— Что это? — Кларк, наконец, обратила на меня свой обеспокоенный взор.

— Горожане. Они каждые полгода собираются на главной площади для перевыборов своих представителей в городских советах, — объяснил я. — Каждую неделю происходят слушания по вопросам правонарушений. Дополнительное собрание назначают, если необходимо обсудить вопросы внешней политики или отчаянной экономической ситуации. Сегодня день выборов советников-хозяйственников и промышленников, так что относительно тихо, — её глаза с удивлением расширились от определения «тихо». — Да, когда горожане выбирают глав районов, военных командиров или матерей в совет, то начинается полнейший кавардак. Тебе бы не захотелось это видеть.

Она собиралась с мыслями несколько секунд, прежде чем спросить:

— А сколько их… этих ваших горожан?

— Наберётся тысяч пятнадцать с детьми и стариками.

— Ясно, — её голос звучал ровно, но фигура напряглась, а плечи ссутулились. Видимо, ожидала меньшего. И напряглась. — Значит, вы решили воспроизвести у себя полисную систему Древней Греции? Города-государства, самообеспечение, советы, участие граждан в судьбе полиса. Вы — будто Афины из времён до нашей эры.

— Неплохо, — усмехнулся я. — Ставлю «отлично» за знание древней истории.

— Вы ведь знаете, чем они закончили, — голубые глаза смотрели на меня с вызовом. — Полнейшим крахом.

Её самоуверенность порой выходила за все возможные пределы. Была здесь от силы неделю и что, знала уже всё лучше целой коллегии учёных?

— Зато ты, видимо, не знаешь, почему они так закончили. Наша демократия лишена двойных стандартов: мы не приемлем рабства, женщины равны мужчинам, а выходцы из других городов получают равные права, проработав на благо нашего города пять лет. А ещё у наших Афин нет Спарты, с которой хотелось бы бороться.

— Это пока, — продолжала гнуть свою линию она. — Полисы уже доказали свою несостоятельность в качестве государств из-за невозможности манёвров и роста вширь.

— А нам и не нужно расти, нам просто нужно выжить. За стенами — хищники, а внутри бесплодно не меньше половины населения. А ты — про войны и мировое господство. Это не книжка по истории и не роман, Кларк, это — реальность.

Она надолго замолчала, не найдясь с ответом, пока в паузе вновь отдался эхом хор сотен голосов. Я бы отдал всё, только бы узнать, что творилось в этот миг в её светловолосой голове.

— Как это устроено у вас? Неужто принципиально иначе? Поделись опытом, зазнайка, — попытался я сменить тон беседы, но она помрачнела ещё сильнее.

— Ничего интересного. Административные вопросы решает Совет из самых компетентных людей в своей сфере. Преступлений достаточно мало, потому что их сложно совершать при куче свидетелей, — она вздохнула. — Кстати… Что вы делаете с преступниками?

Животрепещущий, должно быть, для неё вопрос.

— Зависит от тяжести преступления. Чаще всего изгоняем из города навсегда. Клеймим, чтобы нарушителя не приняли в других Кланах. И там делают то же самое.

— И что? Что потом делают изгнанные?

— Вроде бы предпринимали попытки построить своё бандитское царство. Но, кажется, рождённые разрушать строить не способны. Обитают где-то в пустошах, наперегонки с хищниками пытаясь отомстить. И во многом они намного хуже зверей в удовлетворении своих потребностей. Те хотят просто выжить, не осознавая масштаба ущерба, а эти — осознают и разрушают ради мгновенной иллюзорной выгоды. Нет кодекса и чести тоже нет.

— А что, если кого-то обвинили несправедливо? Неужели невозможна ошибка?

— А у вас всё было идеально честно? Вот только не нужно врать, — я не дал ей вставить и слова. — Ты, как и я, понимаешь, что это — необходимое зло для очистки общества. Со своей стороны советы обеспечили максимальную прозрачность судов благодаря участию в них горожан и постоянным перевыборам судей. Но спасти всех никогда нельзя. Нужно выбирать меньшее зло.

— Зло в принципе нельзя выбирать, — не согласилась она.

— Это я слышу от преступницы, которую изгнал сюда собственный народ? — усмехнулся я.

Кларк, кажется, не смутилась. Отрицательно мотнула головой:

— Это вы слышите от человека, который мечтает о лучшем будущем.

— Раз так, неумение идти на компромиссы — это ужасное качество для человека твоего ума.

— А человек вашего ума должен понимать, что нужно лучше формулировать законы. Правила и протоколы не подразумевают компромиссов и уступок. Они не для этого созданы, и это правильно.

— Гибкость — это залог выживания, каким бы диким тебе это не казалось. Никогда не думала, что если по правилам играешь ты одна, очень легко проиграть?

С той прогулки подобные споры стали неотъемлемой частью нашего общения. Потому что, кажется, соревнования в остроумии были тем, что больше всего на свете нравилось нам обоим. Она рассказывала про порядки станции «Ковчег», я — про порядки нашего Клана. В чём-то они были похожи, в чём-то — отличались в корне, но каждый из нас в долгу не оставался никогда.

— Только водоросли, соя и несколько видов овощей и фруктов всю жизнь? Серьёзно? Теперь ясно, почему вы все такие дохлые. Ты же до сих пор еле переставляешь ноги, неженка.

— Меня специально тренировали, — обиделась Кларк.

— Если только действовать на нервы, — заключил я.

— Но вас в этом превзойти воистину сложно.

— Я в этом уже не уверен.

Закатив глаза, Кларк зашагала вперёд, опережая меня. Её уверенно расправленные плечи демонстрировали полное нежелание продолжать перепалку. Несмотря на это, она осталась в полном восторге от нашей торговой аллеи. Не могла перестать разглядывать тканые накидки, вязанные шапки и шарфы, что не слишком пользовались спросом в самый разгар лета, но всё равно дополняли прилавки. Особенное внимание вызвал прилавок с украшениями, видимо, на их этой станции с такими простыми безделушками было туго. Кларк долго вертела в руках брошь в форме многолепесткового цветка, серединка его сияла лазуритом, так похожим на цвет её глаз, а сами лепестки были ажурными, вырезанными из тонкого листа металла.

— Все девчонки любят безделушки, даже космические девчонки, — не удержался я от подколки.

— Мой интерес исключительно исследовательский, — смутившись, буркнула она и положила брошь обратно на прилавок. — У меня в любом случае нет средств, чтобы её купить.

— Тогда почему мы всё ещё здесь стоим? — я поднял бровь.

— Вас ждала, — Кларк вздёрнула подбородок, крутанулась и пошагала по улице с ровной спиной.

Я усмехнулся: так часто видел в ней эту напускную гордость, что это уже даже казалось милым. Затем повернулся к продавщице украшений и вопросительно глянул на неё. Она назвала цену, поняв всё без слов, и спустя пару мгновений у меня в руках уже была брошь. Я с лёгкостью разглядел в толпе золотую шевелюру Кларк — она остановилась у очередной витрины, разглядывая посуду и домашнюю утварь — и нагнал в несколько шагов.

— Я думала, что состарюсь прежде, чем дождусь, — хмыкнула она.

— Я думал, что за подарки принято благодарить, а не вредничать.

— Подарки?

— Вроде того, у тебя же нет своих средств.

Я протянул ей брошь, наблюдая за эмоциями на её лице, сменяющими друг друга, от недоумения до отрицательного покачивания головой.

— Мне это не нужно. Оставьте себе.

— Она же тебе понравилась.

— Но это не значило, что я хотела, чтобы мне кто-то её купил.

— Возможно, именно поэтому я это и сделал? — а затем не дожидаясь её ответа, положил брошь в карман её шаровар.

На следующий день, сопровождая её на заседание Совета матерей, на сарафане я так и не увидел цветок с лазуритом. Но по её полуубыке при встрече я понял, что мог поставить себе твёрдый зачёт за налаживание контактов, несмотря на странное начало. Мы стали выбираться на прогулки чаще, а уходили всё дальше. Кларк постепенно адаптировалась, переставая спотыкаться через три шага, а её походка из шаткой стала почти грациозной. От летних лучей бледная кожа приобрела более человеческий оттенок. Я рассказывал ей про чередование культур в полях и водяные мельницы, которые перемалывают зерно и служат генераторами одновременно. Она рассказывала мне про полупроводники, транзисторы и принцип работы компьютера, об информационной революции двадцать первого века. Я рассказывал ей про долгий путь наших фермеров к азотным удобрениям из аммиака, а она, смеясь, называла его процессом Габера-Боша, который знала уже в десять лет. Затем мы переходили на налоги, экономику и эквиваленты денег. И в любой теме ей было что добавить и непременно хотелось оставить последнее слово за собой. Увлекаясь беседой, Кларк будто сияла, оказавшись в родной стихии. Лишь иногда она внезапно грустнела, отводя взгляд, но потом тут же возвращалась к прежнему непринуждённому настроению настолько быстро, что я сомневался: не привиделось ли мне это всё?