнятом настроении отправился на прогулку.